Квадрат для покойников - Арно Сергей Игоревич (книга регистрации .TXT) 📗
Хитростями да жульничеством вошел он в доверие к "посвященному": мягко стелил, елеем речи его истекали… Поверил, опростоволосился старый разбойник, передал и отошел с миром, будучи успокоенным душевно. А Филька Чернуха (так по преданию, грамотея звали) взял да описал все это и книжку издал в Санкт-Петербурге. Были в книжке карты человеческого тела без кожи – все внутренности налицо и все части, куда перстом давить, указаны. Возрадовался, когда книжка вышла, задрожали кабаки столичные от Филькиной гульбы. Водку пил, гулял семь дней. Умер он дома по исходу недели, как установили врачи, от похмелья. А книгу, конечно, купили. Пришел человек какой-то в лавку и купил… все до единой. А типография сгорела по случайности и недосмотру. И еще мною людей в Санкт-Петербурге умерло в тот месяц, будто эпидемия или мор какой прошли. Умирали наборщики, редакторы… Все, кто книгу в руках держать мог. А хозяин типографии, будучи в то время в Швейцарии, узнав, церковь построил и в монахи постригся. Но по слухам одна книга убереглась. Будто у хозяина лавки до скупщика оптового кто-то купить ее успел. Многие годы искали эту книгу разбойники засыльные, да не сыскали. А, может быть, тогда же и сгорела книга Фильки Чернухи. Говаривали, прокатились в тот год пожары по Санкт-Петербургу, и разбойничьей братии, словно мышей развелось, съехались все их шайки в город Петра. На людях средь бела дня душегубствовали, будто в лесу дремучем, и не было от них спасу ни на улицах, ни в домах за запорами.
Один только раз и всплыла тайна великая на люди, с тех пор и пропали "посвященные". А с революцией, лихой бабой с серпом и молотом, террором красным так и вовсе истребились из людской памяти не то что "посвященные", а и сам закон разбойный. Бога люди забыли и погрязли в грабеже, пьянстве и беззакониях, кровью красной под красными знаменами упиваясь – на многие лета…
А в ту ночь слушал Труп чудные вещи о точках на теле человека, при надавливании на которые тот умирал безболезненно, улик на теле не имея. И "мокрое дело", которое по всем показателям на вышку тянуло, оказывалось в крайнем случае свидетельскими показаниями. Таким образом, любое злодейство опасно не более игры с "дочки-матери".
Парамон взял с Трупа клятву, похожую на клятву при вступлении в пионеры и потому скорее смешную, чем серьезную. Труп поклялся в том, что никогда и никому не откроет эту тайну до часа смертного и только тогда… Ну и прочее.
А Труп глядел на уже подернутого смертью Парамона, размышляя, не сдвинулся ли тот в уме от побоев лютого абхазца, и не стоит ли повернуться на другой бок и поспать до подъема. Но что-то удерживало Трупа и заставляло слушать поминутно харкающего кровью Парамона, отдающего свои жизненные силы на объяснение.
Узнал Труп, что получил эти знания Парамон в молодости на зоне много лет назад от старого вора в законе по кличке Талый, грабившего еще до революции, а тот в свою очередь от другого… словом – по наследству. Талый, по словам Парамона, душегуб знатный, и дел разбойных за ним было видимо-невидимо. А потом рассказал про Талого такое, что слушал Труп про себя хохоча. Вернее, не про самого Талого, а про его последнего покойника. Якобы был это очень даже известный всем человек, и что из-за него Талого и казнили. Но это было совсем уж неправдоподобно, и Труп, ухмыляясь, слушал вполуха. Проговорил Парамон почти всю ночь, в детали не вдаваясь, а только так – в общем.
Весь другой день Труп размышлял, и в конце концов решил, что если то, что говорит Парамон, правда, то знания эти для всякого начинающего вора и громилы бесценны. А если бред, то это скоро обнаружится.
Следующей ночью дежурил абхазец, и Парамон полночи на нарах отсутствовал; а Труп, не дождавшись, уснул. Но где-то к утру уже его растолкал Парамон.
– Два дня осталось… Учись… – прошептал он хрипло, обливаясь потом и вылупив на Трупа затравленные глаза, в которых уже стояла смерть.
И Парамон успел. Иногда Трупу казалось, что он уже и живет для того только, чтобы успеть передать то, что знал. Великолепная память Трупа помогала в этом – записывать Парамон не позволял.
– Все, – на третью ночь сказал Парамон. – Передал… Теперь умру.
И умер. Челюсть отвисла, глаза уставились в потолок… Труп потрогал его за руку, закрыл глаза и пошел звать дежурного, чтобы убрали, а не спать остаток ночи рядом с покойником.
Первым делом Труп бросился к двери и, подергав за ручку, убедился, что она заперта. Потом, успокоившись, уже неторопливо вернулся к лежавшему на полу пострадавшему. Тот, как скрючился от удара под дыхало, так, не разогнувшись, и умер. Труп наклонился над ним и некоторое время с интересом разглядывал. Потом попытался разогнуть его, чтобы придать телу более умиротворенное положение. Но пострадавший не давался – у покойников такое случалось. Труп много имел с ними общих дел и об этом знал. Он умело надавил куда-то у того на спине, повертел, покрутил; что-то хрустнуло, треснуло, и уже без труда разогнул его и перевернул на спину.
Труп склонился над ним, глядящим выпученными глазами неведомо куда, и посмотрел на их темное глазное дно.
– А ведь точно запомнил меня, – прошептал Труп. – Хорошо запомнил, хоть и зрение никудышное…
Любил Труп заглядывать в глаза тем, кто уже не мог видеть и запоминать его внешность, несвидетелям. Вот и этот несвидетель лежал сейчас перед ним и смотрел сквозь. Труп имел странное обыкновение закрывать всем пострадавшим от него глаза. Насмотревшись в глазную пустоту клиента, Труп протянул руку и двумя пальцами закрыл глаза…
– Что такое, – слегка отпрянув, удивленно проговорил он. – Что еще?
Правое око покойника, как и положено, закрылось, но левое было все так же изумленно открыто и глядело насквозь. Труп снова пальцем провел по нему… Глаз продолжал глядеть.
– Да что такое, – сквозь зубы процедил Труп. – Что за ерунда… – Снова провел пальцем по глазу, снова и снова… – Да что такое?.. Да что такое?..
Глаз глядел. Трупа охватил легкий ужас. Он, распрямившись, уже молча – не менее изумленно, чем непокорный глаз – смотрел на покойника, потом присел на корточки, ткнул в него пальцем и ухмыльнулся. Сидя на корточках, он наконец рассмотрел, что в око пострадавшего вставлено круглое стеклышко, зажатое мышцами наподобие монокля, поэтому защищенный стеклом глаз нельзя было закрыть пальцем.
Труп снял с руки презерватив, ковырнул его край ногтем, но стекло было так крепко зажато мышцами лица, что отколупнуть его не представлялось возможным.
– Ну и ладно, – Труп махнул рукой. – Гляди.
Только сейчас, управившись со всеми делами, он смог оценить обстановку. Комната была обставлена хорошо сохранившейся недешевой, антикварной мебелью и имела музейный вид, если бы не беспорядок. На музейных стульях висели даже очень не музейные носильные вещи. Они Трупа не интересовали. Не за ними он, рискуя здоровьем, лез на третий этаж.
Первым делом он подошел к письменному столу и обследовал его ящики, но ничего для себя интересного не нашел. Тогда, сообразив, что особенные ценности принято прятать подальше, подошел к кровати, встал на колени и, подняв покрывало, заглянул в темноту, обернулся, ища глазами свою сумку с фонариком – увидел, но, поленившись вставать с колен, сунул в темноту руку и, нащупав край ящика, потянул. Большой тяжелый ящик поддавался с трудом, но упорный Труп все же вытянул его на свет, поднял черную крышку и заглянул внутрь – там в полном беспорядке громоздилась сношенная обувь для разных сезонов – запустив руку в стоптанные ботинки, нащупал дно ящика, пошарил по нему рукой, но ничего не обнаружил. Тогда он накрыл ящик крышкой и в удивлении замер. Перед ним был вовсе не ящик, а обтянутый черной материей гроб.
Не сразу Труп поверил своим глазам, а когда поверил, задвинул гроб подальше под кровать, поднялся, подошел к комоду, выдвинул верхний ящик, погремел металлическими ложками, потом выдвинул нижний ящик…
