Страшные сказки - Тихов Василий (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации .txt) 📗
Гриша его на вышке в старую рухлядь и зарыл. А пока нес, ночи-то студеные еще, яичко руку и грело. День промаялся, — все молчком да молчком, а вечером к соседям как бы напросился, чтобы уж не возвращаться. Мать поворчала, да отпустила.
Подошел Гриша к Кривому логу, а ноги сами собой подкашиваются. Чудится, что страшный кто-то, хвостатый и рогатый, за штанину дерет, идти не дает, мягким чем-то обволакивает. Сотворил он молитву, дальше пошел. На полянке и вправду пенек стоит. И вот что удивительно — ночь темная, а тут светло. Присел Гриша, вдруг кусты раздвигаются, выходит мужичок в армяке с рукавицами за кушаком, и шапчонка у него на макушке смешная.
— Пошто в такое страшное время, — говорит, — в мой лес пожаловал, паренек?
Тот молчит, помнит наказ Якуни.
— Какой ты, паря, неулыбчивый да неразговорчивый. Хошь, я тебя повеселю? А ну, слуги мои, подьте сюды!
Заскакали тут по полянке зайчата. Ворона их взнуздывает, верхом катается. Тут и коровушка на полянку выбежала, выменем трясет, хвостом крутит. Моталась, моталась по кругу да и пала.
Мужик-то орет:
— Ой, милая моя, умаялась, уладилась! Надо бы тебя полечить!
Зайчата подскочили, стали корову в бока торкать, а та не шевелится. Мужик ее и так, и сяк крутит, рога ей пилой шоркать стал — ничего не помогает. А ворона как в нос клюнет — та и соскочила разом.
Тут и пропало все. Сдержался Гриша, не рассмеялся. Вдруг смотрит: деревья закачались, вихорь прошелся. Выходит на поляну мужик здоровенный.
— Вот ты мне и попался, голубчик, — говорит. — Ты пошто у меня в лесу шишек наворовал? Говори, а не то задавлю!
Страшно Грише, но молчит, крепится. Мужик вкруг него похаживает, ручищи свои протягивает, а взять не может. Но и он пропал. Тут деревья вершинки к земле клонить стали, и странно так: ни звука, ни ветерка, травинка даже не шелохнется, а деревья гнутся. Вышел тут на поляну громадный мужик.
— Ну, сказывай, — говорит, — зачем пожаловал.
— Я, дяденька, договариваться. Якуня-то расхворался, не встает вовсе.
— А уговор-то знаешь?
— Да знаю, знаю, дяденька. Вот и яичко принес.
— Ну давай, бери топор, ссекай осинку, торговаться будем.
Гриша все, как Якуня велел, сделал. Повалил осинку одним махом — не то сила откуда-то взялась, не то осинка такая попала. Сел с вершинки на полуденной стороне, а лесной хозяин с комля устроился.
— Ты мне, — говорит, — пять коров и бычка в придачу отдашь.
— Куда тебе, дяденька, целое стадо! Мы вон на овечку только и согласные, да и то яловую.
— На что мне ваша яловая! Лучше быка отдавайте!
— Не-ет, дяденька. За быка у Якуни шапку вместе с головой снимут.
— Ну, давайте мне тогда корову краснопеструю со звездочкой белой во лбу. У младшего-то моего брательника, сам видел, пропала коровенка любимая.
Тут Гриша так и ойкнул. Это ж их корова и была, одна такая во всем стаде.
— Не, дяденька, лучше двух забирай, — говорит. — Одну бери красную, другую черную.
Как сказал — схватил мужик яичко и пропал. Только деревья вновь вершинки к земле приклонили. Пришел Гриша к Якуне, все как было рассказал. А тот ругаться:
— Что ж ты, варнак, наделал! Как мне теперь перед обчеством ответ держать! За двух-то коров не поздоровится нам с тобой. Да тебя по малолетству помилуют, а мне уж беды не миновать!
Но дело сделано, пора уж к первому дню готовиться. Якуня велел хворостины срубить новые, да не березовые или осиновые, а ивовые, чтобы их до конца лета хватило, чтобы не ломались. Пастухи, вишь, хворостиной одной все лето управляются, невозможно их менять, нет на это разрешения. Управился Гриша, а тут и время первого выгона настало. Дня деревни это праздник большой, корова-то, она кормилица, невозможно без нее прожить. Бабы во всем нарядном, мужики кушаками подпоясаны. Один пастух в рванине, одежа у него особая. Тоже такой обычай, чтоб у пастуха одежа на отличку была.
Якуня бабам наказывал, чтобы не припозднились, чтобы всю скотину разом сганивали, иначе пасти невозможно. Вот и собрали всех на огарке, хозяева по избам разошлись. Помолился Якуня, поклоны на все стороны положил и зачал коров смешивать. Ведь у каждой скотинки волоски со лба взял! Гриша во все глаза глядит — первый раз его Якуня допустил до такого, интересно ведь! А Якуня размял воску и волоски коровьи в нем замешал, вощинку ту в трубу закатал, чтобы не выпала, и пошел стадо обходить кругом. Идет, шепчет что-то, слов не разобрать. Вдругорядь пошел. А тут хозяйка бежит, корову свою гонит. Заспала выгон-то да решила, видать, сбоку пристроиться. Осерчал Якуня:
— Убирайся со своей дохлятиной! Нет у меня для нее места!
Баба тоже заблажила — горластая была, злющая:
— Не имеешь такого права! Тебя обчество для всех нанимало. Чтоб ты провалился, ирод проклятый!
Якуня с лица аж потемнел да и ожег ее хворостиной. Баба за руку схватилась и убежала. И с той поры она у нее сохнуть стала. Вот какая сила в хворостине была заключена! Гриша испугался.
— Давай, дяденька Якуня, — говорит, — я сам эту коровенку пасти буду. Пусть уж ходит побоку где.
— Давай, давай, только зря это все. Она ж теперь со всеми бродить не будет, ее коровы сами не пустят.
Как сказал, так и получилось. Хоть и воевала хозяйка с пастухом, а толку никакого не было: корова одна все бродила, вовсе показываться перестала — потерялась. Хозяйка по всей деревне стала жаловаться, что Якуня ее скотину лешему отдал. Тут ей и присоветовали сходить ко старушке. Старушка поначалу отказывалась.
— Ниче, — говорит, — не знаю, ни с кем не договаривалась.
Хозяйка ей плату хорошую посулила, та и согласилась помочь выведать, куда коровенка запропастилась.
— Приходи к полночи в избу, голубушка. Подношение принеси, я уж сведу тебя со знающим, он тебе все про коровенку расскажет.
Баба так и сделала. Яичек напекла, хлеба ломоть с солью, табаку завернула в тряпицу.
Приходит, а старушка и говорит:
— Спать ложись у крайнего окошка, что на улицу глядит. А я уж посодействую, чтобы у тебя все хорошо было.
Боязно бабе, сама не рада, что пришла, но делать нечего, корову еще жальче. Приготовилась она, лежит, ждет. А старушка в то время печь открыла, бормочет, слова какие-то страшные в трубу шепчет. Тут вихорь прошелся по улице. Чует баба, что дышать ей тяжельше стало, как давит кто-то. В окошко глянула: там мужик здоровущий стоит, к крыльцу прислонился. Закрестилась она наотмашь, а он осерчал и говорит:
— Ждала, звала, а сама крестишься, проклятая! Вот я тебя ужо задавлю!
— Ой, прости, батюшка! Не со зла я, по глупости и маломыслию. Ты уж подскажи мне, где корова моя пропала, а то мочи нет без кормилицы жить — детишек жалко. Я тебе и гостинчик припасла. Вот, возьми, батюшка. Тут и хлебушек, и табачок, и яички. Отведай, будь ласков!
Принял мужик гостинчик, цигарку свернул, палец к ней приложил, а цигарка-то сразу и затлела. Стоит он, курит, на землю сплевывает.
— Знаю я, где корова твоя пропала. Зря ты, баба, Якуню обидела. Он на людей злой, они ему много плохого сделали, Вот на тебе и отыгрался. Привязал Якуня твою Зорьку в самом глухом месте. Завтра пойдешь, дак еще живую застанешь. Но смотри, не жилец она на этом свете. Не сейчас, так потом пропадет, — сказал так, крутанулся на пятке, и с того места вихорь обратно по деревне прошел.
Пришлось бабе спозаранку в лес идти. Якуня это заприметил.
— Иди, иди, — говорит, — может, что и найдешь. Косточки там али еще что другое.
Полдня она проходила, аукалась, Зорьку свою кликала. И вдруг слышит мычание такое жалобное. Стоит корова у дерева, а с места сойти не может, как привязана, только веревки не видать. Так намаялась, бедная, что кругом дерева по колено землю выбродила, объела все — ни травинки, ни листочка рядом не осталось. Привела ее баба на двор, выхаживать стала. Корова-то, вишь, оголодала, ей уход особый нужен. И ведь выходила! Руки человеческие ласковые многое сделать могут. Покаялась баба, Якуне рубаху вышитую подарила, прошения вымолила у него. И как подменили человека! Стал он за Зорькой доглядывать, она подобрела — шерсть лоснится, как маслом ее мажут, волосок к волоску. А баба все на людях вздыхает, что корова, мол, у нее непутящая, худенькая да молока от нее ни черта нету. Это тоже обычай такой. Нельзя, говорят, похваляться своей женой молодой да скотиной, а то беда будет.
