Холодные песни - Костюкевич Дмитрий Геннадьевич (книги бесплатно без онлайн .txt, .fb2) 📗
Испуганные, паникующие, кричащие тени в проходах и коридорах.
Кочегар ударил себя по лицу. Помогло.
Помещения заливала вода. Люди стреляли и резали друг друга. Пароход протяжно гудел.
Из-за крена четыре шлюпки левого борта завалились на палубу. У шлюпбалок копошились люди. Единственный уцелевший вельбот правого борта был переполнен, за места в шлюпке шло неистовое сражение.
Бурлила вода, свистел ветер, шипел пар. А потом Одран услышал и почувствовал, как взрываются паропроводы, и понял: все кончено.
Он повернулся к вентиляционной трубе, из которой выбрался минуту или две назад. Из трубы выползала скользкая тварь с парными плавниками на чешуйчатой спине. Две тонкие руки с опухолями локтей; черные отвислые мешочки там, где у обычной женщины расположены груди.
Тварь подняла голову и посмотрела на кочегара.
– Возвращайся в ад, – сказал Одран. – Здесь справляются и без тебя.
Уродливая женщина-рыба зашипела.
Одран разбежался и прыгнул через ограждение.
После жара машины и палубного безумия – перед глазами кочегара стоял молодой человек с перекошенным лицом, который выхватил ребенка из рук сидящей в шлюпке женщины и швырнул за борт, – холодная вода показалась милостивой и спокойной. Как постель. Одран скинул обманчивость океана, вынырнул на поверхность и поплыл к вельботу. В нем уже было человек пятьдесят, но кочегар сумел найти себе место.
В шлюпку продолжали лезть люди. В конце концов она перевернулась, и все оказались в воде.
Одран услышал, как поет океан. Песня напоминала скрип непрочной лестницы, крутой и тесной, скользкой от смазочных масел; походила на стук листов слани, гофрированных и грязных; в ней слышался плеск трюмной воды, матовой и опалесцирующей.
Кочегар поплыл в обратную сторону. Он не был уверен, что песня раздается с какой-то конкретной стороны, скорее всего, она стекала отовсюду, как туман, но Одран должен был попытаться сбежать от нее, что-то сделать. Потому что его отец тоже пел, перед тем как взять короткий железный прут и…
Он плыл, плыл, плыл…
Через час его заметили со шлюпки «Кромантишира».
Туман расползался клочками.
Потерявший руль «Кромантишир» медленно шел на северо-восток. С момента столкновения с неизвестным пароходом минул час.
– Вижу шлюпки! – прокричал матрос на баке.
К паруснику гребли два спасательных вельбота.
– Дайте сигнал, пусть подходят к правому борту, – сказал Хендерсон.
Второй штурман Литтл выполнил приказ капитана.
Команда барка поднимала людей на палубу. Хендерсон расспрашивал.
– «Ла Бургонь», месье, – говорил матрос Ле Корр, – наш пароход называется «Ла Бургонь»… назывался…
– Мы ш-ш-шли в Гавр… – говорил матрос Жандро; язык сводило судорогой. – Люди, к-к-когда начали т-т-тонуть… Они т-т-творили такое… Там с-с-столько тел…
– Вы сделали все, что могли, – успокоил капитан, хотя сам не верил в это: среди спасенных он не видел женщин и детей.
Когда английский парусник подошел ближе, Хендерсон различил переполненный плот. Люди цеплялись за обломки. В пелене дождя океан шевелился и стонал, но еще больше в нем было молчания и смерти.
Туман полностью рассеялся. Солнце осветило неспокойную воду над могилой лайнера. Капитан барка «Кромантишир» на секунду закрыл глаза и сжал кулаки, хотя это принесло ему сильную боль – на почерневшей правой ладони лопнули бледно-желтые пузыри.
Уцелевшие в кораблекрушении заметили паруса судна, которое потопило их пароход, и замахали руками – те, у кого оставались на это силы.
– Что ты собираешься делать? – спросила Бланш, встав рядом с Хендерсоном.
Она возникла неожиданно, но капитан даже не шелохнулся. Хендерсон смотрел на волны, глаза воспалились и затуманились, он часто моргал.
– Спасти всех, кого смогу.
«Всех, кроме себя».
– Оскар, я про Стюарта… и твой припадок…
Он какое-то время молчал.
– Ничего. Если Стюарту станет легче, а мне кажется, так и будет, то я ничего не стану делать. Что касается моего поведения… Мне жаль, что ты и дети стали свидетелями… Но, с другой стороны, хорошо, что этого не видела команда…
– Твоя рука… Оскар, когда ты пришел в каюту, она… Что с ней случилось, дорогой? Почему ты вел себя так странно? Почему ты просил меня сжечь платье Рени?
– Я не знаю… не помню… – снова соврал капитан. – Возможно, я обо что-то ударился… Извини, мне надо… – Хендерсон развернулся к баку и крикнул: – Бросайте трос!
– Я вернусь к детям… – прошептала Бланш.
Трос закрепили на плоту, но он лопнул. Та же участь постигла два других троса. Матросы ругались, люди на плоту паниковали. Наконец удалось: прочный канат связал спасательный плот и парусное судно, позволив промокшим до нитки, израненным людям оказаться на палубе «Кромантишира».
Хендерсон приказал выбросить за борт столько груза, сколько понадобится.
Хендерсон приказал подсчитать выживших.
Хендерсон ужаснулся полученным цифрам.
Из более семисот человек спаслись сто пять членов пароходной команды и всего пятьдесят девять пассажиров, среди которых была только одна женщина. Ни один ребенок не выжил.
Жуткий баланс с перевесом в сторону членов экипажа навевал мрачные мысли. Капитан смотрел на матросов «Ла Бургони», многие отводили взгляд. Единственным спасшимся офицером был штурман Делинж.
Делинж не прятал глаз. Как и слез.
В полдень к паруснику подошел лайнер «Грешиан», который следовал из Глазго в Нью-Йорк. «Грешиан» принял на борт спасшихся и взял «Кромантишир» (уровень воды в трюме барка достиг двух с половиной метров) на буксир до Галифакса. Прочь от безумной ночи и кошмарного утра четвертого июля 1898 года.
Позже Хендерсон опишет события того трагического дня. В отчете капитан умолчит лишь о двух вещах: о временном помешательстве третьего штурмана Александра Стюарта и о своей мертвой дочери, которая взяла его за руку, когда он смотрел на огни ракет, пущенных в небо с палубы «Ла Бургони».
Сначала прикосновение было почти приятным: легкое, морозно-щекотное. «Если не смотреть на то, что сжимает мою ладонь, можно представить… можно обмануть себя…» В онемевшую кожу проникли толстые иглы. Он опустил взгляд вправо и вниз и встретился с большими мертвыми глазами, в которых не осталось ничего от морской синевы и тропической зелени, ничего – только черная подвижная слизь. На шее Рени, поверх воротничка небесно-голубого платья, висело коралловое ожерелье. Щеки девочки ввалились, зубы напоминали осколки темного стекла. Завязки на спине разошлись: из-под ткани торчал мясистый гребень, покрытый шипами.
Хендерсон попытался вырвать ладонь и заскулил. Рука Рени заканчивалась клешней морского паука, с подвижным внутренним пальцем. Хитиновые зубцы проткнули ладонь капитана насквозь. Боль была густой, рдяной, незнакомой.
– Почему ты отказался от меня, папа? – глухо спросило существо. Из глаз текла черная слизь, словно Рени плакала. – Почему дал смерти встать между нами?
Хендерсон зарыдал. Он задыхался от страха и зловония.
– Я могу быть хорошей старшей сестрой. Я могу ухаживать за братиком и сестричкой.
Капитан сделал шаг назад, развернулся и побрел к каюте. На его руке висело демоническое создание с лицом Рени, но он чувствовал: она лишь форма, кукла, сгустившийся страх, которым управляет кто-то другой.
Злой. Большой. Древний.
– Па-па, па-па, па-па…
Хендерсон понимал – крохотной частью разума, погруженной в абсолютный кошмар, – что балансирует над краем бездонной ямы. Одно неверное движение, мысль – и он рухнет вниз, разобьется о стены, как зеркало. То, что происходило на судне, лежало за пределами человеческого понимания. От падения капитана удерживали карапузы в капитанской каюте.
Его живые дети.
– Ты не моя дочь, – сказал он, не глядя на раненую руку.
– Потому что я умерла? Папа? Папа!
– Ты не моя дочь. Потому что Рени в раю, в розовом или небесно-голубом раю.
