Подмастерье. Порученец - Хотон Гордон (читаем книги бесплатно txt) 📗

На некоторое время он вновь занялся переделкой собственного лица, молча. Затем подозрительно обвел меня взглядом в отражении.

— Пальчик?

— Да?

— Ты никогда не задумывался, что происходит с людьми после того, как они умирают?

— Нет.

— Так я тебе изложу свою теорию. Думаю, всех мертвецов выкапывают пришельцы, везут их на своих кораблях к далеким планетам, где мертвецов обратно оживляют и делают из них рабов, чтоб добывали руду, жарили еду и выполняли всякую другую грязную работу. — Он нахмурился. — Думаю, со мной так и случилось.

Он покончил с осмотром себя и попытался похлопать меня по руке — в порядке увертюры к прощанию.

Я оказался шустрее: он ко мне даже не притронулся. Переодевшись в желтый комбинезон и кепку, я проводил Дэйва до кухни, где остался толочься без дела, ожидая каких-нибудь указаний. Наконец один повар попросил мешок замороженных котлет из холодильника. Я послушался, но как раз когда уже взялся трехпалой рукой за ручку дверцы, услышал в нескольких микронах от левого уха писклявый голос. Младший управляющий.

— Опять опаздываем, да?

— Не знаю.

— Сегодня вы хотя бы ухитрились явиться до обеда.

— Простите, я не заметил…

— Что это у вас на руке? — перебил он.

Я в панике глянул вниз. Грим стерся? Когда управляющий начнет вопить? Швырнут ли меня в жарочный котел? Но грим был цел. Я тупо уставился на управляющего.

— Под ногтями, — пояснил он. — Это грязь?

Я пристальнее всмотрелся в руки. Я тщательно отмыл каждый дюйм своего тела, а крошечные полоски сухой глины на кончиках пальцев забыл.

— Да.

Лицо у младшего управляющего залилось краской и пунцовело все сильнее, пока не стало похоже на сердитый баклажан. Обычно тон у него был саркастичнейший, но тут он переключился в лекторский режим:

— Здесь, в «Бургере Бургере», мы требуем от персонала высочайших стандартов личной гигиены. Мы гордимся, что три года подряд выигрываем звание Чистейшего ресторана быстрого питания. Мы еженедельно расходуем миллионы на мыла, отбеливатели, средства для мытья рук, моющие жидкости, распылители-антисептики, средства для мытья туалетов, тряпки для влажной и сухой уборки, швабры, мешки для мусора, запчасти пылесосов и услуги мусорщиков. Наши рабочие поверхности моют и натирают пять раз в день, наша форменная одежда стирается и отглаживается ежесуточно, наши жарочные емкости опорожняются и отмываются триста шестьдесят пять дней в году. Стоит мне обнаружить хоть пятнышко жира на стальной ручке, я бешусь адски. Стоит мне наступить на…

Я ничего не мог с собой поделать. Сосредоточенность сорвалась с якорей, взгляд поплыл. Память завладела слуховым и зрительным каналами мозга: передо мной, словно в зоопраксископе, замелькали картинки, в сознании загомонили звуки, будто кто-то включил у меня в голове радиоприемник.

Где-то завопил чей-то рот.

Надо мной высится существо, режет дыры в моем трупе ритуальным ножом. Я умоляю его прекратить, но оно с наслаждением продолжает работу, глухое к моим жалобам. Убежать я не могу, потому что прикован к каменной плите, отвернуться — тоже: голова привязана, веки пришиты нараспашку. Лезвие кромсает плоть, мною владеет убийственная мука, она становится мною, превращает меня в ничто, в слабый голос раскаленного добела горения.

Теплый воздух смердит кровью. Каменистый пол этого потустороннего морга омыт ею. Я вижу, как нож сечет, втыкается, режет, обнажает сырую красноту моего тела, как выплескивает его наземь, а существо, что держится за это лезвие, говорит со мной тихим голоском, какой не вяжется с безумием его движений.

— Я всего лишь слуга, — говорит он извиняющимся тоном. — Один из мелких бесов, можно сказать. Но не пойми меня неверно, это для меня не просто какая-то работенка. Я б и на досуге этим занимался, будь у меня досуг… Потому что, если по правде, боль доставляет мне удовольствие. Мне нравится слушать, как ты орешь. Мне нравится быть причиной этого крика. А особенно мне нравится вот что: поскольку ты уже мертвый, потерять сознание не можешь, и поэтому, что бы я ни делал — а сделать я собираюсь много чего, — тебе не удастся избежать мук. Впрочем, сильнее всего услаждает меня мысль, что я — лишь один из тысяч бесов в этой пропасти, и все они заняты теми же пытками своих клиентов, каким я подвергаю тебя; удовлетворение, какое я получаю от того, что оно у нас у всех тут общее, умножается тысячекратно. Словно мы тут все одна большая счастливая семья… Ни с чем не сравнится.

Существо втыкает нож мне в бок, елозит им туда-сюда, поворачивает лезвие под ребрами. Я продолжаю кричать.

— Где она у тебя все-таки? Попадались мне и в грудной клетке, и в черепной коробке, у одного трупца даже в паху один раз нашел… Ты же не из тех нелепых случаев, когда ее вообще нет? Такое мне досадит не на шутку, и, уж поверь мне, это тебе не понравится. — Он еще раз поворачивает нож, где-то вблизи того места, где когда-то билось мое сердце. — Жалость какая. Я уж собрался было накрутить себя до ярости, но, кажется, не такой уж ты и необычный, как выясняется. Крошечная фитюлька, и хлопотать-то не о чем… Но приказ есть приказ.

Он лезет мне в грудь и обвивает когтями неподвижную, маленькую сердцевину меня, спокойную в сути своей, дергает за нее, выкручивает, пока сердцевина не расшатывается и не отрывается совсем; он вытаскивает ее наружу из моего трупа. В миг этого отделения моя телесная боль продолжается, а раны горят с силой, не известной мне при жизни, однако я перестаю кричать, перестаю плакать, перестаю сопротивляться. Я наконец знаю, что это означает — быть мертвым, — и протест мой слаб, и теперь уже слишком поздно.

— Нет, — говорю я тихо.

— …И, ну честно, вы, мне кажется, не слушаете даже сейчас. И в таком случае можем это зафиксировать: я посоветовался со старшим управляющим, и мы готовы дать вам последний шанс. Никаких больше опозданий. Никакой небрежности в одежде или поведении. И никаких друзей в рабочее время. Ясно?

— Да.

— Хорошо. Идите работать.

Я смотрел ему вслед: безупречный маленький робот, как раз таким работником я всегда стремился стать. Не надеялся оказаться в его жестком желтом форменном облачении или в его начищенных черных ботинках — и мне тысячу лет до его самоуверенной походки. Впервые с воскрешения я всерьез усомнился в собственной способности выполнять свою работу, обитать ходячим мертвецом среди живцов. Всего лишь мысль о пропасти между далеким идеалом и моим теперешним положением оказалась ужасной… И я бросил думать.

И тут заметил, что ко мне приближается Зоэ.

Вид у нее был встревоженный, насколько я мог судить. Ходячие становятся слушателями по привычке — но еще и потому, что плохо умеют читать чувства по лицам. Чтобы прийти к какому-либо заключению о чужих чувствах, им нужен огромный объем словесных и зрительных вводных, и зачастую эти заключения — лишь оценка, призванная решить главнейший вопрос: друг или враг? Именно из-за мороки толкования, а не из-за того, что Зоэ может оказаться не другом, я ждал, пока она заговорит первой.

— Ты прошлой ночью землетрясение почувствовал? — спросила она.

— Нет.

— Как тебе удалось?

— Я очень крепко сплю.

— Да по телику только про это с утра и было. Здания разрушены, лодки выбрасывало на берег, линии электропередач уничтожены, поезда сошли с рельсов… Никто не знает, из-за чего все это. — Она медленно покачала головой. — Здесь такого происходить не должно.

— Знаю.

Я постепенно осознал, что она расстроена. Давно погребенная часть меня захотела обнять ее за плечи, утешить, но все остальное во мне почувствовало, что этот порыв — угроза, и подавило его.

Она угрюмо улыбнулась.

— Это место, впрочем, уцелело, а? Если б на Хай-стрит упала ядерная бомба, «Бургер Бургер» остался бы единственным зданием на пятьдесят миль вокруг. И на работу являйся в те же семь тридцать.