Возвращение призраков - Герберт Джеймс (лучшие книги онлайн txt) 📗
Ему вдруг захотелось коснуться ее руки, чтобы успокоить. Почему-то Грейс казалась такой ранимой, такой встревоженной и такой близкой. Ему захотелось объяснить, что он приехал помочь, что это часть его работы — быть прагматичным, скептичным, но это вовсе не означает, что он сомневается в ее или еще чьих-то словах. Ему хотелось рассказать ей, почему такая огромная часть его жизни оказалась направлена на доказательство того, что призраков не существует, на выявление мифов и обнаружение мошенничества, на рациональное объяснение природных явлений. И хотелось поделиться с ней мыслями о том, как он заблуждался все это время.
Но не сейчас. И он дал ей продолжить.
— Отец говорил вам, как погиб муж Эллен Преддл.
— В горящем стогу сена.
— Да. Он пришел на ферму Ганстоунов за несколько дней до того — миссис Ганстоун, которая прислуживает в церкви Св. Джайлса, недавно заболела. Ее муж, Сэм, разволновался и ждал, когда отец выйдет, чтобы поговорить с ним. Видите ли, он не хотел, чтобы жена слышала их разговор, не хотел волновать ее в таком состоянии. Сэм Ганстоун всегда был здравомыслящим, практичным человеком, он определенно не склонен к полету фантазии, так что рассказанная им история тем более удивительна и убедительна.
Эш услышал, как магнитофон с тихим щелчком выключился — кончилась пленка.
— Погодите, — сказал исследователь и быстро перевернул кассету. Он снова включил магнитофон и кивнул Грейс, давая знак продолжать.
— Хотя стояло раннее утро, над полями колебалась дымка зноя. Сэм шел с собакой, неся в руках дробовик и высматривая кроликов, когда вдруг невдалеке от фермы увидел странное оранжевое зарево. Он направился в ту сторону и заметил, что оно мигает — или, лучше сказать, колеблется — в дымке, а когда он приблизился, то ясно увидел, что это.
Грейс говорила, опустив голову. Теперь она подняла ее и смотрела куда-то вдаль, словно сама видела это таинственное зарево.
— Ганстоун заметил, что собака отстала, и как бы он ни звал ее, отказывалась идти дальше. Она стояла, застыв, и только смотрела на свет и поскуливала. Сэм пошел дальше один и вскоре понял, что вызывало свечение, хотя не было ни звука, ни дыма.
— Это был пожар?
Она кивнула:
— Горел стог сена. Но время года было слишком ранним для стогов. На полях у Сэма сена не было.
Эш уже понял:
— Это был горящий в стогу Джордж Преддл.
— Да. И хотя не было ни шума огня, ни дыма, Сэм поклялся моему отцу, что чувствовал жар и запах пожара. Я знаю, это невозможно, но, как уже сказала, фермер клянется, что все так и было.
«Невозможно?» — подумал Эш. Нет, не так уж невозможно, вовсе нет. Жар, едкий запах. Языки пламени.Но не пожар, не настоящий пожар.
Грейс увидела беспокойство в глазах Эша.
— Дэвид, вам нехорошо?
Он напрягся как раньше, вновь обретая самообладание.
— Я вспомнил, что произошло много лет назад. Случившееся с вашим фермером напомнило мне давнее происшествие.
— Вы расскажете мне?
— Это не столь важно. Сейчас важно лишь то, что происходит в Слите.
— Дэвид, вы верите тому, что я вам рассказала?
— Дело не в том. Эти люди, в том числе и ваш отец, верят тому, что видели, и вы признаете это. Моя работа — собрать свидетельства и провести некоторые тесты, а потом выдать квалифицированное суждение.
— Вы сможете сказать нам, почему это происходит?
— Если в Слите в самом деле появляются призраки, этому должна быть причина. И возможно, мы узнаем ее.
— И вы сможете положить этому конец?
Он не ответил, но в его улыбке была горечь.
11
Рут Колдуэлл попрощалась со стоящим за стойкой Томом Джинти и вышла на послеполуденное солнце. Ее голые до плеч руки быстро согрелись после относительной прохлады полутемного бара, и она быстрыми шагами направилась по главной улице. До дома родителей было добрых четверть часа ходу, и будь это зимой, вероятно, она бы воспользовалась своей красной малолитражкой, однако весной и летом всегда ходила пешком, не только потому, что любила прогулки и ощущение солнца на лице после полумрака бара, но и потому, что чувствовала необходимость ощутить собственную волю, свое право на свет в этой мрачной жизни.
Рут была хорошенькой девушкой — и была бы еще более хорошенькой в этот день, если бы на нее не наложили свой отпечаток последние тревожные ночи. Ей было восемнадцать, она скромно, но мило одевалась и нравилась как персоналу, так и посетителям «Черного Кабана». Хотя ее амбиции ограничивались профессией няни, эта профессия тоже требовала обучения, а обучение требовало денег, и потому девушка прилежно и, как правило, с радостью трудилась за стойкой, зная, что работа всего лишь средство для достижения заветной цели. Если бы удалось скопить денег, она бы покинула этот заброшенный уголок под названием Слит и посмотрела на реальный мир. Не то чтобы она стремилась к развлечениям — вовсе нет: ей просто хотелось вырваться отсюда. Ничего драматического, никакого внезапного переворота, который расстроил бы ее родителей и вызвал бы недоумение у подруг, а тихонько и незаметно отплыть — вот что было у нее на уме; постепенно и мягко порвать с тем, что оставалось дорого, но, в конце концов, только удушало ее. Папа все равно не поймет, если она попытается объяснить свои чувства, — он лишь скажет, что всегда думает только о ней. Да, так оно и было. Но в том-то и трудность.
Если бы забыть тот случай,воспоминания больше не управляли бы ее жизнью.
Даже теперь, через много лет, она знала, что, если дорога домой займет у нее больше двадцати пяти минут, папа бросится на своем пикапе в деревню на розыски. Он не мог забыть сам и не давал забыть ей. И она твердо верила, что также не мог забыть этогои дух Манса.
Рут свернула с главной улицы в переулок между двумя домами, ведущий в поле за деревней. После утреннего дождя приходилось обходить мелкие лужицы, она перепрыгивала через оставленную трактором колею и следы конских копыт. Вскоре девушка вышла на открытое место.
Когда-то Рут любила живописную дорогу от дома до деревни, ласковые колокольчики на опушке рощи, шмыгающих в траве кроликов, внезапное появление оленя вдали. Она помнила, как в детстве папа водил ее этой дорогой в детский сад, отрываясь для этого от работы, как переносил через грязь, помнила запах дерева от его рук, легкие рыжеватые опилки в складках его одежды, от которых она чихала, а папа смеялся. Она чувствовала себя в такой безопасности, такой защищенной и счастливой у него на руках. И не сомневалась, что так будет всегда, что он всегда будет любить и охранять ее, удерживать от всего нехорошего,направлять ее, когда она растеряется. Но его не оказалось, когда... Стоп!Это не папина вина. Никто не виноват. Кроме Манса. И ее самой...
Она отогнала грязные навязчивые мысли. Это было так давно, и воспоминания стерлись. Они никогда не были ясными. Даже его лицо... лицо Манса...теперь вспоминалось с трудом. Это было расплывчатое — плаксивое -пятно. Но когда была маленькой, она хорошо знала его. Она смотрела, как он помогал папе в мастерской, и иногда он оборачивался к ней и подмигивал. И она хихикала, потому что в этом не было ничего такого. Она наблюдала, как папа с Мансом тянули за длинные веревки церковных колоколов, и, чтобы защититься от глубокого гулкого звука, прижимала ручки к ушам, а двое мужчин смеялись, еще сильнее дергая за веревки, и Манс по-особому скалился на нее — этой глупой, полуидиотской, кривой ухмылкой, значения которой она не понимала, потому что была маленькой, а папа не понимал, потому что мужчины, кажется, не замечают признаков, не понимают намерений; а она хотя и была маленькая и не понимала... до концане понимала... тихий голосок внутри говорил ей, что в круглых глазах Манса и его лоснящейся влажной коже есть что-то забавное...
«Стоп!» -снова приказала она себе. Но мысли не отступали.
Манс почти постоянно жил у них, работал с папой, обедал с ними за кухонным столом, а иногда, когда папа уходил искать или выполнять работу по найму, а у мамы не было времени, даже провожал ее в школу... Он был почти что членом семьи, вроде дяди, и никто не знал, что происходит в его грязной голове, что кроется за хитрой ухмылкой и мутными глазами, толстыми влажными губами, — даже мама, а уж подавно папа. Хотя Рут была тогда всего лишь ребенком, она подозревала, что что-то тут не совсем так, но не знала что. Впрочем, как она могла понять извращенность взрослого ума? Ну, действительно, в самом деле, откуда ей было знать о таящейся там похоти, скрывающейся, гноящейся и бурлящей, выжидающей подходящего момента, чтобы выползти наружу! Откуда ей было знать?
