Салимов удел - Кинг Стивен (книги онлайн полностью .txt) 📗
У Реджи и Бонни Сойер на ужин жареные ребрышки, замороженная кукуруза, картофель по-французски, а на десерт — шоколадный пудинг с густой подливкой. Все это — любимые кушанья Реджи. Бонни, у которой только-только начали бледнеть синяки, подает на стол молча, опустив глаза. Реджи мерно, сосредоточенно жует, за ужином он прикончит три банки «Буда». Бонни ест стоя. Ей все еще слишком больно сидеть. Особого аппетита у нее нет, но она все равно ест — не то Реджи заметит и что-нибудь сказанет. В тот вечер, излупив Бонни, Реджи спустил в сортир все пилюли жены и изнасиловал ее. И с тех пор насиловал каждую ночь.
К четверти седьмого почти вся еда съедена, почти все послеобеденные сигареты, сигары и трубки выкурены, почти со всех столов убрано. Тарелки моются, ополаскиваются и отправляются в сушилки. Ребятишек помладше загоняют в пижамы и отсылают в другую комнату посмотреть перед сном телевизор.
Спаливший к чертовой матери полную сковороду телятины Рой Макдугалл чертыхается, выбрасывая ее (вместе со сковородкой) в помойку. Натянув джинсовую куртку, он берет курс к Деллу, оставляя эту проклятую, ни на что не годную свинью — свою жену — дрыхнуть в спальне. Пацан помер, жене все стало по фигу, ужин сгорел к чертям собачьим. Самое время надраться. Может быть, самое время собрать манатки и отвалить из этого городишки, который и ломаного гроша не стоит.
В небольшой квартирке на Тэггарт-стрит, отходящей от Джойнтер-авеню, чтобы очень скоро закончиться тупиком позади муниципалитета, Джо Крейн получает сомнительный дар небес. Прикончив мисочку дробленой пшеницы, он усаживается перед телевизором, и вдруг левую сторону груди и руку парализует внезапная боль. Джо думает: «Что такое? Сердечко?» Это оказывается чистой правдой. Крейн поднимается, успевает пройти полдороги к телефону, а потом боль вдруг разбухает и сбивает его с ног. Джо падает, как молодой бычок под ударом молота. Телевизор продолжает бормотать, а найдут Джо Крейна через сутки. Эта наступившая в без десяти семь вечера смерть будет шестого октября единственной естественной смертью в Иерусалимовом Уделе.
К семи часам доспехи красок, в которые оделся горизонт, съеживаются до ярко-оранжевой полоски на западе — можно подумать, что за краем земли кто-то растопил несколько печей. На востоке уже высыпали звезды. Они блестят ровно, жестко, как алмазы. В это время года в них нет ни благосклонности, ни успокоения влюбленным — они сверкают в прекрасном безразличии.
Детям подошло время ложиться спать — родители сейчас отправят малышей в кровати и колыбельки, а на слезные просьбы позволить лечь чуточку попозже или не гасить свет будут только улыбаться и снисходительно открывать дверцы шкафов, чтобы показать: там ничего нет. Вокруг же на мрачных крылах подымаются животные инстинкты ночи. Настал час вампира.
Когда Джимми с Беном вошли в палату, Мэтт дремал, но почти мгновенно очнулся, стиснув зажатый в правой руке крест. Взгляд учителя коснулся Джимми, перекочевал на Бена… и задержался.
— Что случилось?
Джимми коротко объяснил.
— А тело?
— Мы с Каллахэном положили его лицом вниз в какой-то ящик, который стоял в подвале — может, это в нем Барлоу прибыл сюда. И меньше часа назад сбросили в Королевскую реку, заполнив камнями. Отвезли на машине Стрейкера. Если кто и заметил ее у моста, подумают на него.
— Правильно. Где Каллахэн? И мальчик?
— Пошли к Марку домой. Придется все рассказать его родителям — Барлоу угрожал им персонально.
— А они поверят?
— Если нет, Марк заставит отца позвонить вам.
Мэтт кивнул. Вид у него был очень усталый.
— Да, Бен, — сказал он. — Подите сюда. Сядьте на кровать.
Бен послушно подошел. Лицо было пустым, ошеломленным. Он сел и аккуратно сложил руки на коленях. Вместо глаз — выжженные сигаретой дыры.
— Вы безутешны, — сказал Мэтт. Он взял руку Бена в свои. Тот не воспротивился. — Но это неважно. Время утешит. А она обрела покой.
— Он держит нас за кретинов, — глухо проговорил Бен. — Он осмеял нас
— всех по очереди. Джимми, дай письмо.
Джимми подал Мэтту конверт. Тот вытащил тяжелый листок и внимательно прочел, держа бумагу у самого носа и едва заметно шевеля губами. Опустив письмо, Мэтт сказал:
— Да, это он. Эго Барлоу даже крупнее, чем я представлял. Просто в дрожь бросает.
— Он оставил ее для смеха, — глухо выговорил Бен. — А самого давно и след простыл. Бороться с Барлоу все равно, что драться с ветром. Должно быть, мы кажемся ему букашками. Таракашками, суетящимися ему на потеху.
Джимми открыл рот, чтобы что-то сказать, но Мэтт еле заметно покачал головой:
— Вы далеки от истины, — сказал он. — Если бы Барлоу мог, он забрал бы Сьюзан с собой. Он не отдал бы свою нежить шутки ради — ведь их так мало! Бен, отвлекитесь на минутку и задумайтесь: что вы ему сделали. Убили Стрейкера, его товарища. И, по собственному признанию Барлоу, даже вынудили его принять участие в этом убийстве из-за ненасытности аппетитов. В какой же ужас он должен был придти, очнувшись от своего сна без видений и обнаружив, что безоружный мальчишка разделался с таким страшным созданием!
Мэтт с некоторым трудом сел в постели. Бен повернул голову и смотрел на учителя. В первый раз с тех пор, как вышедшие из дома Марстена товарищи отыскали молодого человека на заднем дворе, он проявил какую-то заинтересованность.
— Может, это не самая большая победа, — задумчиво проговорил Мэтт. — Вы выгнали Барлоу из дома — из дома, который он сам избрал. Джимми сказал, что отец Каллахэн простерилизовал подвал святой водой и запечатал двери Святым причастием. Если Барлоу еще раз зайдет туда, он погибнет… и он это понимает.
— Но он же удрал, — сказал Бен. — Какая разница?
— Удрал, — мягко повторил Мэтт. — А где он сегодня спал? В багажнике машины? В подвале у одной из своих жертв? Может быть, в подвале старой методистской церкви на Болотах, которая сгорела во время пожара пятьдесят первого года? Где бы он ни спал, вы думаете, ему там понравилось? Или он чувствовал себя в безопасности?
Бен молчал.
— Завтра вы начнете охоту, — сказал Мэтт, стиснув руку Бена. — Не только на Барлоу — на всю мелкую рыбешку… а ее к завтрашнему утру окажется ой как много. Их голод не утолить никогда. Они будут есть, пока не обожрутся. Ночи принадлежат ему, но днем вы будете гнать и гнать Барлоу до тех пор, пока он не перепугается и не унесет отсюда ноги, или пока вы не выволочете его на солнечный свет, проткнутого колом и визжащего.
