Круги ужаса (Новеллы) - Рэй Жан (книга жизни .txt) 📗
Дюрер, идиот, врал и не заслуживал прощения, ибо выудил историю не из собственного воображения, а из бросовой газетенки, печатающей из номера в номер мрачные творения Энн Редклиф и ее собратьев.
Но обновил ее, как немецкие красильщики, работающие с новомодными анилиновыми красками. Подвесил лампу в пятьсот свечей в руинах замка, населенного ночными тенями, а в подвальном зале пыток усадил инквизитора в балахоне на клубное кресло последней модели.
Ради немого экстаза прекрасных глаз студентки он был готов похвастаться тем, что задушил букмекера или скототорговца.
История дома с журавлями закончилась бегством по пустырям со стрельбой из револьвера по летящим теням. Дюрер замолчал, потом заказал гамбургские сигары из светлого табака.
Он обладал великим искусством предварять рассказ или прерывать его в самом напряженном месте курительной паузой.
— Помнишь Краба, корреспондента Импресса? — спросил он. — Когда Стивенс, шеф отдела информации, сошел с ума, ему поручили «написать статью» об аде.
Крабб отправился на задание и вернулся через два года, утверждая, что выполнил поручение.
Его почти нельзя было узнать, словно он скрыл лицо под маской Горгоны.
Стивенс уже сидел в уютном санатории, а не в вонючем редакционном кабинете. Крабб нанес больному визит, и, похоже, заведение пришлось ему по вкусу, поскольку он так и не покинул его.
Статья Крабба о мире бесконечного мрака не увидела света.
— Юмористическая сторона ужаса, — усмехнулся я, — ведь нет никого забавнее, чем сумасшедший, не так ли?
Дюрер сделал вид, что смеется.
Смех и глупость, которую он сморозил в следующую минуту, лишили его галантного преимущества в беседе.
— Хотел бы, — провозгласил он, выпятив грудь и выглядя законченным идиотом, — получить задание взять интервью у властителей ада!
На полу яростно зазвенела ложечка. Мы оба буквально замерли в ступоре. Студентка вскочила, подошла к нашему столику и мрачно уставилась на Дюрера.
— Месье, — произнесла она, — вы заслуживаете, чтобы вам сказали: «Заметано!»
И удалилась, с силой хлопнув дверью.
— На языке школьников это означает, — с издевкой сообщил я, — тебя ловят на слове.
Журналист выглядел растерянным.
— Не знаю, — пробормотал он, — что вызвало ее выходку, она так увлеченно слушала.
Меня переполняла жгучая радость.
— Ты пересказал несколько страниц из романа — и какого романа! Но пока не превратил невероятное в смешное, милый ребенок, похоже, верил тебе, но как только здравый смысл твоими же устами стал издеваться над дьяволом, она возмутилась!
Мы вышли из таверны. Настал тихий час сумерек, когда зажигаются фонари.
— Не могу же я изобретать ад ради нее, — прошептал он.
Столкновение с хаосом и непоследовательностью в логическом развитии событий случилось внезапно.
Мы шли по узкой улочке старого города вдоль домов с темными фасадами, где вся жизнь протекала в далеких кухоньках, выходивших в замшелые задние дворики. Вдруг перед нами возник чистенький розовый домик с нежно-зелеными ставнями; в светлом окне виднелось старческое личико, сморщенное, как кулак прачки. Старик читал книгу с мятыми страницами. Дюрер каким-то странным движением попытался вцепиться в мою руку, потом одним прыжком оказался у двери — та распахнулась и захлопнулась, мгновенно проглотив Дюрера.
Я остался один, застыв в тупом недоумении.
Старичок продолжал читать, а через некоторое время его заслонили старые шторы.
Я в испуге бросился прочь.
Дюрер исчез ужасающе быстро.
Наш разум требует предисловия к любому событию. Он ненавидит неожиданное, тратит три четверти сил в попытке предвидеть будущее и хочет, чтобы все происходило в замедленном темпе.
Не сомневаюсь, в действие включились неведомые силы; я не ощущал ужаса, а был шокирован, словно кто-то нарушил светские условности.
Дюрер не вернулся в «Ярый кабан».
Его больше никогда не видели.
Его исчезновение никого не волновало.
Он был идиотом.
Позже два или три собрата по перу утверждали, что якобы столкнулись с ним в Париже. Я промолчал. Зачем лишние слова? И что я мог сказать?
Дюрер был идиотом, повторял я себе, полным идиотом.
Но избегал ходить по древней улочке.
Через пару месяцев мне приснился кошмар. И три ночи повторялся в неизменном варианте.
Перепуганный Дюрер удирал от светлых теней — их яркое сверкание резало глаза.
Он в отчаянии смотрел на меня и хныкающим голосом выкрикивал:
— Твоя вина! Твоя вина!
Я пытался объяснить, что не люблю смотреть, как пожирают помидоры под майонезом. Заикался и кричал, что подобная история могла приключиться только с таким идиотом, как он, но Дюрер продолжал обвинять меня.
Что-то неопределенное, вроде изувеченной руки гигантских размеров, высовывалось из зловеще светящейся массы, расталкивало огоньки, и размазывало Дюрера по земле.
Эта масса притягивала мои взгляды и внушала неописуемый страх; я чувствовал, за призрачным пламенем скрывается абсолютное зло.
На третью ночь оно приняло столь угрожающую форму, что я с воплем проснулся.
Но на мой вопль ответил мрачный стон, прошуршавший во тьме.
— Твоя вина! Твоя вина!
— Дюрер, — крикнул я. — Дюрер!
В тот же миг сильнейший удар сотряс дом. Утром двери и окна открывались с огромным трудом, их таинственным образом перекосило. Приглашенный столяр некоторое время жил в Буэнос-Айресе.
— Весьма странно, — недоумевал он, — такое бывает с дверьми и окнами южноамериканских домов после землетрясения. Если дома устояли.
Я решил пройтись по той улочке.
Розово-зеленый домишко был выставлен на продажу.
Владелец его погиб. Лошадь в упряжке, степенно двигавшаяся по улице, вдруг понесла, задела хозяина на пороге дома и оставила лежать с проломленным черепом.
Его наследником стал скупой на слова деревенский нотариус.
Я за разумную цену приобрел дом со всем его содержимым, в том числе и попугаем. Единственное, что мне сообщил угрюмый законник, было имя покойного — Муус и кличка попугая — Чандернагор.
Прежде всего, сообщу, что не нашел в доме ничего особого, совершенно ничего.
Я мог бы растянуть историю, начав с подробного описания нового владения. Но не сделаю, ибо это не имеет ни малейшего значения.
Обычная, удобная мебель, старинные хрустали, очаровательные нюрнбергские часы, мягкие кресла, узенький садик, в котором чахли две хилых груши.
Преподнеси я вам сочинение вместо подлинной истории, то мог бы с блеском использовать попугая, превратив в некое проклятое животное, воплощение жалкой личности журналиста Дюрера, идиота Дюрера, или сумрачной души Мууса.
Увы, мне досталась глупая птица, грязная и прожорливая, в чей репертуар входили единственное яванское слово «Сьямбук», что, если не ошибаюсь, означает кнут, и несколько бессмысленных восклицаний.
Поскольку дом мне понравился, я переехал и несколько недель прожил без кошмаров и загадочных происшествий.
И сразу стал донимать соседей вопросами о предшественнике. Они вспоминали лишь о молчаливом и диковатом человечке, который уходил от любой попытки сближения и ничего не покупал в округе. Враждебное отношение частично перешло на меня, ко мне отнеслись или с прохладцей, или с равнодушием. Быть может, через некоторое время я бы поверил домику, но чувствовал, что спокойствие было наигранным. Дом ревниво хранил свою тайну — я ее чувствовал, как каждый человек чувствует чуждое присутствие, затаившегося чужака, выжидающего своего часа. Дом притворялся.
Я безуспешно выискивал нарушения неизменного порядка в доме. Разглядывал через дверные скважины и щели пустые комнаты, в которых не пахло тайнами, и с подозрением вглядывался в безжизненные предметы, в шкафы, в стулья.
