2012 - Михайлов Владимир Дмитриевич (книги регистрация онлайн бесплатно .txt) 📗
Пикантная в общем-то ситуация возникает: фирма будет бороться сама с собой. А следовательно – кто бы ни победил, фирма окажется только в плюсе. И в немалом. Чего ещё можно желать?
– Давай по средней, по осевой дуй! – поторопил он водилу. – Не молоко везёшь.
Шофёр лишь кивнул и прибавил.
Земля, до этого безмятежно покоившаяся на трёх китах, стала плавно раскачиваться. Видимо, в Океане, обиталище китов, разыгрался нешуточный шторм. Однако, перевалившись несколько раз с боку на бок, твердь успокоилась и начала быстро приближаться: вертолёт пошёл на снижение.
Полковник Лосев плотно сжал губы и несколько раз глотнул. В ушах щёлкнуло, и возникшее было неудобство прошло. Он стал глядеть вниз. День выдался безоблачный, видно было хорошо. При известном опыте – а его Лосеву не занимать было – легко угадывалось расположение всех полков и отдельных подразделений дивизии: один – на изначально обширной и ещё расширенной усилиями сапёров поляне, тридцать четвёртый, другой – частично на опушке леса, остальное – в редколесье, третий – и вовсе в лесу (но палаточные квадраты всё равно просвечивали сквозь листву). Там, на высотке, что это? Ага, управление и штаб дивизии. А в западной части поляны – техника. Намётанный глаз полковника легко опознавал аккуратно выстроенные БМП, потом земля скользнула наискось вверх, промелькнули и исчезли небрежно замаскированные пушки, ракетные установки, уже совсем близко возник какой-то странный микрорельеф, ни с чем в представлении полковника вроде бы не связанный. Почему-то в этот миг Лосеву, привыкшему, как и любой штабной офицер, на всякое явление смотреть и глазами возможного противника, представилось, как где-то там дешифровщики разбираются в переданных спутниками изображениях и тоже поднимают брови над правильной формы бугорками, каждый из которых окружали аккуратно нарезанные прямоугольнички грунта. Потом в поле зрения полковника на миг оказалась дорога, просёлок, на ней – колонна (ротная, определил полковник) возвращалась, видимо, с занятий в расположение: близился обед. И сразу же лётчик убрал газ, с трудом переносимый грохот сменился интимным бормотанием, словно бы машина предлагала примирение после продолжительного разговора на высоких тонах; толчок при посадке был почти незамеченным. Сели. Командир, старший лейтенант, доложил очевидное: «Прибыли, товарищ полковник». Другой, сержант открыл дверцу, вывалил лесенку. Полковник встал, потянулся, спустился на грунт и почему-то глянул вверх, как бы желая увидеть там только что оставленный ими след.
Повернув голову, он поблагодарил пилотов и шагнул навстречу ожидавшим его в разумном отдалении, подальше от лениво пережёвывавших воздух винтов.
О приближении вертолёта комдива оповестили своевременно, и он поднялся из блиндажа на поверхность. Дул холодный ветер, нередкий этим летом в тех широтах и долготах, где дислоцировалась дивизия, хотя в Москве вот, как передают, от жары асфальт прямо течёт. Ну, так то Москва… Полковник Курилов, поёжившись, приказал принести шинель, а когда принесли – не надел в рукава, но лишь накинул на плечи, и так сел в машину и сказал: «Поехали!» А доехав, стал прохаживаться взад-вперёд близ посадочного круга, ожидая, когда вертолёт приземлится.
Шинель внакидку была неким подобием демонстрации. Так комдив и хотел, потому что не было уже ни сил, ни желания таить про себя докрасна созревшее недовольство начальством, включая и самое высокое.
Каждая дивизия имеет свою историю, свой боевой путь, начинающийся со дня подписания приказа о её формировании. И у той, что находилась под командованием Курилова, боевой путь, начавшись ещё в дни Великой войны, внушал уважение – недаром три ордена были на её знамени. Были в этой истории свои взлёты и падения, но, к сожалению, чем ближе подходило время к сегодняшнему дню, тем падения становились глубже – как и всей армии.
До поры до времени полки, входившие в состав дивизии, ничем не отличались от частей и отдельных подразделений любого другого соединения, чей рядовой и сержантский состав состоял из срочнослужащих, призванных исполнять священный долг, то есть сколько-то из каждого пополнения уходило в бега, сколько-то на себя накладывало руки, остальные, в ожидании вожделенного дембеля, вперевалку отбывали номер. А когда они уходили в запас, те, что приходили на их место, ещё хуже кормленные и развитые замухрыги, ещё труднее обучающиеся, зато попрошайничающие и приворовывающие при малейшей возможности, и вовсе доводили командиров до смертной тоски. Включая и тогдашнего комдива, похоже, переставшего верить и в армию, и в будущее, и в самого себя.
Стояла эта дивизия рядом с областным центром, и дошло до того, что держать её там стало просто неприличным: город посещали иностранцы – и туристы, и журналисты, и мало ли ещё кто, многое они замечали и дома охотно делились своими впечатлениями. Проблема чисто армейская стала приобретать политический оттенок.
Тогда дивизию и передислоцировали подальше от взглядов и всего прочего. Комдива отправили в отставку (он, похоже, и не очень горевал), а вместо него назначили полковника Курилова, не раз неплохо показывавшего себя в горячих точках – и известных широкой общественности, и вовсе ей неведомых. Загнали её чуть подальше, чем к чёрту на рога, тем самым поставив некий эксперимент. В штабных разговорах – неформальных, конечно, – с той поры её стали именовать «дивизия имени Робинзона».
Условия тут, на пустом месте, куда дивизию вывели из некоей горячей точки в прошлом году, трудно даже и назвать условиями, скорее – их полным отсутствием. И тем не менее новому комдиву удалось сохранить в строю лучших из тех, кто служил ещё до него, а кое-кого и привести с собой. Удержал даже тех, у кого было где приютиться в цивилизованном мире. И это удавалось потому, что люди как-то сразу понимали: он стремится, чтобы в его дивизии служили как положено, а не отбывали номер. И те, кто всякими правдами и неправдами мог бы, проявив настойчивость, перевестись куда-нибудь, где потеплее и комфортнее, – не все, конечно, но та их часть, которая хотела именно служить и именно в армии, та часть, что поняла, что никто этой армии для них не создаст, кроме них самих, – осталась с ним, жертвуя при этом многим: сотнями и тысячами людей гражданских, объединяемых понятием «члены семей военнослужащих» – и тех, кто оказался сейчас достаточно далеко от расположения дивизии, по всей России, и о ком привыкли уже говорить «солдатские матери», и других, кто был тут же, ютился вместе с мужьями, потому что больше негде было: офицерские жёны. Он понимал: не будь тут этих женщин – и дивизия начала бы разваливаться лавиной, не только срочнослужащие пустились бы в бега (что и сейчас происходило, но в допустимых реально пределах), но и офицеры, и так уже готовые писать рапорты об увольнении из Вооружённых сил, тоже, в конце концов, законно или нет, но стали бы исчезать – а этого допустить никак нельзя было. И не только потому, что после этого комдиву, выросшему в семье, где понятие чести от века стояло выше понятия жизни, оставалось бы только пустить себе пулю в висок. Но это была бы его личная судьба, а вот распад армии, которую он и по сей день именовал «Великой», отлично зная, как далеко сейчас это определение от истины, – распад армии определял судьбу всей страны, и вот этого – считал полковник – нельзя допустить никоим образом. Предотвратить любой ценой.
