А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.6 - Стругацкие Аркадий и Борис (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
— Стучит там кто-то, — сообщил Давыдов. Открыть, или сам откроешь?
— Сейчас, — сказал Андрей и пошел к парадному. За дверью оказался Ван — уже без ватника, в синей саржевой рубахе до колен и с вафельным полотенцем вокруг головы.
— Баки привезли, — сказал он, радостно улыбаясь.
— Ну и хрен с ними, — ответствовал Андрей не менее радостно. — Баки подождут. Ты почему один? А Мэйлинь где?
— Она дома, — сказал Ван. — Устала очень. Спит. Сын немного захворал.
— Ну заходи, чего стоишь… Пойдем, я тебя с хорошим человеком познакомлю.
— А мы уже знакомы, — сказал Ван, входя в столовую.
— А, Ваня! — обрадованно закричал Давыдов. — И ты тоже тут! Нет, — сказал он, обращаясь к Кэнси. — Знал я, что Андрей — хороший парень. Видишь, все у него хорошие люди собираются. Тебя вот взять, или еврейчика этого… как его… Ну, теперь у нас пойдет пир горой! Пойду посмотрю, чего они там копаются. Там и делать то нечего, а они, понимаешь, развели работу…
Ван быстро оттеснил Кэнси от стола и принялся аккуратно и ловко переставлять приборы. Кэнси свободной рукой и зубами поправлял повязку. Андрей сунулся ему помогать.
— Что-то Дональд не идет, — сказал он озабоченно.
— Заперся у себя, — отозвался Ван. — Не велел беспокоить.
— Чего-то он хандрит, ребята, последнее время. Ну, и бог с ним. Слушай, Кэнси, что это у тебя с рукой?
Кэнси ответил, слегка скривив лицо:
— Павиан цапнул. Такая сволочь — до кости прокусил.
— Ну да? — поразился Андрей. — А мне показалось, они, вроде, мирные…
— Ну, знаешь, мирные… Когда тебя поймают и начнут тебе ошейник клепать…
— Какой ошейник?
— Приказ номер пятьсот семь. Всех павианов перерегистрировать и снабдить ошейником с номером. Завтра будем раздавать их населению. Ну, мы штук двадцать окольцевали, а остальных перегнали на соседний участок, пусть там разбираются. Ну, чего ты стоишь с открытым ртом?… Рюмки давай, рюмок не хватает…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Когда выключили солнце, вся компания была порядочно уже на взводе. В мгновенно наступившей темноте Андрей вылез из-за стола и, сшибая ногами какие-то кастрюли, стоящие на полу, добрался до выключателя.
— Н-не пугайтесь, милая фрейлейн, — бубнил у него за спиной Фриц. — Это здесь всегда…
— Да будет свет! — провозгласил Андрей, старательно выговаривая слова.
Под потолком вспыхнула пыльная лампочка, свет был жалкий, как в подворотне. Андрей обернулся и оглядел собрание.
Все было очень хорошо, Во главе стола на высокой кухонной табуретке восседал, слегка покачиваясь, Юрий Константинович Давыдов, полчаса назад ставший для Андрея раз и навсегда дядей Юрой. В крепко сжатых зубах дяди Юры дымилась атлетическая козья нога, в правой руке он сжимал граненый стакан, полный благородного первача, а заскорузлым указательным пальцем левой водил перед носом сидящего рядом Изи Кацмана, который был уже вовсе без галстука и без пиджака, а на подбородке и на груди его сорочки явственно обнаруживались следы мясного соуса.
По правую руку от дяди Юры скромно сидел Ван — перед ним стояла самая маленькая тарелочка с маленьким кусочком и лежала самая щербатая вилка, а бокал для первача он взял себе с отбитым краем. Голова его совсем ушла в плечи, лицо с закрытыми глазами было поднято и блаженно улыбалось: Ван наслаждался покоем.
Быстроглазый разрумянившийся Кэнси с аппетитом закусывал кислой капустой и что-то живо рассказывал Отто, героически сражавшимся с осоловением и, в минуты одержанных побед, громко восклицавшему: «Да! Конечно! Да! О, да!»
Сельма Нагель, шведская шлюха, была прямо-таки красавица. Она сидела в кресле, перекинув ноги через мягкий подлокотник, и сверкающие эти ноги находились как раз на уровне груди бравого унтера Фрица, так что глаза у Фрица горели, и весь он шел красными пятнами от возбуждения. Он лез к Сельме с полным стаканом и все норовил выпить с нею на брудершафт, а Сельма отпихивала его своим бокалом, хохотала, болтала ногами и время от времени стряхивала волосатую ласковую лапу Фрица со своих коленок.
Только стул Андрея по другую сторону от Сельмы был пуст, и был печально пуст стул, поставленный для Дональда. Жалко как — Дональда нет, подумал Андрей. Но! Выдержим и это! И не с таким нам приходилось справляться… Мысли его несколько путались, но общий настрой был мужественный, с легким налетом трагизма. Он вернулся на свое место, взял стакан и заорал:
— Тост!
Никто не обратил на него внимания, только Отто дернул головой, словно кусаемая слепнями лошадь, и отозвался: «Да! О, да!»
— Я сюда приехал, потому что поверил! — громко басил дядя Юра, не давая хихикающему Изе убрать его сучковатый палец у себя из-под носа. — А поверил потому, что больше верить было не во что. А русский человек должен во что-то верить, понял, браток? Если ни во что не верить, ничего, кроме водки, не останется. Даже чтобы бабу любить, нужно верить. В себя нужно верить, без веры, браток, и палку хорошую не бросишь…
— Ну да, ну да! — откликался Изя. — Если у еврея отнять веру в бога, а у русского — веру в доброго царя, они становятся способны черт знает на что…
— Нет… Подожди! Евреи — это дело особое…
— Главное, Отто, не напрягайтесь, — говорил в то же время Кэнси, с удовольствием хрустя капустой. — Все равно никакого обучения нет и просто быть не может. Сами подумайте, зачем нужно профессиональное обучение в городе, где каждый то и дело меняет профессию.
— О да! — ответствовал Отто, на секунду проясняясь. — То же самое я говорил господину министру.
— И что же министр? — Кэнси взял стакан первача и сделал несколько маленьких глотков — словно чай пил.
— Господин министр сказал, что это чрезвычайно интересная мысль, и предложил мне составить разработку. А я вместо этого пошел к Эльзе…
— …И когда танк оказался на расстоянии двух метров от меня, — гундел Фриц, проливая первач на белые ноги Сельмы, — я вспомнил все!… Вы не поверите, фрейлейн, все прожитые годы прошли передо мною… Но я — солдат! С именем фюрера…
— Да нет давно вашего фюрера! — втолковывала ему Сельма, плача от смеха. — Сожгли его, вашего фюрера!…
— Фрейлейн! — произнес Фриц, угрожающе выпячивая челюсть. — В сердце каждого истинного немца фюрер жив! Фюрер будет жить века! Вы — арийка, фрейлейн, вы меня поймете: когда р-русский танк… в трех метрах… я, с именем фюрера!…
— Да надоел ты со своим фюрером! — заорал на него Андрей! — Ребята! Ну, сволочи же, слушайте же тост!
— Тост? — спохватился дядя Юра. — Давай! Вали, Андрюха!
— За псютздесдам! — вдруг выпалил Отто, отстраняя от себя Кэнси.
— Да заткнись ты! — гаркнул Андрей. — Изя, перестань ты скалиться! Я серьезно говорю! Кэнси, черт тебя побери!… Я считаю, ребята, что мы должны выпить… мы уже пили, но как-то мимоходом, а надо основательно, по-серьезному выпить за наш Эксперимент, за наше благородное дело и в особенности…
— За вдохновителя всех наших побед товарища Сталина! — заорал Изя.
Андрей сбился.
— Нет… слушай… — пробормотал он. — Чего ты меня перебиваешь? Ну, и за Сталина, конечно… Черт, сбил меня совсем… Я хотел, чтобы мы за дружбу выпили, дурак!
— Ничего, ничего, Андрюха! — сказал дядя Юра. — Тост хороший, за Эксперимент надо выпить, за дружбу тоже надо выпить. Хлопцы, берите стаканы, за дружбу выпьем и чтобы все было хорошо.
— А я за Сталина выпью! — упрямилась Сельма. — И за Мао Цзе-дуна. Эй, Мао Цзе-дун, слышишь? За тебя пью! — крикнула она Вану.
Ван вздрогнул, жалобно улыбаясь, взял стакан и пригубил.
— Цзе-дун? — спросил Фриц угрожающе. — К-то такой?
Андрей залпом осушил свой стакан и, слегка оглушенный, торопливо тыкал вилкой в закуску. Все разговоры доносились сейчас до него, словно из другой комнаты. Сталин… Да, конечно. Какая-то связь должна быть… Как это мне раньше в голову не приходило? Явление одного масштаба — космического. Должна быть какая-то связь и взаимосвязь… Скажем, такой вопрос: выбрать между успехом Эксперимента и здоровьем товарища Сталина… Что лично мне, как гражданину, как бойцу… Правда, Кацман говорит, что Сталина не стало, но это не существенно. Предположим, что он жив. И предположим, что передо мной такой выбор: Эксперимент или дело Сталина… Нет, чепуха, не так. Продолжать дело Сталина под сталинским руководством или продолжать дело Сталина в совершенно других условиях, в необычных, в не предусмотренных никакой теорией — вот как ставится вопрос…
