Сотканный мир - Баркер Клайв (прочитать книгу .txt) 📗
— Я уже приходил сюда раньше.
— И ушел. Уйди еще раз.
— Когда покончу с делом, — ответил Уриэль. — Когда все творцы чар будут истреблены. Это мой долг.
— Долг? — повторила Иммаколата, и все ее кости засмеялись.
— Чем это я тебя развеселил? — спросил Уриэль.
— Ты сам себя обманываешь. Думаешь, будто ты сам по себе…
— Я и есть сам по себе.
— Нет. Ты просто забыл себя и то, что о тебе забыли.
— Я Уриэль. Я страж ворот.
— Ты не один такой. Никто и ничто не может быть само по себе. Ты часть чего-то большего.
— Я Уриэль. Я страж ворот.
— Там уже нечего сторожить, — сказала Иммаколата. — Кроме твоего долга.
— Я Уриэль. Я…
— Посмотри на себя. Если посмеешь. Выброси шкуру этого человечка, которую ты на себя напялил, и посмотри на себя.
Уриэль не сказал, а выкрикнул свой ответ:
— НИ ЗА ЧТО!
И с этими словами он выплеснул всю свою ярость на костяное тело. Статуя распалась, когда пламя коснулось ее, горящие осколки разлетелись в стороны. Шедуэлл закрыл лицо, а пламя Уриэля металось по всей комнате, уничтожая последние следы пребывания инкантатрикс. Он долго еще не мог успокоиться, проверяя каждый угол усыпальницы, пока последний оскорбивший его обломок не был испепелен.
И только тогда пришло внезапное умиротворение, о котором так мечтал Шедуэлл. Ангел усадил искореженное тело Хобарта на кучу костей и его почерневшими руками поднял череп.
— А разве мир не станет лучше, — произнес ангел, взвешивая каждое слово, — если очистить его от всех живых существ?
Предложение было высказано так осторожно, а тон настолько хорошо копировал интонации Шедуэлла, когда тот изображал рассудительного человека, что до Коммивояжера не сразу дошел смысл слов Уриэля.
— А? — спросил ангел. — Разве я не прав?
И посмотрел на Шедуэлла. Хотя черты его лица по-прежнему принадлежали Хобарту, в них не осталось ничего человеческого. Сияние Уриэля вырывалось из каждой поры.
— Я задал вопрос, — настаивал он. — Разве это не будет прекрасно?
Шедуэлл пробормотал, что будет.
— Значит, нам надо разжечь огонь, — продолжал ангел, поднимаясь с костяной кучи.
Он подошел к двери и выглянул в коридор, где все еще горели гробы.
— О, — произнес он с восторгом, — какой огонь!
И, не желая откладывать осуществление мечты ни на минуту, пошел по коридору обратно в спящее Королевство.
III
Остров тайн
Поезд пришел в Бирмингем с опозданием на час. Когда он наконец прибыл, по-прежнему валил снег и поймать такси не было ни малейшей возможности. Кэл спросил, как добраться до Харборна, а затем полчаса мерз в очереди, чтобы сесть в автобус, который еле-еле тащился от остановки до остановки, подбирая озябших пассажиров, пока не был забит битком. Ехали медленно. Центр города был запружен машинами, двигавшимися с черепашьей скоростью. По выезде из центра прибавлять скорость было опасно — мгла и снег сводили видимость почти к нулю, — и водитель так и не отважился ехать быстрее десяти миль в час. Все сидели, внешне бодрые, избегая смотреть соседям в глаза из страха, что кто-нибудь заведет разговор. У женщины рядом с Кэлом был на руках маленький терьер в попонке из шотландской ткани, выглядевший как воплощенное страдание. Кэл несколько раз ловил на себе его тоскливый взгляд и каждый раз отвечал утешительной улыбкой.
Он поел в поезде, но головокружение не проходило, а только усиливалось из-за мрачных видов, мелькавших за окном. Однако ветер привел его в чувство, когда он выгрузился из автобуса на Харборн-хилл. Женщина с терьером в шотландке рассказала ему, как добраться до Ватерлоо-роуд, и заверила, что это в трех минутах ходьбы. На самом деле Кэл искал нужное место почти полчаса, и за это время холод успел заползти под одежду и пробрать до костей.
У Глюка оказался большой дом с двойным фронтоном, перед которым росла большая араукария, поднимавшаяся до самой крыши. Приплясывая от холода, Кэл позвонил в дверь. Из дома не доносилось ни звука, поэтому он громко постучал, потом еще громче. В прихожей загорелся свет, и спустя целую вечность дверь открылась. За ней стоял Глюк с остатками изжеванной сигары в руке. Он улыбался и приглашал гостя скорее заходить в дом, пока он не отморозил себе все на свете. Того не нужно было упрашивать. Глюк закрыл за ним дверь, набросил на нее снизу кусок ковра, чтобы защититься от сквозняка, и повел Кэла через прихожую. Там было тесно: проход загораживали картонные коробки, громоздившиеся башнями в человеческий рост.
— Вы переезжаете? — спросил Кэл, когда Глюк пригласил его в благословенно теплую кухню, тоже заставленную коробками, сумками и кипами бумаг.
— Да упаси господь! — ответил Глюк. — Снимайте все мокрое. Я принесу вам полотенце.
Кэл сбросил насквозь промокшую куртку и мокрую рубаху и как раз стягивал влажные, как губка, ботинки, когда Глюк вернулся не только с полотенцем, но и со свитером и парой вытертых вельветовых штанов.
— Примерьте, — велел он, отдавая Кэлу одежду. — Я заварю чай. Вы любите чай? — Он не стал дожидаться ответа. — Я прямо-таки живу на чае. На сладком чае и сигарах.
Он наполнил водой чайник и поставил на древнюю газовую плиту. Потом снял с батареи пару спортивных носков и отдал их Кэлу.
— Ну как, стало теплее? — спросил он.
— Значительно.
— Я бы предложил вам что-нибудь покрепче, — сказал Глюк, доставая из буфета заварочный чайник, сахарницу и щербатую кружку. — Но сам я не прикасаюсь к алкоголю. Мой отец умер от пьянства. — Он положил в чайник несколько полновесных ложек заварки. — Должен признаться, — произнес он из клубов пара, — я и не надеялся снова увидеть вас. Сахар?
— Да, спасибо.
— Захватите молоко, ладно? Мы пойдем в кабинет.
Взяв с собой заварочный чайник, сахар и кружку, он повел Кэла из кухни вверх по лестнице на второй этаж. Там все было точно так же, как и на первом: обои ободраны, лампочки без абажуров, и те же чудовищные кипы бумаг, словно какой-то обезумевший бюрократ завещал Глюку труды всей своей жизни.
Он широко распахнул одну из дверей, и Кэл вошел вслед за ним в большую неприбранную комнату — снова коробки и кипы макулатуры, — где все пропахло сигарным дымом и было так жарко, что можно выращивать орхидеи. Глюк поставил чай на один из полудюжины столиков, нашел свою кружку, стоявшую рядом с кипой бумаг, затем подвинул два кресла к электрическому камину.
— Садитесь. Садитесь, — позвал он Кэла, чье внимание привлекло содержимое двух коробок: они были до краев заполнены сушеными лягушками.
— А, — протянул Глюк. — Очевидно, вам интересно…
— Да, — признался Кэл. — Мне интересно. Зачем лягушки?
— Действительно, зачем? — воскликнул Глюк. — Это один из бесчисленных вопросов, на которые мы пытаемся найти ответ. Но конечно, не только лягушки. У нас есть и кошки, и собаки, много рыбы. У нас есть черепахи. Эсхил был убит черепахой. Это одно из первых падений, зафиксированных в летописях.
— Падений?
— С неба, — пояснил Глюк. — Сколько сахара?
— Лягушки? С неба?
— Самое обычное дело. Сахару?
— Два кусочка.
Кэл снова заглянул в коробку и вынул оттуда лягушачье трио. На каждой лягушке висела бирка с указанием места и даты падения. Одна лягушка была из Юты, вторая — из Дрездена, третья — из графства Корк.
— Они погибают при падении? — спросил Кэл.
— Не всегда, — ответил Глюк, передавая ему чай. — Иногда приземляются вполне благополучно. Иногда оказываются разорванными на куски. Здесь нет никакой закономерности. Точнее, она есть, но мы пока не можем ее понять. — Он шумно отхлебнул из кружки. — Но вы ведь, — сказал он, — приехали не для того, чтобы говорить о лягушках.
— Нет, не о них.
— Тогда о чем же вы хотите говорить?
— Я не знаю, с чего начать.
— Так начинаются самые стоящие истории, — заявил Глюк с довольным лицом. — Начните с наиболее неправдоподобного.
