Долбаные города (СИ) - Беляева Дария (читаем книги бесплатно TXT) 📗
— У нас есть еще кое-что с Венеры, да, Лия? — спросил я.
— Да! Мои гонококки!
— Ненавижу эту женщину, она испортит любую шутку преждевременным панчлайном!
Саул задумчиво гладил цветок, и я подумал, может ли венерина мухоловка переварить подушечку пальца. Вопрос был интересный, жаль не нашлось пока таких чокнутых ученых, которые бы все прояснили. В это я верил твердо: если есть тупой вопрос, однажды, пусть не сейчас, найдется магистр, одержимый этим вопросом, готовый написать труд о венериных мухоловках в сто страниц, потратить тысячу часов в библиотеке, а потом скормить растеньицу свой гребучий палец.
— Так, — сказал Козел. — У нас тут все-таки не балаган.
— Тогда уберите Макси, — засмеялась Вирсавия, но Козел продолжил, не обращая на нее внимания. С этим педагогическим методом у него проблем не было, а других он не знал. — Вот у нас Макси вернулся из больницы. Макси, расскажи нам, что ты чувствуешь?
— Вы опять спрашиваете меня, что я чувствую, чтобы удостовериться, что вы сами чувствуете хоть что-нибудь?
— Нет, просто надеюсь отвлечь вас и выпить виски, у меня фляга под пиджаком.
Я устроился на стуле поудобнее, принялся отряхивать колени, хотя пол был чистым.
— Чувствую ли я хоть что-нибудь? Пока я был в больничке, мой друг тут застрелил двоих школьных хулиганов, и у меня по этому поводу амбивалентные чувства. Тех бычар я терпеть не мог, но друга любил. Так что вроде бы круто, но в целом отстой. Плюс, неужели не мог этот мой дружочек дождаться меня, я бы ославил его на весь мир, а у меня мгновенно прибавился бы миллион подписчиков. Как вы знаете, я делаю все ради славы.
Саул гладил пальцем свой любимый цветок, осторожно, как женщину после секса, по крайней мере другого сравнения на ум почему-то не приходило. Многовато чувственности и любви для растения. Я встал, принялся ходить по кругу: Леви, Саул, Вирсавия, Рафаэль, Лия, и опять Леви, и так далее.
— Вот не знаю, Саул из приюта, а Лия начинает знакомство со слов "отсасываю за пятерку", и как бы все мы разные, а это так непросто. Калев вот вообще умер. И я задаюсь вопросом, важным жизненным вопросом: если политика сведена до функция администрирования идеального общества, и в Новом Мировом Порядке все так хорошо, левиафан либеральной идеологии поглотил все попытки к сопротивлению, объявив их просто образом жизни, и нам остается лишь сохранять диспропорцию нашего богатства и бедности стран Третьего Мира, то, какого, скажите-ка, мне вместо карамельного сиропа налили в коктейль шоколадный?! Раз все проблемы уже решены, можно заняться и Максом Шикарски, но что-то никого не волнует, что я давлюсь шоколадным сиропом в школьной столовой!
Теперь я больше не ходил по кругу, я прочерчивал линии от одного чокнутого к другому.
— Нет, серьезно, Лия, у тебя сегодня были неудачи?
Лия вытянула руку так резко, что я не успел среагировать, она схватила меня за член и сказала тягучее "нет", пустив язык между зубов.
— Сделаю с тобой развратную гифку, Лия!
— Сделай со мной что-нибудь еще.
— Если продолжишь сжимать руку, малышка, я не смогу ни с кем ничего сделать и придется сублимировать, устроив диктатуру правого типа в какой-нибудь банановой республике, а?
Лия разжала руку, и я тут же отскочил от нее. Вирсавия сказала:
— Теперь понимаешь, что чувствуют девчонки от приставаний?
Я кивнул на Козла.
— Девочки, теперь я понимаю, что значит негласный общественный договор о безразличии и культура насилия. Слава чокнутой Валери Соланас, озабоченной диабетичке Андреа Дворкин, и дважды чокнутой Суламифь Файерстоун. Я обратился в новую веру, восславим Богиню и откажемся от...
Рафаэль сказал:
— Ты сбился с темы.
— Да, точно. Что я чувствую? Блин, ребятки, вам когда-нибудь приходило в голову, что в нашем поколении все на свете уж точно — зрители. Я вот, к примеру, в собственную жизнь совсем не вовлечен, в гипомании я даже слышал закадровый смех, как будто я, это не только я, но и парень, который смотрит на меня, сидя на диване. Странное чувство? А вот у меня есть сюрприз для вас! Все чувства странные!
Я щелкнул пальцами:
— Эй, Леви, мне стоит записать эту речь на видео?
— Нет, — сказал Леви. — Никому не понятно, что ты говоришь.
— Это тебе непонятно, потому что ты ушел во внутреннюю эмиграцию.
— А по-моему ты просто сбиваешься с мысли.
Леви достал из кармана таблетницу, сунул таблетку под язык и закрыл глаза, проглатывая ее. О, эта одержимость собственным телом и фильмами с дурными спецэффектами.
— Мы родились в мире, где каждый из нас может быть странным. Вот в чем дело. Мы можем быть какими угодно, но это ничего не меняет.
Лия сказала:
— Я уже потекла, лягушонок.
— Заразись-ка сифилисом слегка, Лия.
Я достал из кармана пачку сигарет и закурил, Козел отхлебнул из своей фляжки, а Леви пошел и открыл окно.
— Здесь, в Ахет-Атоне, нет никаких проблем, все так скучно, так уныло, что один паренек берет пушку и вышибает двух других, как в компьютерной игрушке. Таков его образ жизни. У психиатров появился повод прописывать детишкам больше " Рисполепта" , фармацевтические компании получат сверхприбыль вместе с медиахолдингами, а бедняжка Макс Шикарски будет задаваться вопросом " почему" , но у него нет ответа!
Рафаэль сказал:
— Мне тоже очень жаль...
— Тебе не жаль. Ты видел Калева в школе, и самое близкое твое с ним знакомство состоялось, когда тебя стошнило на его ботинки перед школьным спектаклем, — тут я постарался изобразить интонацию Хамфри Богарта. — Луи, думаю, что это начало прекрасной дружбы.
Вирсавия пожала плечами:
— Ну, ужасно, что так происходит. Но я не понимаю, как это связано с обществом.
— А я все связываю с обществом, потому что мне скучно жить, и я развит не по годам, и больше ничего другого не умею.
Я затянулся, мне тут же захотелось выбросить сигарету и закурить другую. Я понял, что меня трясет. Мне самому казалась необъяснимой столь бурная реакция, желание всех научить жить как следует у меня, конечно, было с детства, желание поговорить и погромче, тоже, но я чувствовал себя на сцене, словно у моих губ был микрофон, и я говорил прямо в него, и мне хотелось протянуть руку и взять стеклянную бутылку с холодной водой, оставленную заботливой ассистенткой, сделать пару больших глотков, а потом разбить ее себе об голову.
Даже в глазах потемнело. У меня, как у хорошего еврея, было в жизни два пути: стать комиком или получить Нобелевскую премию. А в тот момент я вдруг понял: это все совершенно не смешно, я совершенно не смешной. Леви волновался за меня, он протянул руку, но не успел схватить меня, я отскочил, затянулся и, запрокинув голову, выпустил дым в потолок.
— Это и есть наше время, я не знаю, что сказать, поэтому говорю все, что угодно. Я могу приплести сюда любую тему, сделав свою речь ну совершенно бессмысленной.
— Ты уже это сделал, — сказал Рафаэль.
— Ах, какая вы поддерживающая группа, что бы я без вас делал.
И Козел вдруг спросил:
— Нет, Макси, я имею в виду, тебе больно? Это очень простой вопрос. На него есть простой ответ.
Лицо у него неожиданно стало внимательным, если бы не фляжка в его руке, сошел бы за человека, у которого пока не стоит отбирать диплом.
Я склонил голову низко-низко, так что шея заболела. Леви как-то сказал мне, что с этого ракурса я еще сильнее похож на лягушку. Мне тогда стало так обидно.
— Пока меня не было, — сказал я. — Умер мой друг. А мы даже не попрощались. И я не помню, что сказал ему в последний раз. Наверняка какую-нибудь дрянь.
И Козел, которого мне вдруг перехотелось так называть, сказал:
— Терять человека — это очень больно, Макс. Особенно, если он уходит таким путем. Сложно понять, как что-то исчезло из твоей жизни навсегда. Мы все учимся жить с этим.
— Я умею жить со всем, с чем угодно. Я живу под одной крышей с женщиной, которая по ошибке добавила в мой деньрожденный торт хайлайтер.
