Символ Веры (СИ) - Николаев Игорь Игоревич (книги бесплатно без онлайн .txt) 📗
Семь дней, за которые Господь сотворил землю и всех ее обитателей. Семь дней, в течение которых Гильермо Леон Боскэ из уважаемого доминиканца пятидесяти одного года от роду обратился безродным беглецом в компании странных и неприятных личностей.
Захотелось вдохнуть свежего воздуха. Пассажиров особо никто не гонял, просто команда не отказывала себе в удовольствии поглумиться над встреченным пассажиром, так что мало кто покидал трюм без крайней надобности. Но Гильермо рискнул.
Путь наверх он нашел на удивление быстро и легко. Холодный ветер сразу подхватил куртку призрачными пальцами, рванул и начал терзать, пытаясь добраться до тела морозными когтями. Пассажиры шептались между собой, что в этот сезон здесь должно быть тепло, даже жарко, однако старому судну не повезло попасть в затяжную полосу непогоды, которую принесло едва ли не из самой Антарктики.
Боскэ подобрался ближе к борту, крепче ухватился за стальные тросы, которые назывались, кажется, «леерами» и служили вместо перил. Железные заусенцы больно кололи ладони, и Боскэ перехватил канаты через ткань длинных рукавов.
Море волновалось. Наверное, то было самое правильное и точное слово. Не шторм и не гладь, а волнение. Когда низкие тучи скачут над волнами, а ветер сбивает пенные шапки с темной воды. Корабль не бросает меж бурунами, а скорее мелко, противно трясет, так, что сердце опускается к диафрагме и там заходится противной липкой дрожью.
Зато воздух был чист и пах солью, свежестью. Как осенний лес, когда листва уже опала и прошел затяжной сумрачный дождик. Временами порыв ветра доносил острый запах дизельного выхлопа, однако это на удивление не портило картину, а лишь оттеняло запах вольной стихии.
Гильермо любил осень и подумал, что, наверное, ему нравится море. Или понравится, если познакомиться с ним поближе и в более пристойных условиях.
А затем твердая крепкая рука схватила его за шиворот и резко дернула назад, отбрасывая на мокрую, отвратительно и болезненно твердую палубу. Боскэ приложился о ребристый металл носом, который сразу потерял чувствительность, онемел.
- Я приказывал тебе сидеть внизу, поп, - раздельно и зло сказал Хольг, взмахнув левой рукой и пряча в кармане правую.
- Из-звините, - выговорил снизу вверх Боскэ, осторожно ощупывая нос. На пальцах осталось несколько алых капель, и Гильермо огорчился, представив собственное лицо, теперь еще более разбитое и неприглядное.
- Скотина, ты понимаешь, что значит «не привлекать внимание»?
Леон немного помолчал, хлюпнул опухающим носом, который на холодном ветру быстро синел, и спросил, все так же глядя снизу-вверх:
- Скажите ... господин Хольг. Почему вы такой злой, недобрый человек?
- Что? - не понял фюрер. - Я плохой, что ли?
- Нет, вы не плохой, - терпеливо, насколько это было возможно в его положении, разъяснил Боскэ. - Вы очень недобрый человек. И мне кажется ...
Леон снова машинально потрогал нос. Доминиканца знобило, крупная дрожь сотрясала пальцы.
- Мне кажется, вы очень несчастный человек. Потому и злой.
Хольг помолчал, кривя губы и по-прежнему не спеша достать руку из кармана. Кисло, зло усмехнулся.
- Чудесная, чудесная поездка, - фюрер продолжал кривить губы, так что речь его казалась почти неразборчивой. - Поп моралист. Скотина беловоротничковая. Козел богомольный...
- Меня нет смысла оскорблять, - Гильермо не без труда поднялся, озябшие пальцы закостенели и стучали по палубе, как высохшие деревяшки. - Я служу не людям, а Ему. Людская жестокость может причинить мне боль, но не обидеть. Вы можете ударить меня, избить. Но не можете оскорбить.
- Неужели? - недобро осведомился фюрер.
- Да, - развел непослушными руками Боскэ. - И я просто хотел помочь. Как помог вашему ... стрелку. Максвеллу. Ему было тяжело, но мы поговорили по душам, и ему стало легче. Намного легче.
- Ты исповедовал Рыжего? - не поверил фюрер.
- Нет. Я не мог, ведь он не католик... не был католиком, - грустно поправился Гильермо. - Мы просто поговорили. И ему стало легче.
- Просто поговорили... - повторил Хольг с непонятной, однако вполне определенно недоброй интонацией. - Поговорили, значит.
- Господин Хольг ... - Гильермо замялся, пытаясь облечь свои мысли в правильные слова, что смогут достичь не только ушей, но и разума злобного командира. Но не успел. Слова монаха, безобидные сами по себе, послужили катализатором. Давно накапливающиеся раздражение и страх, наконец, соединились, словно взрывчатые компоненты в снаряде. И породили сокрушительную, слепую вспышку нерассуждающего гнева.
Казалось, в голове фюрера щелкнул какой-то рычажок, разом переключив состояние Хольга. Он молча бросился на доминиканца и, схватив за воротник, встряхнул без жалости. Ударил раз, другой, разбрызгивая кровь. Боскэ слабо вскрикнул, фюрер швырнул его на мокрую холодную палубу и с каким-то почти собачьим рычанием начал пинать здоровой ногой.
- Эй, братан, полегче там, - посоветовал спешащий по своим делам моряк. - Отмывать потом сам будешь, капитан взбесится, лучше сразу за борт кидай. Все равно уплачено.
Морской человек устремился дальше, втягивая голову меж плеч под широким капюшоном. А немного протрезвевший Хольг отступил, тяжело дыша, разжимая кулак. Во второй руке он сжимал пистолет, не черный и не блестящий, никелированный, а серого цвета, как старый, часто использовавшийся нож. По лицу фюрера текла вода, ее было слишком много для соленых брызг. Видимо припадок истерического гнева выжал из воспаленных глаз немало злых слез.
Хольг еще раз пнул Леона. Не слишком больно - увечная нога не давала достаточно опоры, однако все равно чувствительно. Присел рядом и приставил к голове доминиканца ствол. Гильермо закрыл глаза и что-то шептал, пытаясь перекреститься непослушными пальцами.
- Что?! - заорал ему в разбитое лицо Хольг. - Громче, громче, сволочь!
- Верую во единого Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого. И во единого Господа Иисуса Христа, единородного Сына Божия, от Отца рожденного прежде всех веков, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, и чрез Которого все сотворено, сошедшего с небес ради нас, людей, и нашего ради спасения...
- Что это за болтовня? - прошипел сквозь зубы фюрер.
- Это Символ Веры, - выдавил Гильермо через разбитые губы, по которым пришелся особо неудачный удар тяжелым ботинком с жестким рантом. - Догматы вероучения...
- Символ Веры! - сказал, как плюнул фюрер. - Врешь.
Он ткнул в лицо монаху пистолет, постучал выступающим из-под затвора стволом по скуле, исцарапанной бритвой, иссиня-черной от наслоившихся синяков.
- Это - пистолет «Смит-Вессон», - четко, с расстановкой выговорил Солдатенков. - Калибр девять миллиметров. И когда на нем спускают курок, происходит выстрел. Пуля вылетает из ствола и превращает человека в труп.
Олег встряхнул свободной рукой высокого, но очень легкого доминиканца, который болтался в своей безразмерной куртке, словно крыса в мешке.
- Вот настоящий Символ настоящей Веры, - с ледяной злобой говорил фюрер, и Гильермо с трудом выносил напор его ненависти. - А все остальное - пустая болтовня. Так что заткнись, святоша, сунь язык в жопу и не заикайся больше о том, кто здесь недобрый. И как ты можешь сделать кому то легче. Может быть, в своем церковном мирке это все так. Но ты сейчас в настоящем мире.
- Ты не убьешь меня, - просипел доминиканец. - Я тебе нужен.
Ствол уперся в середину лба Гильермо и показался монаху горячим, как только что из домны.
- Ты в настоящем мире, - повторил фюрер, и темные провалы его огромных, неестественно расширенных зрачков буквально вытягивали душу из Леона. - А в настоящем мире людей убивают. По разным причинам или совсем без причины, просто так. И они умирают просто так, насмерть. Насовсем. Если я сейчас нажму на крючок, бог остановит пулю?
- Все, что случается, случается по Его воле, - прошептал Гильермо, собирая в кулак остатки воли и храбрости. - Ты не сделаешь ничего, что было бы выше Его замысла.
