В клетке - Джеймс Генри (читать книги без регистрации .TXT) 📗

15

Она никогда не могла потом в точности припомнить, что именно она сделала для того, чтобы это случилось, а тогда она знала только, что они сразу же пошли вдвоем по этой улице, не очень решительно, но вместе с тем неуклонно, все больше удаляясь от этого столь памятного ей освещенного холла и тихих ступенек лестницы. Им даже не понадобилось спрашивать друг у друга согласия, прибегать к той грубой определенности, какая присуща словам; впоследствии же она, задумавшись, вспоминала, что той гранью, которая пролегла между ними в эту затянувшуюся минуту, явилось его понимание того, что она отвергла без подчеркнутой гордости – так, что ей не понадобилось прибегать для этого ни к словам, ни к движениям, – отвергла мысль о том, что, выйдя из своей клетки, она все равно что-то продает (она пыталась убедить себя, что на самом деле это не так). Как это странно, думалось ей потом, что они столько времени пробыли вместе, а окружавший их слой воздуха остался не сотрясенным назойливостью или негодованием, что в нем не прозвучала ни одна из тех пошлых ноток, какие зачастую могут вырваться при такого рода знакомстве. Он не позволил себе никакой вольности, как она склонна была это называть, и, для того чтобы не предать той великой вольности, которую она затаила в душе, сама она тоже ничего себе не позволила, – и ей это еще больше удалось. Однако, невзирая на все, она сразу же стала думать, что если его отношения с леди Бредин продолжают оставаться такими, какими она их себе представляла, то как тогда понять, что он считает себя совершенно свободным и может обращать внимание на другую. Это был один из вопросов, разрешить который было предоставлено ей самой, – вопрос о том, может ли человек его круга приглашать кого-то с улицы к себе в дом, если он без памяти любит другую женщину. Может ли человек его круга поступать так, не совершая того, что люди ее круга называют изменой? Ей уже начинало казаться, что истинным ответом на этот вопрос было бы, что люди ее круга тут не принимаются вовсе в расчет, что в глазах таких, как он, это отнюдь не считается изменой, а чем-то совсем иным; а уж раз она пришла к этой мысли, то ей, вероятно, хотелось бы узнать, чем именно.

Медленно бредя в этом летнем вечернем полумраке по пустынной части Мэйфер, они оказались наконец напротив каких-то ворот, которые вели в Парк [11]; тут, без лишних слов – у них было столько других предметов для разговора, – они перешли улицу и, войдя в Парк, сели там на скамейку. К этому времени пришла умиротворяющая надежда – надежда, что никакой пошлости она от него не услышит. Она знала, что имеет в виду; и то, что она имела в виду, никак не соотносилось с представлением о его измене. Вглубь они не пошли; скамейка их была неподалеку от входа, у самой ограды; тут их настигал и пятнистый свет фонарей, и грохот омнибусов и экипажей. Странное чувство овладело ею, и это было какое-то возбуждение в возбуждении; надо всем возобладала просветленная радость подвергать его испытанию, посмотреть, не воспользуется ли он удобным случаем, который ему предоставлен. Ей страстно хотелось, чтобы он узнал, какая она в действительности, без того, чтобы ей пришлось унизиться и заговорить с ним об этом самой, и он, разумеется, уже знал это с той минуты, когда отверг те возможности, какие обыкновенный человек никогда бы не упустил. Все ведь это было прямо на поверхности, а их отношения стояли где-то позади, сокрытые в глубине. Дорогой она даже не спросила его, куда же они все-таки идут, но зато теперь, как только они уселись, сразу заговорила об этом. Распорядок ее дня, сидение за решеткой, сложная обстановка, в которой ей приходилось работать в почтовой конторе – с оглядкой на отправляемые им телеграммы и все связанное с ними, – вот что было предметом их разговора до этой минуты.

– Куда же мы с вами забрели! Может быть, это и не худо; только, знаете, шла-то я совсем не сюда.

– Вы шли домой?

– Да, и я уже опаздывала. Я должна была успеть к ужину.

– А вы до сих пор не ужинали?

– Ну конечно же, нет!

– Так, значит, вы ничего не ели весь…

На лице его сразу изобразилось такое необыкновенное участие, что она рассмеялась.

– Весь день? Да, едим-то мы там один раз. Но это было давно. Поэтому сейчас я должна с вами попрощаться.

– Ах, какая жалость! – воскликнул он очень чудно, – вместе с тем в голосе его было столько непосредственности и явного огорчения и отрешенности – он как бы признавался, что бессилен ее удержать, – что она тут же прониклась уверенностью, что он все понял. Он все еще смотрел на нее полными участия глазами и, однако, не говорил того, чего – она это твердо знала – он бы все равно никогда не сказал. Она знала, что он никогда не сказал бы: «Ну так давайте поужинаем вместе!» Но убедиться в том, что это оказалось действительно так, было для нее настоящим праздником.

– Помилуйте, я ничуть не проголодалась, – продолжала она.

– Нет, должно быть, ужасно проголодались! – возразил он, но продолжал меж тем сидеть на скамейке так, как будто, в общем-то, обстоятельство это все равно не могло повлиять на то, как он проведет свой вечер. – Мне всегда хотелось, чтобы когда-нибудь представился случай поблагодарить вас за все беспокойство, которое я так часто вам причиняю.

– Да, знаю, – ответила она, произнеся эти слова со значением куда более глубоким, чем могла содержать притворная скромность. Она сразу же увидела, что он изумлен и даже несколько озадачен тем, что она простодушно с ним согласилась; но для нее самой все это прежде причиненное ей беспокойство теперь, в эти быстротекущие минуты (ведь, может быть, они никогда уже не повторятся), было горсткой золота, зажатой в руке. Конечно, он может сейчас, взглянув на эту горстку, потрогав, выбрать только какие-то крупицы. Но если он понял хоть что-то, он должен понять все.

– По-моему, вы уже отблагодарили меня с лихвой. – Ее охватил ужас при мысли о том, что. он может истолковать это как намек на какое-то вознаграждение. – Как это странно, что вы оказались здесь в тот единственный раз, когда я…

– В тот единственный раз, когда вы проходили мимо моего дома?

– Да, представьте, ведь у меня не так-то много свободного времени. Мне надо было сегодня зайти в одно место.

– Понимаю, понимаю, – он уже столько всего знал о ее работе. – Это, должно быть, ужасная скука для молодой девушки.

– Вы правы; только не думаю, чтобы я страдала от этого больше, чем мои сослуживцы, а ведь вы могли убедиться, что они-то не молодые девушки! – Она просто пошутила, однако сделано это было с умыслом. – Человек ко всему привыкает, и есть должности куда более противные. – Она очень тонко ощущала прелесть того, что, во всяком случае, не докучает ему. Хныкать, перечислять свои обиды – это было бы к лицу какой-нибудь официантке или женщине легкого поведения, а с нее достаточно и того, что она сейчас сидит с ним так, как сидела бы одна из таких женщин.

– Если бы у вас была другая работа, – заметил он минуту спустя, – нам с вами, может быть, никогда не привелось бы познакомиться.

– Да, пожалуй. И, уж конечно, познакомиться так вот мы не могли бы.

Потом, продолжая держать свою горстку золота в руке и как бы гордясь сокровищем своим, с высоко поднятой головой она продолжала сидеть неподвижно – она могла только улыбаться. Стало совсем темно – фонари горели теперь ярким светом. В раскинувшемся перед ними Парке шла своя подспудная и смутная жизнь; другие пары сидели там на других скамейках – их нельзя было не увидеть, но смотреть на них тоже было нельзя.

– Но я ушла с вами так далеко в сторону от моей дороги только для того, чтобы вы узнали, что… что… – тут она замолчала; не так-то легко ведь все это было выразить, – что все, что вы только могли подумать, – сущая правда.

– О, я столько всего передумал! – ответил ее спутник. – Вы ничего не будете иметь против, если я закурю?