Машина неизвестного старика (Фантастика Серебряного века. Том XI) - Лазаревский Борис (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Когда идешь по площадке, небрежно постукивая стеком по запылившимся крагам, хочется надвинуть панаму поглубже, на самые глаза, и придать лицу оттенок спокойного, усталого равнодушия.
Это всегда привлекает внимание.
А потом нужно взять газету и ровными, неторопливыми шагами уйти. Не оглянувшись ни разу.
Впрочем, можно и не дождаться газеты.
Так еще лучше.
Когда я сегодня уходил таким образом, я знал, что мне вслед, кроме многих других, будут глядеть и глаза той лукавой прелестницы, которая довольно бесцеремонно заглядывала под панаму, пока я стоял у киоска с фруктовыми водами.
Открылся ли купальный сезон?
Может быть.
Хотя на рассвете в июне, конечно, никто не купается, и я могу смело рассчитывать, что буду на пляже единственным наблюдателем игры поднимающихся туманов.
Я очень люблю туманы за их неуловимость, изменчивую, призрачную красоту, за текучесть и неустойчивость форм и за тот изумительно нежный и сказочный колорит, который они придают всему, попадающему в сферу их мокрого, пьяного дыхания: они растворяют в себе грубые формы реальности, стирают черты, рушат грани: в них чудится что-то от космоса; и обыденные предметы, облагороженные близостью их, приобретают особую слитность — минутную, гибкую, каждый раз новую, но всегда находящую в чуткой душе многообразие соответственных откликов.
Странно.
Только после вторичного осмотра берега я почувствовал, что я не один.
Далеко впереди на острой косе, несомненно, был кто-то еще.
Этот «кто-то», как и все остальное, казался лишь тенью в общем царстве витающих призраков, но одушевленность его природы была вне сомнения.
Я быстро укрылся за сети, висящие длинными, мокрыми рядами вдоль берега, и на минуту задумался:
Уйти? Или выждать?
И то и другое потеряло теперь для меня всякую прелесть.
Я решился на третье.
Под прикрытием полога мокрых сетей, я направился прямо туда, где коса отделялась от берега.
Там я сел на песок и принялся ждать.
Скоро солнце прогонит багровый туман. Тогда можно будет подняться и глянуть:
Кто это, кроме меня, ходит смотреть игру умирающих призраков?…
У розовой каймы берега на желтом песке была девушка. Та самая, о которой я думал вчера, уходя без газеты со станции.
У ног ее снежным комом лежало белье.
Она одевалась.
Нагибалась, искала руками на желтом песке. И делала это свободно и медленно.
Очень медленно.
Потом поправляла пряди волос на висках.
— Уйдет сейчас, — думалось мне.
Но она не ушла: повернулась опять в сторону моря и села.
Я глянул вдаль.
На том месте, где еще не успело растаять последнее призрачное крыло голубого тумана, над розовым зеркалом тихой воды клубились дымки.
Шла эскадра.
Это было красиво и трогательно.
Есть глубокий и правильный смысл в том, что люди всех наций с любовью и гордостью встречают глазами свои корабли.
Я это особенно ясно почувствовал, глядя на стройные реи, простертые к лону небес.
Может, быть такое же теплое чувство испытывала и она, моя незнакомка?
Она даже сделала легкий поклон в сторону моря перед тем, как уйти.
А когда ее гибкая белая фигурка скрылась за первым песчаным холмом, я не противился больше желанию пройти по косе.
Рядом с тем местом, где лежало белье, остались следы ее ног — мокрые после купания.
Тут же остался лежать кусочек бумаги, скомканный чьей-то рукой.
Уходя, я, не знаю зачем, поднял его и опустил в карман.
Кажется, в этот момент я не думал решительно ни о чем.
…Условные знаки…Участок какой-то местности… Несколько параллельных дорог… И где-то, в середине пространства, зарисованного короткими, прерывистыми черточками, маленький крестик.
Вот и все, что я нашел на бумаге.
Всякий серьезный человек бросил бы эту бумажку и возвратился к своим делам.
Так решил поступить и я.
Однако, минутою позже, в мыслях моих оказался разлад.
Все эти черточки и крестики — ерунда. В этом смешно сомневаться. Но… времени у меня много, человек я свободный… А бумажка подобрана на том самом месте, где лежало белье… Почему бы…
Одним словом, через десять минут я бродил уже по всем направлениям, разыскивая чью-то усадьбу, выходящую острым углом на окраину.
Таких острых углов оказалось одиннадцать.
Тогда я решил заняться дорогами. На плане их было четыре, и все они шли параллельно.
После нескольких часов ходьбы, я пришел к выводу, что параллельных дорог нет совсем, а есть просеки, которых, действительно было четыре.
Теперь оставался участок, заштрихованный прерывистыми черточками.
Он лежал у концов длинных просек. Это было не близко.
После полуторачасовой ходьбы я даже подумал:
— Стоит ли?
Но из-за странных значков, нанесенных чьей-то рукой на бумагу, глядело на меня лукавое лицо странной девушки, и в улыбающихся глазах ее я прочел:
— Стоит!
Ведь не в другом же полушарии то место, которое обозначено крестиком.
А крестиком можно пометить многое: например, дачу, где живет моя незнакомка.
И если это действительно окажется так, то…
У меня даже мысли запрыгали от прелести такого предположения.
Ведь это бы значило, что клочок, зарисованный карандашом, не случайно обронен. А стало быть, и все остальное…
Можно ли было раздумывать?
С крепко бьющимся сердцем я шел по просеке и, после упорной борьбы с пространством, вышел, в конце концов, к тому, что обозначено было на плане штриховкой.
Увы! Это было болото! Унылое, голое…
Растерянный, измученный, я сел у опушки и чуть не заплакал от злобы.
Было похоже на то, что меня одурачили.
Кто? Зачем? Почему меня именно?
Да, наконец, никто меня и не дурачил! Это была моя добрая воля — идти сюда или нет. И никто не запрещает мне убраться отсюда сию же минуту.
Я встал в твердой решимости покончить раз навсегда с этой глупой забавой; окинув глазами опушку и, шатаясь от страшной усталости, двинулся…
Обратно? Домой?
Ничуть не бывало… В болото, к той точке, которая была намечена таинственным крестом.
Совершалось чудовищное насилие; чья-то рука начертала мне путь и неуклонно влекла меня к неведомому концу.
Болото с минуты на минуту становилось мокрее; все реже и реже встречались упругие кочки; скоро ноги мои стали вязнуть, и освобождать их из липкой, захватывающей тины стоило невероятных усилий.
Мелькнула последняя трезвая мысль:
А что, если этим крестом указано место, где всему живому, имеющему физический вес, уготована погибель?
Может быть, этим крестом предостерегал кто-то кого-то от тайной опасности?
Мелькнула и тотчас погасла; потому что пришла слишком поздно: с первым же шагом я ощутил, что болото уже засосало в себя мою волю; и теперь, утопая в грязи, пробирался уже не живой человек, способный сопротивляться опутывающим его чарам, а маньяк, который не может остановиться, пока не дойдет до креста.
Почти не помня себя, я упал и, захлебываясь тиной, с головой, одурманенной ядовитыми парами проклятого места, продолжал пробираться вперед, ощущая холод дыхания смерти.
Темнело в глазах… Нечем было дышать…
Скоро угасли остатки сознания.
Сколько времени я пробыл без памяти — не знаю.
Когда же оглянулся, небо стало бледнеть, вещая начало мертвой июньской ночи.
Кругом было пусто; жутко глядела необозримая болотная равнина, и из колеблющейся, остывшей трясины, навстречу обманчивой мгле, вставали туманы…
Что меня вывело из состояния небытия?
Я глядел мутными глазами прямо перед собою и силился что-то понять.
Нужно было что-то додумать, оформить и осознать.
Шум?
Да! Нужно понять этот шум — ровный, ритмичный, далекий и близкий…
Он то замирает, то странно усиливается. Откуда он? Что он такое? Галлюцинация? Бред?
