Книга странных новых вещей - Фейбер Мишель (читать бесплатно книги без сокращений .txt) 📗
Он ответил немедленно:
Би, родная, я так беспокоюсь за тебя, но какое облегчение слышать твой «голос». Мы и правда не поняли друг друга — только Бог все понимает до конца, — но мы не должны позволить горю и расстроенным чувствам помешать нам преодолеть недоразумения между нами. Я всякий раз все больше убеждаюсь в этом, работая среди оазианцев.
Новости о Джефе и о нашей церкви прискорбны, но церковь — это не Джеф, не общинная казна и даже не конкретное здание. Это происшествие на самом деле может обернуться замаскированным благом. Деньги — это только деньги, их можно восполнить. Важно то, что происходит в наших сердцах, в наших душах. Очень обнадеживает то, что наша община готова начать с чистого листа в новой церкви. Людей, как правило, перемены ужасают, так что это замечательный пример смелости и позитивности. Почему бы не начать просто собираться у кого-то дома? Уподобиться первым христианам. Сложная инфраструктура — роскошь, истинные ценности — это любовь и молитва. А здорово, что они видят в тебе своего пастора. Не сердись, но я считаю, что ты великолепно справилась бы с этим делом.
Твои комментарии о больничных переменах вполне естественны, учитывая усилившийся стресс, но они только подтверждают мои мысли о том, что сейчас, наверное, не самое лучшее время для тебя, чтобы ходить на работу. Ты носишь нашего ребенка. Я надеюсь, что еще носишь, что у тебя не случился выкидыш. Не это ли подорвало твою веру в Бога? Я мучительно тревожусь за тебя. Пожалуйста, расскажи мне.
Что бы это ни было, оно завлекло тебя в духовную пропасть. Все эти «невежественные скоты», толпящиеся в больнице, — тоже бесценные души. Богу не важно, что у кого-то из нас прыщи, гнилые зубы или плохое образование. Пожалуйста, вспомни, что, когда мы встретились, я был алкоголиком, пустым местом. Захребетником. Если бы ты отнеслась тогда ко мне с тем презрением, которого я заслуживал, то я бы пропал навсегда, я бы стал еще хуже и получил бы подтверждение, что такие типы, как я, неисправимы. И кто знает, может, те женщины, которых ты видишь в приемном покое, пережили семейную травму, похожую на твою? Прошу тебя, как бы трудно это ни было, не теряй способности сострадать. Ты сама говоришь, что эти люди напуганы. В глубине души они знают, что отчаянно нуждаются в том, что бессильна им дать медицина.
Напиши мне поскорее, как только сможешь, я люблю тебя,
? наконец залило горизонт золотистой карамелью. Впереди неспешный закат с его почти изнуряющей красотой, а потом будет долгая-долгая ночь. Питер спрятал гниющую оазианскую еду в сумку и покинул здание.
Он прошел около мили, надеясь, что база скроется из виду или, скорее, что сам он исчезнет незамеченным для персонала СШИК. Но в этом однообразном плоском ландшафте здание постоянно оставалось в поле зрения, и благодаря фокусам перспективы казалось, оно не только не удаляется, а наоборот — приближается. Умом Питер понимал: крайне маловероятно, что за ним наблюдают, но инстинктивно чувствовал себя под постоянным надзором. Он продолжал идти.
Он направлялся на запад, в пустыню, — то есть не к оазианскому поселку и не к Большому Лифчику. Он фантазировал, что если забредет достаточно далеко, то обязательно встретит горы, ручьи или, на худой конец, скалистый холмик или топкое болото, что даст ему хоть какой-то ориентир. Но тундра не кончалась. Пласт бурой земли, кое-где оживленной кустами белоцвета, фосфоресцирующими в закатных лучах, а стоило ему оглянуться — позади маячил жуткий бетонный призрак базы СШИК. Утомившись, он сел и стал ждать, когда ? закатится за горизонт.
Сколько он прождал — неизвестно. Может быть, часа два. А может, и все шесть. Его сознание отделилось от тела и парило над ним, где-то в "?". Он забыл, зачем пришел сюда. Решил, что не сможет провести ночь в четырех стенах, и предпочел спать на открытом воздухе? Можно рюкзачок положить под голову вместо подушки.
Когда почти стемнело, он почувствовал, что больше не один. Вглядевшись в сумерки, он заметил маленькую невзрачную зверюшку метрах в пяти от него. Это был один из тех птицеобразных паразитов, пожравших урожай белоцвета и искусавших его самого. Тот осторожно двигался широкими кругами, на каждом шажке кивая. Вскоре Питер сообразил, что зверек не кивает, а принюхивается: его рыльце вынюхивало съестное.
Питер вспомнил тот миг, когда из руки брызнула кровь, вспомнил тошнотворную боль в прокушенной ноге. Гневная конвульсия растревожила его притупившееся горе. Убить, что ли, эту мерзкую тварь, раздавить ее, растоптать этот зубастый череп каблуком — не из мести, но ради самозащиты и чего-то еще такого? Нет. Зверек жалко и смешно качался в темноте, беззащитный и одинокий. И еда, которую он учуял, была вовсе не Питерова плоть.
Медленно и плавно Питер вынул из рюкзака угощение. Животное замерло. Питер положил пластиковый пакет на землю и отполз подальше. Зверек подошел и вцепился зубами в пакет, добираясь до смрадной вкуснятины. Сожрав содержимое, он проглотил и упаковку. А вдруг, подумалось Питеру, теперь животное ждет куда более мучительная смерть, чем если бы Питер размозжил ему голову каблуком? Наверное, именно это индусы и называют кармой.
Насытившись, животное ушло восвояси, а Питер сидел, пристально вглядываясь в огоньки на базе — это был его «дом вдали от дома», как сказала Грейнджер. Он вглядывался, пока огни не стали расплывчатыми, абстрактными, и тогда он представил себе солнце, встающее над Англией, и Би, спешащую через больничную парковку к автобусной остановке. Вот Би входит в автобус и садится среди разномастного люда обоих полов — шоколадно-коричневого, желтоватого, бежевого или бело-розового. Вот она едет в автобусе по запруженной транспортом дороге, выходит напротив магазина «Все по 99 пенсов», где продается хозяйственная мелочовка, дешевые игрушки и прочая ерунда, заворачивает за угол возле прачечной самообслуживания, которая находится в ста пятидесяти метрах от дома, разделенного на две семьи, без портьер на окнах, выходящих на улицу. Вот она поднимается по обитым истертым бордовым ковролином ступеням, идет в кабинет, где стоит машина, на клавиатуре которой она в любой момент, когда будет готова, может набрать слова: «Дорогой Питер». Он встал и пошел обратно на базу.
Дорогой Питер,
нет, выкидыша у меня не было, и не надо мне твоих лекций о сострадании, прошу тебя! Ты просто понятия не имеешь, насколько все теперь обесценилось. Речь идет только об уровне проблемы и тех усилий, которые надо приложить, чтобы ее решить. Когда кому-то отрывает ногу взрывом, его везут в хирургию, обрабатывают и залечивают культю, подбирают протез, назначают курс физиотерапии, консультации, что только не, и через год, наверное, этот человек сможет даже бежать марафон. Если же взрывом отрывает руки, ноги, гениталии, вырывает кишки, печень и почки, то ЭТО СОВСЕМ ДРУГОЕ! Чтобы справиться с тем, что плохо, нам необходима определенная пропорция хорошего! Не важно, человеческое это тело, или христианское устремление, или жизнь в целом, но если отнять слишком многое, то будет невозможно жить дальше.
Не стану описывать тебе события, которые извели меня за последнюю неделю. Это те обычные истории, которые на тебя только наводят скуку. Новые войны в Африке, регулярные убийства женщин и детей, массовый голод в сельских районах Китая, разгон протестующих в Германии, скандал в ЕЦБ, то, что я теперь осталась без пенсии, ну и все в том же духе. Для тебя все это нереально. Ты с ложечки кормишь духовно изголодавшихся оазианцев Библией, и это бесценно.
Во всяком случае, тебе следует узнать, что на прошлой неделе по многим причинам я была вся на нервах, и, как всегда, Джошуа передалось мое взвинченное состояние. Он прятался под мебелью, прожогом метался из комнаты в комнату, орал, крутился под ногами, но в руки не давался, я не могла его даже погладить. Это было последней каплей, я просто сама не своя стала. Я старалась не обращать на него внимания, заняться чем-то. Стала гладить свой форменный халат. Доска стояла не под тем углом, провод не доставал, а я так устала, у меня просто не было сил, чтобы поставить ее как надо. И вот в один момент я промахнулась и поставила утюг мимо доски. Он упал, я инстинктивно отскочила назад. Моя нога тяжело наступила на что-то, что-то душераздирающе хрустнуло, и Джошуа закричал, клянусь тебе, он закричал. И убежал.
Я нашла его под кроватью, он дрожал и тяжело дышал. От страха глаза у него были как плошки. Я сломала ему заднюю лапу. Я это видела. И ни грана доверия не было в его взгляде, он отпрянул, когда я заговорила. Я стала врагом. Я надела садовые рукавицы, чтобы он меня не оцарапал и не укусил, схватила его за хвост и вытащила наружу. Иначе никак нельзя было. Я принесла его на кухню и надела на него поводок. Он вроде успокоился. Я думала, что он, наверное, в шоке от боли и ничего не может, только сидеть, тяжело дыша. Я взяла телефон, чтобы вызвать ветеринара. Окно кухни было открыто, как обычно. Джошуа вылетел в него словно ошпаренный.
Я искала его несколько часов. Я снова и снова обшаривала все закоулки, пока не устала так, что не могла и шагу ступить, и уже стемнело. Потом мне пришлось уйти на работу (ночная смена). Там был ад. Молчи, там был ад. К четырем утра на мне было два больничных халата, потому что моя униформа была вся в говне. Сумасшедший жирдяй бросался им, сидя на своей постели, размазывал его по перилам, вопя на всю округу. Санитары уже ушли, там были только я, маленькая Ояма и новая девушка — она милая, но ее вечно не дозовешься. Мать говнометателя прочно обосновалась на ночь в комнате для посетителей, и никто не мог ее оттуда выкурить. Она сидела там с упаковкой пепси и подносом чего-то недожранного (больница называется!) и время от времени просовывала голову в дверь, чтобы проследить, хорошо ли мы заботимся о ее мальчике. «Ты, сука! — вопила она на меня. — Ты жестокая стерва! Я вызову полицию! Ты не настоящая медсестра. Где настоящие медсестры?» Она вопила, и вопила, и вопила…
Утром я так и ушла домой в кардигане поверх двух халатов. Видок у меня был как у сбежавшей из дурдома. Я сошла за две остановки до нашей, чтобы пройти через парк и поискать Джошуа там. Это далеко, и я не очень надеялась, что увижу его там. Но я его увидела.
Он был подвешен за хвост на веревке, перекинутой через ветку дерева. Еще живой. Двое детей лет двенадцати дергали веревку то вверх, то вниз, заставляя его дергаться и скручиваться. У меня перед глазами пала красная пелена. Я не знаю, что случилось дальше, что я сделала с этими детьми, — память моя как чистый лист. Знаю только, что не убила их, потому что они исчезли, когда я опомнилась. Кровь была у меня на кулаках, под ногтями. Как я жалею, что не убила их! Да, да, да!!! Я знаю — ах, обездоленные детки, ах, гнилая среда, дурное воспитание, ах, как они нуждаются в любви и заботе, почему бы не включить их в нашу «Программу поддержки», да? — ЭТИ ЧЕРТОВЫ ПОДОНКИ МУЧИЛИ ДЖОШУА!
Я взяла его на руки. Он еще дышал, но еле-еле. Основание хвоста было разодрано, один глаз выбит, но он был еще жив, и я думаю, он узнал меня. Десять минут спустя я была у ветеринара. Я прибежала очень рано, но, наверное, била в дверь ногами и кричала, потому что мне открыли. Он взял Джошуа у меня и сделал ему укол.
— Ну вот и все, — сказал он. — Вы хотите забрать его домой или оставите здесь?
— В каком смысле «забрать его домой»? — спросила я. — Вы ничего не сделаете для него?
— Я только что сделал, — ответил он.
После он объяснил мне, что даже представить не мог, будто я захочу тратить деньги на лечение кота.
— Такие вещи никого сейчас не заботят, — сказал он. — По пять-шесть часов сижу тут один, а потом кто-то приносит больного любимца и просит его усыпить — вот и все, что ему нужно!
Он положил Джошуа в пластиковый пакет и отдал мне.
— Платы не надо, — сказал он.
Питер, я скажу тебе только одно: в этом происшествии нет ничего поучительного. Ничего назидательного. Это не те неисповедимые пути Господни, это не тот Бог, который один знает, ради какой именно величайшей цели Он допустил, чтобы я наступила Джошуа на лапку и случилось все, что последовало за этим. Спаситель, в которого я верила, интересовался тем, что я делала и как себя вела. Спаситель, в которого я верила, Своей волей свершал одно и не допускал другое. Я сама себя обманывала. Я одинока, напугана и замужем за миссионером, который вот-вот произнесет, что «сказал безумец в сердце своем: „Нет Бога!"», а если ты этого мне не говоришь, то только потому, что ты дипломатичен, ибо в душе ты убежден, что я сама виновата в случившемся, потому что утратила веру, и эта убежденность только усиливает мое одиночество. Потому что ты не собираешься возвращаться ко мне, так ведь? Тебе нравится там. Потому что ты сейчас на Планете Бога. Так что, даже если бы ты вернулся ко мне, мы по-прежнему были бы врозь. Потому что сердце твое осталось бы на Планете Бога, а я была бы от тебя за триллион миль, в одиночестве рядом с тобой.
