Женщина в комнате - Кинг Стивен (книга жизни .TXT) 📗

Стивен Кинг

Женщина в комнате

Вопрос стоит так: сможет ли он сделать это? Он не знает. Он знает только, что она постоянно глотает всевозможные таблетки, чаще всего оранжевые, и смешно морщится при этом, издавая ртом не менее смешные чавкающие звуки. Но эти — совсем другое дело. Это даже не таблетки, а пилюли в желатиновых капсулах. На упаковке написано, что в их состав входит ДАРВОН. Он нашел их в ящике ее шкафа, где она хранила лекарства, и теперь, раздумывая, вертел их в руках. Насколько он помнит, это — сильнодействующее снотворное, которое доктор прописал ей до того, как ее положили в клинику. Она мучилась тогда жестокой бессонницей. Ящик забит лекарствами полностью, но разложены они в определенном порядке, как будто в этом есть какой-то тайный смысл. Какие-то свечи… Он имеет лишь смутное представление о том, как они применяются. Знает он только, что они вставляются в прямую кишку, а затем их воск растапливается теплом тела. От одной мысли об этом ему стало не по себе. Никакого удовольствия в том, чтобы вставить в задницу какие-то восковые палочки, он не видел. МОЛОЧКО МАГНЕЗИИ, АНАХИН (Болеутоляющее при артрите), ПЕПТОБИСМОЛ и много-много других. По названиям лекарств он мог бы проследить весь ход течения ее болезни.

Но эти пилюли — совсем другое дело. От обычных пилюль с Дарвоном они отличаются тем, что имеют серые желатиновые капсулы и размером покрупнее. Покойный отец называл их еще лошадиными пилюлями. Надпись на упаковке гласит: Аспирин — 3,5 мг, Дарвон — 1,0 мг. Проглотит ли она их, если он даст их ей сам? ПРОГЛОТИТ ЛИ? Весь дом наполнен звуками: холодильник то включается, то выключается, гулко лязгая при этом, в печной трубе отвратительно зазывает ветер, но особенно раздражает его кукушка из часов — эта идиотская птица кукукает каждые полчаса. Он подумают о том, какая грызня начнется между ним и его братом за право обладания домом после смерти матери. Все вокруг говорит об этом. Она, конечно, умрет, но пока она находится в Центральной Клинике штата Мэн, в Льюистоне. Палата 312. Ее поместили туда тогда, когда ее боли стали настолько сильными, что она была уже не в состоянии даже дойти до кухни и сварить себе кофе. Иногда, когда он навещал ее, она просто кричала от боли, сама этого не сознавая, поскольку часто теряла при этом сознание.

Лифт, поднимаясь, поскрипывает. Он от нечего делать внимательно изучает инструкцию по пользованию этим чудом техники. Из инструкции следует, что лифт абсолютно безопасен и надежен независимо от того, поскрипывает он или нет. Она здесь уже почти три недели, и сегодня ей сделали операцию под названием «кортотомия». Он не уверен в том, что правильно произносит это название, но так уж он запомнил. Доктор сказал ей, что «кортотомия» не такая уж сложная и болезненная операция, как она, наверное, думает. Он вкратце объяснил ей, что операция заключается в том, что в определенный участок ее мозга будет введена через шею длинная тонкая игла, сравнив это с тем, как если бы игла эта была введена просто-напросто в апельсин для укола определенного зернышка, высвеченного с помощью рентгеновского аппарата. И еще раз подчеркнул, что это почти совсем безболезненно. Участок, которого должна достичь игла, является болевым центром, который будет уничтожен посланным на конец иглы радиосигналом. Одно мгновение — и боль исчезает. Все равно, что выключить телевизор. И опухоль в ее желудке уже не будет беспокоить ее так, как раньше.

Мысленно представив себе эту операцию, он почувствовал, как ему стало даже немного дурно — это было куда похлеще введения каких-то там свечей в задний проход! 0н вспомнил прочитанную недавно книгу Майкла Кристона «Терминатор», где описывалось, как в человеческий мозг вживлялись различные электроды, контакты и всевозможные провода. Если верить Кристону, то приятного в этом мало.

Дверь лифта открывается на третьем этаже, и он выходит наружу. Это старое крыло здания клиники и пахнет почему-то опилками. Этот сладкий приятный запах напомнил ему о веселых деревенских ярмарках и далеком детстве. Пилюли он оставил в бардачке машины и не выпил, к тому же, ничего для храбрости перед этим визитом.

Стены выкрашены в два цвета: снизу коричневым, сверху — белым. Он подумал, что если и есть в природе сочетания более удручающие, чем коричневое с белым, то это, наверное, черное с розовым. Как жизнь и смерть. Он улыбнулся сам себе от столь удачного сравнения, но вместе с тем почувствовал и некоторое отвращение.

Длинные двухцветные коридоры клиники встречавшись возле лифта в форме буквы Т. Рядом с лифтом находился питьевой фонтанчик, рядом с которым он всегда останавливался, чтобы хотя бы еще немного оттянуть время и сосредоточиться. Там и сям вдоль стен было расставлено различное медицинское оборудование, как чьи-то забытые, как на детской площадке, странные игрушки. А вот хромированные носилки на литых резиновых колесиках, на которых пациентов отвозят в операционную, чтобы сделать им «кортотомию» или что-нибудь еще. Вот еще i какое-то приспособление округлой формы, назначение которого ему не известно. Что-то вроде колеса для белки. А вот носилки на колесах с двумя подвешенными сверху сосудами для физрастворов. Трубки, идущие от них смотаны в причудливые клубки и повешены на специальные крючки на стойках. Все эти замысловатые и немного пугающие приспособления вызвали у него яркие ассоциации с картинками Сальвадора Дали. В конце одного, из коридоров — кабинет медсестер с огромными стеклами вместо стен. Оттуда до него доносится их веселый смехи запах кофе.

Он пьет из фонтанчика и медленно направляется к ее палате. Ему страшно от того, что он может увидеть там и он надеется, что застанет ее сейчас спящей. Если она спит, то будить ее он не станет.

Над дверью каждой палаты небольшое застекленное окошечко с лампой. Когда пациент нажимает на кнопку у изголовья своей постели, окошечко загорается красным светом. В небольшом холле посередине коридора он увидел нескольких ходячих больных, прогуливающихся вдоль большого окна во всю стену, сделанного, видимо, уже недавно, так как само здание было довольно старым. Они были одеты в грубые дешевые халаты в белую и голубую полоски и с кокетливыми отложными воротничками. Халаты эти назывались на местном жаргоне «джонни». На женщинах «джонни» выглядели еще куда ни шло, но на -мужчинах — по меньшей мере странно и, уж конечно, довольно потешно. Почти все мужчины были обуты в больничные коричневые тапки из кожзаменителя, у женщин же на ногах были более мягкие матерчатые шлепанцы с разноцветными шерстяными помпонами. Такие же выдали и его матери, но она называла их тапочками.

Медленно перебирающие ногами молчаливые больные напомнили ему о фильме ужасов под названием «Ночь, когда воскресают мертвые». Они двигались так медленно, как будто пол вокруг них был облит майонезом или подсолнечным маслом и они боялись поскользнуться. Движения их были настолько плавными и медлительными, как будто внутри у них вместо костей и обычных для всех нормальных людей органов была какая-то жидкая субстанция, заключенная в тонкую оболочку их кожи. Некоторые из них были на костылях. Их неторопливое шествие былой пугающим, и вызывающим жалось и сочувствие одновременно. Никакой конкретной цели ни у одного из них нет — это видно по лицам, они просто прогуливаются вдоль стен и окна коридора и холла. Как студенты в перерывах между занятиями, вот только занятия у них совсем другие.

Из динамиков, развешанных в нескольких местах вдоль коридора, доносится веселенькая песенка «Джим Дэнди» в исполнении «Блэк Оук Арканзас» («Давай, Джим Дэнди! Давай, Джим Дэнди!» — задорно выкрикивает фальцет). Двое больных оживленно обсуждают достоинства и недостатки Никсона, только не размахивают при этом руками, как это бывает обычно. В их голосах он слышит явный французский акцент, Льюистон населен преимущественно французами, которые очень берегут свои национальные традиции: говорят обычно на родном языке, а по праздникам с удовольствием танцуют свои джиги и рилы, причем делают это с таким трогательным упоением и любовью, с каким происходят драки в барах на Лисбон-стрит.