Тварь у порога (Сборник рассказов ужасов) - Лавкрафт Говард Филлипс (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗

Зная своего кузена, я был почти уверен, что мне придется не только заниматься его бумагами, но и вести все дела по дому. Трудно сказать, что больше повлияло на мое решение, любопытство или щедрое вознаграждение, но я немедленно принял приглашение и тут же написал об этом, боясь, что кузен передумает. В общем, уже через неделю я приехал к нему в дом, построенный в стиле датской формы: он представлял собой одноэтажное строение с резко выступающими фронтонами и крутыми скатами крыши. Хотя я и получил от кузена самые подробные объяснения, найти дом было весьма непросто, поскольку он находился почти в десяти милях от ближайшей деревушки под названием Тибури. Кроме того, жилище Амброза Перри стояло в стороне, к нему вела редко используемая дорога. Я даже побаивался, что не замечу ее, проскочу мимо и опоздаю к намеченному времени.

Дом охраняла немецкая овчарка, и хотя она сидела на цепи, вид у нее был довольно дружелюбный. Пока я шел к дому, поднимался на крыльцо и звонил, она неотрывно следила за мной, хотя и не сделала ни малейшей попытки подойти поближе, не залаяла и даже не зарычала. Внешний вид кузена, открывшего дверь, потряс меня до глубины души — настолько он казался худым и изможденным. Ни следа не осталось от того цветущего, здорового и румяного мужчины, с которым я расстался почти четыре года назад, и теперь передо мной стояла лишь его бледная тень. Мне даже показалось, что исчезла и его сердечная искренность, хотя рукопожатие оставалось таким же энергичным и сильным, а взгляд не утратил проницательности.

— Добро пожаловать, Генри! — воскликнул он, увидев меня. — Джинджер тоже рад тебя видеть, посмотри — он даже не залаял.

Пи упоминании своего имени собака подошла, насколько позволяла цепь, и завиляла хвостом.

— Ну, входи же. Машину потом загонишь.

Я последовал за ним в дом, внутреннее убранство которого говорило о жизни одинокого мужчины, а обстановка была очень простой и даже аскетической. Стол был накрыт, и я к своему облегчению понял, что ошибался, когда предполагал, что, помимо секретарской работы, мне придется выполнять также другие обязанности. Кузену помогали кухарка и помощник, которые жили в комнате над гаражом, и потому мне стало ясно, что я буду иметь дело только с рукописями, а также приводить в порядок результаты его опытов. То, что он ставил какие-то опыты, стало ясно с его первых слов, хотя прямо он об этом мне не сказал, и я не знал, в чем они заключались.

За обедом, во время которого я познакомился с супругами Эдвардом и Метой Рид, — они заботились о доме и огороде, — кузен расспрашивал меня исключительно о моих делах, о том, что я делал до этого и чем собираюсь заниматься дальше. В тридцать лет, заметил он, нельзя попусту тратить время и следует серьезно подумать о своем будущем. Иногда, когда в моих ответах упоминались имена наших родственников, разбросанных по всему миру, он расспрашивал о них, хотя я чувствовал, что все это — лишь дань вежливости, но никак не проявление настоящей заинтересованности, в том числе и моей судьбой. Впрочем, однажды он намекнул, что если бы я выбрал в качестве дальнейшей карьеры медицину, то он помог бы мне окончить колледж и получить степень. И все же я чувствовал, что все эти вопросы поверхностны, вызваны нашей первой встречей после долгих лет разлуки и что при первой возможности он изменит тему разговора. В его манере говорить угадывалось еле сдерживаемое нетерпение, желание поскорее покончить со всем этим; он явно сердился на меня за мои обстоятельные ответы, а заодно и на себя самого за то, что поддался принятым в обществе условностям, и задавал вопросы о вещах, которые его совершенно не интересовали.

Чета Ридов почти не принимала участия в нашей беседе, причем не только потому, что миссис Рид подавала приготовленную ею еду, но и потому, что они, похоже, привыкли вести обособленную от своего хозяина жизнь, хотя и ели с ним за одним столом. Обоим было лет под шестьдесят, головы их поседели, но выглядели они намного моложе моего кузена, и в облике их не было даже намека на физическую истощенность Амброза. Пока мы беседовали с ним, они хранили молчание с маской безразличия на лицах, хотя пару раз я перехватывал взгляды, которыми они обменивались в ответ на то или иное высказывание моего кузена.

Только когда мы перешли в кабинет Амброза, он, наконец, заговорил о том, что занимало его мысли. Кабинет кузена, как и его лаборатория, располагались в задней части дома; перед ними были кухня, столовая и гостиная, а спальни, как ни странно, находились в передней части. Очутившись в уютном кабинете, Амброз внешне расслабился, хотя в его голосе и зазвучали нотки сильного волнения.

— Генри, ты даже не представляешь себе направления моих исследований, которыми я занимаюсь с тех пор, как оставил практику, — начал он. — Должен сказать, что я и сам удивлен своим желанием рассказать тебе обо всем. Просто мне нужен хоть кто-то, кому я мог бы довериться, а потому и пригласил тебя. Теперь, когда я так близок к успеху, мне надо подумать о преемнике. В ходе успешных попыток я восстановил свое прошлое — вплоть до мельчайших подробностей, и смог добраться до самых сокровенных уголков памяти. Я совершенно убежден, что посредством этих методов способен расширить свои возможности и оживить даже наследственную память, что позволит мне в дальнейшем восстанавливать предысторию любого человека. Но я вижу по выражению твоего лица, что ты мне не очень-то веришь.

— Напротив, я просто поражаюсь, что такое возможно, — ответил я вполне искренне, хотя одновременно почувствовал шевельнувшееся во мне острое чувство тревоги.

— Ну, что ж, тем лучше! Знаешь, мне иногда кажется, что из-за тех средств, которыми я стимулирую состояние сознания, необходимое для непрерывного исследования прошлого, я очень огорчаю Ридов, поскольку они считают, что все опыты, которые ставятся на живых людях, противоречат христианской морали и их следует запретить раз и навсегда.

Я хотел было спросить его, о каких средствах он говорит, но потом решил подождать, поскольку, если он захочет, то сам расскажет, а если нет, но не помогут никакие расспросы. И, как оказалось, был прав — вскоре он сам заговорил об этом.

— Я обнаружил, что при одновременном воздействии лекарственных средств и музыки на тело полуистощенного человека создается особый фон сознания, позволяющий ему мысленно вернуться в прошлое, и обостряются все его способности плоть до того, что восстанавливаются глубинные истоки памяти. Должен сказать, Генри, что я получил удивительные, поистине замечательные результаты и восстановил свое прошлое вплоть до момента, когда я еще находился в чреве матери, как бы неправдоподобно это ни звучало.

Он говорил с неподдельным воодушевлением, глаза его горели, голос дрожал от возбуждения, причем было заметно, что его волновали отнюдь не только мечты о возможной славе. Это было целью всей его жизни, он занимался этими вопросами еще тогда, когда практиковал в Бостоне, а теперь надеялся при помощи своих средств добиться больших успехов, и кажется, получил ощутимые результаты. Теперь я, по крайней мере, понимал, что именно стало причиной подобного состояния. Он принимал особые лекарства, почти отказался от пищи, и в итоге не только сбросил лишний вес, но и вообще довел себя до такого истощения, которое выходило за рамки разумного. Более того, сидя и слушая его, я пришел к заключению, что им целиком владела фантастическая идея довести свои опыты до конца и что никакие разумные доводы с моей стороны не заставят его свернуть с избранного пути. Он видел только свою безумную цель, и ничто в мире не могло заставить его отказаться от задуманного.

— В твои обязанности, Генри, будет входить расшифровка моих стенографических записей, — продолжал он уже более спокойным голосом. — Их у меня накопилось довольно много. Некоторые написаны как бы в состоянии транса, когда мною словно кто-то руководил, хотя это, конечно, полнейший абсурд. Записи охватывают период до моего рождения, а теперь я занимаюсь исследованиями в области наследственной памяти. Когда расшифруешь и внимательно изучишь все данные, сам поймешь, насколько я продвинулся вперед.