Лазоревый грех - Гамильтон Лорел Кей (книги серии онлайн TXT) 📗

— Мы знаем, что Ван Андерс — наш человек, но не знаем, единственный ли он наш человек.

— Вы думаете, что один из тех, кого мы взяли, мог помогать Ван Андерсу в этом? — Она показала на фотографию, которую Зебровски прятал в папку.

— Я не знаю.

Посмотрев на Зебровски, я подумала, не пришла ли та же мысль в голову ему. Первая записка гласила: «Мы и эту пригвоздили». Мы. Я хотела удостовериться, что Хайнрик в это «мы» не входит. Если да, то никуда он не уедет, если я смогу этому помешать. Мне действительно было все равно, кому достанется слава за раскрытие дела. Я только хотела, чтобы оно было раскрыто. Я просто не хотела никогда больше, никогда не видеть такого, как эта ванная комната, эта ванна и ее... содержимое. Я привыкла считать, что помогаю полиции из чувства справедливости, из желания защитить невинных, может быть, даже из комплекса героя, но недавно я стала понимать, что иногда мне хочется раскрыть дело из куда более эгоистичных соображений. Чтобы никогда больше не являться на место преступления такое же мерзкое, как то, что я недавно видела.

Глава 57

Хайнрик сидел за небольшим столом, сгорбившись на стуле и привалившись к спинке, что на стуле с прямой спинкой труднее сделать, чем кажется. Тщательно подстриженные белокурые волосы сохраняли аккуратность, но очки он положил на стол, и без них его лицо было намного моложе. В деле говорилось, что ему ближе к сорока, чем к тридцати, но он не выглядел на свои годы. Лицо у него было невинное, но я знала, что оно лжет. Всякий, кто после тридцати выглядит так невинно, либо лжет, либо отмечен рукой Господа. Почему-то я не думала, что Леопольд Хайнрик когда-нибудь будет причислен к лику святых. Оставался один только вывод — он лжет. О чем лжет? В этом-то и был вопрос.

Перед ним на столе стояла пластиковая чашка кофе. Стояла она давно, и сливки стали отделяться от более темной жидкости, образуя на поверхности бледные полосы.

Когда мы с Зебровски вошли, он поднял на нас светлые глаза. Что-то мелькнуло в них: интерес? Любопытство? Тревога? Но оно мелькнуло и исчезло раньше, чем я успела понять. Он взял со стола очки, обратив ко мне спокойное невинное лицо. В очках он был по виду ближе к своему возрасту. Они выделялись, и прежде всего, глядя на его лицо, ты замечал оправу.

— Хотите свежую чашку кофе? — спросила я, садясь.

Зебровски прислонился к стене возле двери. Мы начали с того, что я стала задавать Хайнрику вопросы, чтобы посмотреть, не даст ли это что-нибудь. Зебровски ясно дал понять, что вести игру мне, но никто, в том числе и я, не хотел, чтобы я осталась с Хайнриком наедине. Он меня преследовал, и мы до сих пор не знали зачем. Агент Брэдфорд предположил, что это был какой-то заговор с целью заставить меня поднимать мертвых для каких-то нечестивых целей. Но точно Брэдфорд тоже не знал. Пока мы не будем знать точно, осторожность не помешает. Да и вообще она никогда не мешает.

— Нет, — сказал Хайнрик. — Хватит кофе.

У меня в руке была чашка свежего кофе, а в другой — стопка папок. Поставив кофе на стол, я стала напоказ раскладывать папки рядом с собой. Он бросил взгляд на папки и стал смотреть на меня с прежней безмятежностью.

— Слишком много выпили кофе? — спросила я.

— Нет.

Лицо его было внимательным, спокойным, лишь с некоторыми следами усталости. Что-то его взволновало. Папки? Слишком большая стопка. Мы нарочно сделали ее большой. Внизу лежали дела, не имеющие никакого отношения к Леопольду Хайнрику, Ван Андерсу или безымянному, который сидел сейчас в другой комнате дальше по коридору. Невозможно иметь военный послужной список без упоминания фамилии, но каким-то образом темноволосый американец сумел это сделать. В его деле было столько вымаранных мест, что оно почти не читалось. Тот факт, что нашему Джону Доу не дали имени, но признали, что он был когда-то служащим вооруженных сил, беспокоил. И наводил на мысль, чем же занимается мое правительство.

— Хотите выпить чего-нибудь другого? — спросила я.

Он покачал головой.

— Может быть, нам придется здесь просидеть долго, — предупредила я.

— От разговора горло пересыхает, — добавил Зебровски от стены.

Хайнрик покосился на него, потом снова посмотрел на меня.

— От молчания горло не пересыхает. — Губы его дернулись почти в улыбке.

— Если в процессе нашей беседы вы захотите мне сказать, почему именно вы меня преследовали, мне было бы приятно это услышать, хотя это далеко не основная причина нашего здесь присутствия.

Это его, похоже, озадачило.

— Когда вы нас остановили, это казалось для вас очень важным.

— Так оно и было, и я бы до сих пор не против это узнать, но у нас сменились приоритеты.

Страха в нем не было. Было видно, что он устал, измотан и недоволен, но он не боялся. Не боялся ни полиции, ни меня, ни попадания в тюрьму. Не было в нем той нервозности, которая бывает почти у всех при допросе в полиции. И это было странно. Брэдли сказал, что наше правительство собирается просто отпустить Хайнрика. Он об этом догадывался? Знал? Если да, то как? Откуда он мог знать? Почему он нисколько не боялся попасть надолго в тюрьмы Сент-Луиса?

Я открыла первую папку — зернистые фотографии старых преступлений. Женщины, которых Ван Андерс растерзал в других странах, далеко отсюда.

Я положила фотографии перед ним аккуратным рядом черно-белой резни. Некоторые были такого плохого качества, что, если не знать, на что смотришь, ни за что не угадаешь. Ван Андерс превратил свои жертвы в кляксы Роршаха.

На лице Хайнрика отразилась неприязнь, почти отвращение.

— Ваша детектив О'Брайен уже показывала мне это. Уже изложила свою ложь.

— И какую же? — поинтересовалась я. Попробовала кофе, и он оказался неплохой. Хотя бы свежий. И поверх чашки я следила за лицом Хайнрика.

Он сложил руки на груди:

— Что недавно в вашем городе случились убийства, похожие на эти.

— Почему вы решили, что она лжет?

Он начал было что-то говорить, потом резко захлопнул рот, сжав губы в ниточку. И глядел на меня злобно, даже светлые глаза от злости заблестели.

Открыв вторую папку, я стала выкладывать цветные фото прямо поверх черно-белых. Выложила их полосой яркой смерти и наблюдала, как краска сползала с лица Хайнрика. Когда я снова села, он почти посерел. Мне пришлось встать, чтобы выложить фотографии на его конце стола.

— Эта женщина убита третьего дня. Я достала еще одну папку из стопки и разложила фотографии на ней, но не стала класть поверх предыдущих — не была на сто процентов уверена, что потом смогу правильно разложить их по папкам. Их полагалось надписывать на обороте, но я не надписывала их сама и потому не стала рисковать. Как только дело приходит в суд, адвокаты цепляются к любой мелочи.

Я показала на фотографии:

— Эта женщина убита позавчера.

Зебровски шагнул вперед и подал мне пластиковый пакет с несколькими полароидными снимками. Я бросила его через стол, к Хайнрику, и он автоматически подхватил пакет, не давая ему упасть на пол. Когда он увидел верхний снимок, глаза у него полезли из орбит.

— Эти женщины убиты прошлой ночью. Мы полагаем, что жертв две, но, если честно, мы еще не кончили складывать куски, так что не до конца уверены. Их может быть больше, а может быть, женщина была всего одна, но для одной здесь слишком много крови — как по-вашему?

Он осторожно положил пакет на стол, отдельно от других фотографий. И стал глядеть на все снимки с мертвенно-белым лицом и огромными глазами. Голос его прозвучал сдавленно, будто ему трудно было даже дышать, не то что говорить.

— Что вы хотите знать?

— Мы хотим сделать так, чтобы это не повторилось.

Он глядел на фотографии, будто не мог отвернуться.

— Он обещал, что здесь этого делать не будет. Клялся, что владеет собой.

— Кто? — тихо спросила я. Да, нам дали его имя, но дали те же самые люди, которые скрыли имя нашего Джона Доу.