Огонь и пепел - Мэйберри Джонатан (читать книги онлайн бесплатно полные версии TXT) 📗
Никс вытерла слезы.
— В то время все это не казалось легендарным. Было страшно и странно.
— Конечно, но все настоящие приключения кажутся страшными и странными, — ответил Джо. — Поверьте мне… я знаю.
Они вернулись к тренировкам, но Бенни был явно зол. Никс могла понять почему. Джо явно смотрел по-другому на все то, чему научил их Том, и часто объяснял все по-своему. Несколько раз в тот день Бенни возмущался из-за того, что рейнджер пытался внести изменения в его технику боя.
— Том делал не так.
Ответом Джо на каждый комментарий было пожатие плечами.
— Делай то, что поможет тебе остаться в живых.
Совет Джо сильно задел Бенни.
— Эй, старик, перестань вести себя так, словно знаешь больше, чем Том.
Джо улыбнулся. Это была снисходительная улыбка, но его терпению явно приходил конец.
— Послушай меня, парень. Я даю тебе возможность приобрести дополнительные навыки и узнать о тактике ведения войны. Хочешь этому научиться — хорошо. Не хочешь — тоже хорошо. Но сначала пойми две вещи о Томе. Во-первых, он был очень-очень талантливым любителем, но все же любителем. Он только день назад вышел из полицейской академии, когда началась Первая ночь. Он никогда не служил в армии. Большую часть информации, которую он узнал о битве, Том выучил во время первых четырнадцати лет работы охотником за головами и специалистом по упокоению. И многому он научился у меня. Теперь… после того, что я видел, когда он бегал с моей стаей, и после того, что я слышал потом, Том был действительно хорош. Достаточно хорош для того, чтобы надрать зад Чарли Кровавому Глазу и его команде, и достаточно хорош для того, чтобы проповеднику Джеку пришлось застрелить его в спину, а не рисковать в бою один на один. Это о многом говорит. Том был тем парнем, которому бы я доверил свою жизнь в любой ситуации. Но есть и другая сторона. До Первой ночи, за много лет до Первой ночи, я был лучшим стрелком в группе, которая нанимала только лучших стрелков. Я боролся с монстрами, плохими парнями и террористами еще до рождения Тома. На минутку задумайся об этом, парень. Я говорю это не для хвастовства. Это временная панорама. Я сражался на этой войне так или иначе более сорока лет. Еще до Первой ночи я видел то, во что ты бы и не поверил. То, от чего бы ты кричал, уткнувшись в подушку каждую ночь. Я вел бойцовские команды в перестрелки на всех континентах и убил больше людей, чем ты встретил за всю свою жизнь. Руками, оружием, ножами и однажды книгой в мягкой обложке. Думаешь, я пытаюсь подорвать репутацию твоего брата, исправляя твои размахивания мечом? Парень, если бы я хотел унизить тебя или его, я забрал бы у тебя этот меч и сломал бы его. Но, как оказывается, я уважаю то, что вы с Никс делаете, и уважаю то, чему научил вас Том, и я уважаю Тома как павшего брата по оружию. Я так сильно все это уважаю, что хочу позаботиться о том, что все это не было напрасно просто потому, что ты чрезмерно горд, у тебя раздутое эго, и ты не можешь принимать конструктивную критику. Так что если ты перестанешь спорить со всем, что я говорю, то я научу тебя каждому известному мне грязному трюку, который поможет тебе остаться в живых.
Бенни сердито смотрел на него очень долгое время. Наконец, взяв голос под контроль, он сказал:
— Это одна точка зрения. Вы сказали, что есть две. Какая другая? Вы еще что-то хотели сказать о моем брате?
Джо одарил Бенни самой холодной улыбкой, которую когда-либо видела Никс на человеческом лице.
— Да, — сказал Джо. — Том мертв. Я жив. После всех этих лет я все еще жив. Это кое о чем говорит. Учись у выживших или возвращайся, черт возьми, домой.
Это был конец беседы. Бенни выскочил оттуда пулей и провел остаток дня, выкипая от злости.
На следующий день он вернулся, с мечом, сумкой и полной извинений гордостью.
Джо и слова не сказал о ссоре. Они начали с того, на чем остановились, и Джо тренировал их, не зная пощады. И делал это хорошо.
Бенни и Никс улучшили свои навыки. Они стали быстрее, хитрее, сильнее и намного изобретательнее.
Но теперь…
Никс ощущала себя неуклюжей и глупой. Лайла снова, и снова, и снова прорывалась через ее защиту.
— Мне… мне жаль… — сказала Никс тихо.
— Жаль? — Лайла взмахнула копьем, подняла его над головой и с ворчаньем опустила вниз. Острие воткнулось в песок в нескольких сантиметрах от лица Никс и отсекло несколько прядей ее вьющихся рыжих волос. — Жаль? Ты тренируешься, чтобы выжить или практикуешься в собственной смерти, глупая городская девчонка?
Никс закрыла лицо руками и покачала головой.
— Мне жаль, — только это она и могла ответить.
Лайла выпрямилась и некоторое время просто стояла над Никс. Потом с отвращением швырнула копье на землю и опустилась рядом с плачущей девушкой.
— Что такое? — голос Лайлы всегда казался призрачным шепотом.
Никс перекатилась и обхватила ее руками, цепляясь за Лайлу, как ребенок. Цепляясь, как утопающий.
Они так и не услышали, как подошли зомби, пока белые пальцы не сомкнулись на их руках, как железные тиски.
16
Когда Бунтарка больше не могла смотреть на свою мать, она отправилась на детскую площадку, чтобы найти Еву. Они сидели вместе на одеяле, а вокруг были разбросаны принадлежности для шитья: иголки, катушки ниток, клубки цветной пряжи, наперстки и отрезки ткани.
Пока Бунтарка наблюдала за девочкой, Ева взяла ножницы, чтобы вырезать из куска розового фетра выкройку для блузки. Почти выкройку для блузки. Сейчас это больше напоминало кляксу или трехногую розовую черепашку. Во время работы Ева от усердия высунула язык.
Над ними в листве носилась пара обезьян-капуцинов, которая выбралась из частного зоопарка в Лас-Вегасе. Монахини дали им имена: Чарити, что значит «милосердие», и Фоберенс — «терпимость». Дети звали обезьян Чатти и Фубеар.
— Вот! — сказала Ева, гордо показывая розовую тряпочку.
— Выглядит красиво, — сказала Бунтарка. У блузки было три рукава. — А это… — Бунтарка указала на один из них, — воротник?
Ева посмотрела на кофту, слегка хмурясь.
— Ой, — сказала она и убрала один из рукавов. — Лучше?
— Намного лучше, — согласилась Бунтарка. — Красивая, как радуга после весеннего дождя.
Ева захихикала.
Они нашли немного голубой ткани для юбки и кусочки коричневой для туфель. Бунтарка помогла Еве приклеить и пришить кусочки платья к кукле из грубой ткани, сделанной одной из монахинь. Пока они работали, Чатти и Фубеар спустились по дереву и сели на краю одеяла, наблюдая за Бунтаркой и Евой горящими темными глазами.
Когда кукла была почти готова, Ева наклонилась и стала искать что-то среди материалов, пока не нашла почти пустой клубок ярко-красной пряжи. Она прижала его к кукле, чтобы прикинуть цвет, а потом кивнула самой себе. Бунтарка наблюдала, как Ева отрезала несколько маленьких кусочков и начала связывать их вместе вокруг шеи куклы. Одно ужасное мгновение Бунтарка боялась, что Ева делает нечто похожее на красные полоски ткани, которые жнецы крепили к одежде. Полоски символизировали красные врата, что распахиваются в теле «еретиков», которых жнецы отправляют в вечную тьму. Их смачивали раствором, созданным сестрой Сан: эта жидкость имела сильный запах, который не давал мертвым нападать на живых.
Но Ева делала что-то другое.
Она обмотала красную пряжу вокруг шеи куклы.
— Что это? — спросила Бунтарка, ее улыбка стала натянутой.
— Ожерелье.
— А… мило. Какое ожерелье? Это рубиновое ожерелье, как у принцесс?
Ева посмотрела на красное кольцо пряжи вокруг тряпичного горла куклы. Потом она медленно повернулась к Бунтарке. Ее улыбка была яркой и счастливой.
— Нет, глупая, — сказал она, — это как у мамы. Помнишь? Ее ожерелье было таким ярким и сияющим.
— Ожерелье?.. — пробормотала Бунтарка. Сердце в ее груди мгновенно превратилось в лед.
У матери Евы действительно было ожерелье из сияющего красного. Оно было на ней в последний раз, когда Бунтарка и Ева видели женщину. Это ожерелье, конечно, не было рубиновым или даже гранатовым. Жнец по имени Эндрю перерезал косой горло матери Евы.
