Поворот не туда (СИ) - Хайруллин Миша (полная версия книги .TXT) 📗
***
Эта боль навсегда запомнится мне. Тот день, когда Макс предал меня, опорочив и смешав с уличным дерьмом, с чем-то совершенно ненужным, жалким и таким тупым. Я валялся на грязном матрасе как бездушная кукла, а Макс лишь снова ударял меня куда-то в живот, крича:
— Что ты чувствуешь, маленькая мразь?
Его кроссовки давно стёрлись, но он всё равно продолжал в них ходить. Каждый день они при нашей встрече были запачканы чем-то грязным. Макс не жалел их, постоянно проверяя на прочность, ударяя стекло, стены, вступая в слякоть. И лишь иногда, обычно в холодные дни, он надевал коричневые берцы, которые снова становились грязными.
Сейчас я чувствовал себя как эти чёртовы кроссовки. В грязи, весь исцарапанный, такой же потрёпанный и уставший. Эти жалкие кроссовки явно желали ему отомстить. Как и я теперь.
— Что ты чувствуешь?! — барабанные перепонки уже разрываются от его оглушительного ора, а я всё тараторю одно глупое предложение:
— Холод, тишину, боль! Ненавижу тебя! Ненавижу тебя! Ненавижу! — всё тело ноет от его ударов, откуда-то уже льёт кровь, пачкая тело ещё больше этого старого матраса.
В этот момент я хотел лишь одного: раздробить его поганое тело пилой, молотком, перемолоть в мясорубке, оторвать ему все пальцы, вырвать волосы одним резким движением, выдавить его глаза и сжать их в руке до боли, переломать его кости, сжечь их на костре и выкинуть оставшийся прах свиньям в корм. Я бы с упоением наблюдал за тем, как эти мерзкие животные поедают свою пищу, смешанную с прахом не менее уродливого внутри человека.
Для зарождения любви порой необходимы десятки лет. Ненависть загоралась в моём теле уже лишь от одной мысли. Разум терялся где-то в мечтах о смерти Макса, в то время как глаза закрывались, а тело ослабевало каждую секунду сильнее.
В тот день я отключился лишь с одним предложением и с такой же мыслью: «Я убью тебя».
***
И зачем-то я считал каждый его удар про себя, разделяя их на группы. Итого вышло восемьдесят слабых и одиннадцать сильных, доводящих до дрожи и судорог во всём теле. Его голос уже давно начал срываться от крика.
— Скажи мне, что ты чувствуешь! Ну же, скажи!
Мысли путались, и я едва мог говорить. Ещё один сильный удар пришёлся в живот, отчего я закашлялся и начал задыхаться, харкая то ли кровью, то ли собственными зубами ещё от прошлого сильного удара в челюсть.
И за эти, кажется, несколько минут или часов я не стал ненавидеть его. Мне так захотелось прижаться к нему, спросить, что я сделал не так, чтобы больше не поступать так никогда в жизни.
— Люблю тебя. Вот, что я чувствую… — губы сейчас явно синие, говорить ужасно сложно, голова вот-вот разойдётся по швам или взорвётся, но я несколько раз повторяю то, во что до конца не верю. Я основывался лишь на том, что ощущаю каждый раз, о чём думаю…
Удары прекращаются. Джо давно отлетел куда-то в сторону после попытки защитить меня и больше не вставал. Глаза закрываются, слипаются.
Его горячие руки опускаются на мою талию, проходятся по местам ударов, заставляя меня вскрикивать снова и снова, а потом останавливаются за моей спиной. Нэйт притягивает к себе, усевшись рядом на этот деревянный пол, качает меня из стороны в сторону, поглаживая по голове.
— Прости, пташка, прости, я так ошибался… — ему говорить тоже сложно. С каждым словом он хрипел всё больше, пока не закашлялся и просто не замолчал, гладя меня по волосам и повторяя одни и те же слова, кашляя после каждого.
Его руки гуляют по моему телу, а я лишь сдавленно хриплю и стону от прикосновений. Кости ломит, каждая клетка тела сейчас горит и пульсирует, но его руки позволяют унять эту боль, позволяют отстраниться от плохих мыслей и закрыть с упоением глаза.
Шёпот так сладко проезжается по слуху, будто даря какое-то наслаждение после этих криков:
— Прости, пожалуйста, прости…
Кашель вдруг въедается в горло, а тело в судорогах вздрагивает, и я буквально становлюсь обмякшим в его руках. По спине течёт что-то горячее.
— Прости, прошу тебя… — и каждое слово слышно всё тише. Взгляд будто затуманивается пеленой. Знакомые птицы щебечут что-то, приплывает вечно немой собеседник, погружает моё, почему-то, безвольное тело на лодку и спокойно уплывает вместе с ним.
Я так хотел остаться.
Глава 9
Две тысячи тринадцатый год.
Его кровью была наполнена ванна. Эти жирные волосы теперь стали мокрыми и слипшимися, глаза были раскрыты и мутны, как у мёртвой рыбы; рот был открыт, из него торчал жалкий обрубок, некогда бывший языком.
Меня всего трясло от одной лишь мысли, что я наконец совершил то, о чём так долго мечтал — убийство. Настоящего человека. И прямо сейчас, смотря в его уже пустые глаза, я понимал, что это чувство не сравнится ни с чем другим. Во рту был привкус чужой крови, а из вены жертвы уже не так активно текла кровь. Чужая плоть так уязвима, чужие эмоции и чувства так легко сломать в один миг. Совсем недавно он и подумать не мог, что из поцелуя всё выльется в его лежащий труп в белой ванне.
Дело оставалось за малым, но самым важным делом, — спрятать труп. Нести его среди этой холодной ночи в лес было очень тяжело, я постоянно спотыкался о корни деревьев, чертыхался, кидал его на землю и снова принимался за дело, вытирая пот со лба.
И лишь придя домой под утро и мельком взглянув в зеркало, я понял, что мои волосы из тёмно-русых превратились в белые. Я в неверии дотронулся до них и лишь спустя несколько минут до меня дошло, что я полностью поседел. Удивлённый взгляд матери, только проснувшейся, дал понять, что я вижу не галлюцинации, а реальность в отражении. Вспоминаю, как быстро застегнул наручники за спиной Макса буквально за одну секунду и почувствовал мурашки по коже от одной мысли, что мне придётся убить того, с кем я дружил уже много лет. Убить того, на кого я ровнялся всю жизнь, убить того, кого я…
— М-милый, что произошло? Ты… Что с твоими волосами? — прерывает важные мысли бесполезное существо и оказывается оттолкнуто мною через пять секунд.
Бегу в комнату и закрываюсь там на несколько дней. Беззвучно забиваюсь в угол и беспрестанно смотрю на свои руки, каждый раз зажмуривая глаза от боли в области сердца. Его улыбка могла поднять мне настроение, испорченное самыми ужасными событиями, его голос способен был вытащить меня из самого беспросветного дерьма, творившегося в моей жизни, а его руки всегда так кстати оказывались на моих волосах и гладили их, повторяя мне, что всё будет хорошо. Я верил. Правда верил, наивно глядя на эти белоснежные зубы, в эти зелёные глаза цвета, которые сейчас уже, наверное, выедаются червями или по-прежнему остаются лишь каким-то мутным отголоском прежнего красивого цвета.
Открываю дневник и достаю из кармана ветровки свой полароид и фотографии. Кровь Макса имела тёмно-алый оттенок. Красивый тёмно-алый оттенок… Мне двадцать лет, а я, забившись в углу, с теплотой в душе и с болью в сердце вспоминаю человека, который изнасиловал меня, ищу ему оправдания и выгораживаю перед самим же собой.
С того дня всё изменилось. Слишком сильно изменилось; теперь даже небо имело для меня особый оттенок, а фотографии стали частью моей жизни. Я старался запечатлеть всё, что только видел, потому что был уверен, что через секунду могу забыть совершенно всё, что только знаю. Я утопал в чужой крови и мечтал искупаться в ней. Каждый день новые животные, на которых я старался выместить всю скопившуюся ярость, выплеснуть абсолютно всё, что так надёжно закопал тем днём в могиле. Земля полностью поглотила меня тогда вместе с тем трупом. Логично, потому что в какой-то степени Макс был частью моей жизни, вернуть которую я уже никогда не смогу, как бы не пытался залечить эту рану, как бы не пытался заменить боль новыми убийствами… Мне нужен был он. И мне нужны были новые убийства.
***
В доме всегда тихо, особенно этой прекрасной ночью, когда дышалось особо легко. Я вышел на улицу и стал медленно курить сигарету, наблюдая за дымом, внимательно и чутко стараясь прочувствовать, как этот самый дым слегка жжёт горло при очередном вдохе. Кажется, я уже очень давно не ощущал что-то настолько остро и ясно, что от эмоций даже закружилась голова, всё вокруг завертелось и я начал истошно смеяться, вскинув руки вверх и наслаждаясь этой ночью.
