Дом малых теней - Нэвилл Адам (полная версия книги .txt) 📗
А Алиса сидела и смотрела, как Кэтрин расплетает проволоку. Лучше не надо, Киффи. У нас будут, неприятности. Нам нельзя. Но еще Алиса спросила, когда снова появятся дети из спецшколы.
Как только подруга услышала о детях из спецшколы, она поверила рассказам Кэтрин. Алиса не нуждалась в доказательствах, она желала того же: бежать отсюда. У них не было других отрад, кроме совместных приключений.
Кэтрин, видя, как разматывается проволока, решила не останавливаться,— и в конце концов ее стараниями в заборе появилась дыра, в которую вполне мог протиснуться ребенок.
После исчезновения Алисы она только один раз сходила к «берлоге». В самом конце летних каникул, прежде чем ее семья переехала. Их убежище было разрушено, а забор у реки отремонтирован. И в тот день она прибежала домой в слезах и сказала, что видела Алису, чем довела маму до слез, и Кэтрин выпороли, хоть она клялась и божилась, что видела Алису на холме, что это не выдумка.
И ведь так и было. Алиса была на холме, и она сказала: «Идешь в большой дом, Киффи? С нами, Киффи? Они зовут».
Она так и не узнала, что так сильно расстроило маму, рассказ об Алисе, или то, что она снова пошла в «берлогу». Пришла полиция и мама Алисы, и Кэтрин повторила свой рассказ, и мама Алисы расстроилась даже больше, чем ее собственная. Кухня была полна плачущих женщин, а одна даже не могла встать.
И еще она не заметила, как дети оставили пластиковый мешок. Как-то раз, когда она пошла в «берлогу» одна, мешок с монетками просто лежал там. Это было незадолго до исчезновения Алисы. Кэтрин тогда испытывала радостное облегчение — наконец-то закончился школьный день! — но была еще бледной и усталой от мучений этого дня.
Полуфунтовые и десятипенсовые монетки она оставила себе, но остальные были либо слишком старые, либо иностранные. Их забрал отец, когда обнаружил в своем сарае, где она спрятала монетки. Когда ее спросили о них, она соврала. 11о ведь найденные монетки были реальными — ведь папа их тоже видел.
С самого детства ни одной такой не видел. Папа внимательно рассмотрел монетки, которые, как она точно знала, не приняли бы в киоске.
В своем трансе она четко ощущала запахи сарая — скошенная трава, смазанный металл, свежая древесина, креозот. А отец снова разговаривал с ней, как если бы она действительно перенеслась туда, в 1981-й.
А потом она оставила печенье на пластиковом подносе от своего чайного сервиза для детей из спецшколы — по их сторону забора. Поднос и печенье они забрали, но оставили металлические ложки, на вид еще более старинные, чем те, что бабуля хранила в буфете рядом с графином хереса. Кэтрин завернула старые ложки в носовой платок.
Вонючка Кэти Говард, вонючка Кэти Говард. Где твои родители? Они умерли?
И это она тоже услышала в своем трансе. И увидела трех девчонок из начальной школы, что учились классом старше. Каждый день на протяжении трех недель они поджидали ее за школьными воротами, пока мама не пришла в школу и не поговорила с учительницей про клок волос, вырванный из головы дочери.
Оборванный мальчишка подошел к забору лишь через день после того, как она случайно услышала разговор родителей о переводе ее в новую школу. Из-за издевательств. Она видела размытые силуэты приемных родителей через матовое стекло прихожей. Мама плакала.
В воскресенье она просидела в «берлоге» весь день. Холодина была такая, что она перестала чувствовать стужу. Она дрожала, смотрела через забор на пустые кирпичные домики и молила, чтобы дети вернулись. В тот день она была одна, потому что Алиса поправлялась после операции на ноге.
Отчаявшись дождаться детей, она уставилась в землю между ботинок, раздумывая, как бы вообще не ходить ни в какую школу. Она подняла взгляд, лишь когда почувствовала, что больше не одна.
Их шаги по длинной мокрой траве по ту сторону забора были совершенно бесшумными, и даже краем глаза она не уловила никакого движения. Но она посмотрела вверх и увидела, что оборванный мальчишка стоит в траве ближе к забору, чем к зданиям спецшколы. В отдалении, выстроившись ломаной линией, застыли другие дети.
Прежде она не видела никого из них так близко. Лицо мальчишки было круглым и нарисованным — или он носил маску? Его маленькое тощее тело было облачено в темный неряшливый костюм, наподобие тех, что она видела в книжке детских стишков. Все лицо — как одна сплошная улыбка. Он махал ей тонкой белой ручкой, торчащей из тесного рукава.
Белая рука, белые зубы, белая рука, белые зубы, белые глаза… В такой близости от мальчишки V нее закружилась голова. Его волосы были как густая черная швабра, как девчоночий парик. Кэтрин встала. Вдалеке девочка в странной шляпе подняла обе тонкие ручки в идущий волнами воздух.
Воспоминания вернулись за ней, захлестнули волной. Она даже смогла почувствовать запах стоячей воды из речной ложбины. Как такое вообще возможно?
В первой половине жизни ей говорили, что она всегда возвращалась из транса в реальность с открытым ртом. При этом отмечали отсутствующее выражение лица и потерянный взгляд. Все это родители рассказывали врачам, а она в это время сидела на пластиковых стульях в поликлиниках, больницах, приемных. Тогда она впервые услышала описания своих эпизодов.
Учителя в новой школе только добавляли подробностей в то, как она выглядит, когда полностью отрешается от мира. Дети в новой школе подкрадывались к ней и стояли кружком под деревом в нижней части школьного поля, дожидаясь, тогда она проснется. Она очнулась, вся в листьях, ветках и мусоре, которыми они осыпали ее голову и тело. А однажды она проснулась с мертвой улиткой за резинкой трусов.
Соседи по квартире и друзья по университету не были столь жестокими. Они думали, что она эпилептичка и подавляли желание дразнить ее — она угадывала это искушение за их полуулыбками. Она сгорала от стыда, когда они рассказывали ей, как она выглядит во время отключки.
В таком состоянии она могла просидеть на школьном собрании, кинофильме, в междугородней поездке и не помнить, что происходило, пока она гостила у фей.
Иногда у нее шла носом кровь, и люди пытались ее добудиться. Однажды вызвали скорую, и она пришла в себя возле автобуса, на носилках, завернутая в красное одеяло. В средней школе учителя все время отправляли ее домой.
Врачи пытались дать какое-то точное определение ее болезни. Врачи, которым ее показывали девочкой, утверждали, что тут всего намешано, к такому же мнению склонялись и два специалиста, к которым врачи ее направили. По их мнению, она страдала нарколепсией, кататонией и гипнотическими состояниями одновременно. Она проходила томографии, врачи с пахнущими мылом руками просвечивали ее глазное дно фонариками.
Никто даже не спросил, что, собственно, она видит, когда в отключке. Казалось, другим было куда важнее, как она выглядит.
Отключиться по команде она не могла, хотя в детстве очень хотела. После плохого дня в школе она охотно вернулась бы в любое место, куда попадала в трансе. Если бы у нее был выбор! В своих трансах она испытывала такую сильную радость, что кровь шла из носа, а тело становилось легким, опустошенным.
Трансы случались, когда она уставала, — напоминали сон с открытыми глазами. Иногда они происходили, когда она глубоко задумывалась, но только в состоянии покоя. А всего покойнее она себя чувствовала, уносясь глубоко в себя, прочь от мира.
Ближе к двадцати годам эпизоды почти прекратились. Тогда она погрязла в быту, и никакого убежища у нее не было. Беспокойство, напряжение, отчаяние — этого в изобилии, но очень мало покоя. Отчасти ее радовало, что она либо исцелилась от трансов, либо просто выросла из них. Где бы она ни оказывалась, ей было достаточно сложно вписаться и без обмороков и слюней из открытого рта. Но часть ее существа втайне сожалела, что трансы прекратились. Это было последнее, что связывало ее с Алисой. В вечном белом шуме лондонской суеты эпизоды ни разу не приходили ей на помощь. Помогало лишь одно — напиться до состояния, когда все по барабану.
