Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ) - Беренцев Альберт (читать книги онлайн бесплатно полностью без .TXT) 📗
Хрулеев с трудом оторвал собственное ослабшее тело от нагревшегося на осеннем солнышке корпуса комбайна.
— Надо идти, Тото. Ничего не поделаешь.
Хрулеев снова зашагал через поле. Он шел прямо к сосновому лесу за полем.
Хрулеев шел, стараясь не смотреть в сторону леса. Ему нужно было туда, но смотреть было слишком жутко.
Та тварь, что была за лесом, живо напоминала Хрулееву одну вещь из детства.
У его бабушки была очень старая деревянная статуэтка, изображавшая некое лесное божество — старика-лесовика с посохом и длинной деревянной бородой. Хрулеев очень боялся его в детстве, когда бабушка оставляла его одного в квартире, ему все казалось, что старик-лесовик смотрит на него, читает его мысли. Особенно страшно было по ночам, Хрулеев помнил, как он совсем еще маленький лежит в кровати, на фоне окна вырисовывается темный силуэт старика-лесовика, и все кажется, что старик сейчас оживет, заговорит с ним.
После смерти бабушки Хрулеев сжег статуэтку, но воспоминание о ней неожиданно вернулось к нему сейчас. Та тварь за лесом, к которой он шел теперь, была совсем не похожа на старика-лесовика, но вызывала у Хрулеева те же самые давно забытые ощущения. Хрулеев боялся смотреть на нее, он боялся, что она вдруг оживет, заглянет в его мысли или заговорит с ним. Но не смотреть было трудно, тварь была больше той проклятой статуэтки в тысячи раз, она доминировала над ландшафтом и над сознанием Хрулеева.
День был ясным и теплым, один из последних дней бабьего лета. Над прелой травой поля летали последние осенние мухи, теплый ветерок ворошил волосы Хрулеева.
Тотошка жрала какую-то пожелтевшую поросль среди сорняков, и Хрулеев слышал, как шумит ветер в верхушках сосен за полем.
Но было и кое-что еще, и это еще отравляло мир осеннего дня одним своим присутствием. Там, куда шел Хрулеев, над лесом до самых небес вздымалось уродливое и длинное тело Гриба. Гриб и был той тварью, что пугала Хрулеева.
Гриб был выше сосен, он вздымался к самым небесам подобно шизоидно искаженной античной колонне. Хрулеев видел, как на жирном теле Гриба топорщатся толстые бугры и темнеют впадины. Гриб доминировал над лесом, его тело изгибалось под самыми невероятными углами, он был похож на трещину темной материи, пронзившую обыденное бытие мира.
От основного ствола Гриба в стороны отходили столь же гнутые, как и материнская колонна, отростки, распластавшиеся над лесом подобно гигантским скрюченным артрозом пальцам.
Гриб был неподвижен, но Хрулеева мучили страхи, идущие, как ему казалось, откуда-то из раннего детства и из самых глубин подсознания. Ему все казалось, что Гриб сейчас зашевелит отростками, заговорит с ним, залезет в голову и прочтет его мысли.
Но Гриб был недвижим, и в этой неподвижности тоже было нечто страшное и неотмирное. Ветер качал сосны и сухие травы, он гнал по небу белесые облачка, и Гриб был единственным совершенно неподвижным элементом в окружавшем ландшафте.
Но Хрулеев знал, что эта неподвижность обманчива, что Гриб на самом деле растет на несколько метров в сутки, он разрастается, как раковая опухоль на теле планеты.
И Хрулееву вновь и вновь казалось, что Гриб как-то контактирует с ним, общается, смотрит на него, что если взглянуть на Гриб в ответ — пропадешь навсегда, и уже не придешь в себя. Однако нельзя было не смотреть на Гриб, ведь Хрулееву нужно было именно в то место, откуда растет бугорчатый огромный ствол Гриба.
Цвет Гриба был неописуем, в человеческих языках не было слова для описания этого цвета. Хрулеев по долгу службы когда-то читал самые ранние отчеты о Грибе, он помнил, что ученые никак не могли договориться о цвете Гриба, одни описывали Гриб как абсолютно черный, другим казалось, что он телесного цвета, третьи полагали, что цвет Гриба содержит в себе весь спектр.
Тогда кто-то предложил использовать для обозначения цвета Гриба термин «квалиевый». Это было логичным решением, ведь понятие «квалиа» и означает в психологии и философии сознания нечто совершенно субъективное, то, что человек ощущает, но не может напрямую передать другому. В технической документации после введения этого термина так и писали, что качественный и пригодный к использованию Гриб должен иметь «квалиевый цвет».
Хрулеев испытал облегчение, когда наконец перешел поле и вошел в сосновый подлесок. Здесь царили сумрак и прохлада, и Гриб отсюда было не видно.
Хрулеев: Тяжкие думы и тамагочи
3 октября 1996
Балтикштадтская губерния
Хрулеева стошнило, и он расплакался.
Ценнейшие калории, последние державшиеся в теле питательные вещества были потеряны, превратились в лужу жижи на асфальте. Хрулеев достал флягу с водой и начал жадно пить, но, вспомнив, что он пил только пять минут назад, вдруг остановился.
Для того чтобы оторвать флягу от губ потребовалось усилие, как будто фляга была частью тела Хрулеева, и он отрезал от себя кусок мяса.
На западе пылало осеннее закатное солнце, и легкие облачка над лесом на горизонте напоминали тончайшие серебристые нити.
Гриб был теперь совсем рядом, для того, чтобы увидеть его верхушку, приходилось задирать голову. В лучах осеннего заката Гриб казался совершенно черным, как будто он поглотил весь солнечный свет без остатка, впитал его в себя и пожрал.
Хрулеев стоял перед пограничным знаком, это был высокий, в человеческий рост, кусок цельного гранита. Обессилевший Хрулеев облокотился на него и почувствовал спиной тепло нагревшегося за день на солнце камня. Тотошка оббежала камень с другой стороны и помочилась на него.
— Смотри, Тото, это ты, — сказал Хрулеев собаке.
На гранитной плите действительно было выбито изображение собаки. Правда это была не овчарка как Тотошка, а борзая сука. В зубах сука держала скрещенные железную дорогу и речку. Хрулеев решил, что это вероятно местный городской герб. Это предположение подтверждалось тем, что над изображением суки крупными, размером с человеческую ладонь буквами было вырезано слово «Оредеж». Они наконец пришли.
Однако, над камнем, обозначавшем въезд в город, уже успел поработать местный вандал, тот же самый, живопись которого Хрулеев уже видел на комбайне с мертвым комбайнером внутри. Поверх герба красовалась сделанная черной краской надпись «ДЕТИ-ЗЛО.ГЕРМАН», ниже под гербовой борзой собакой был изображен все тот же портрет Достоевского. Сама идея расписывать все вокруг граффити в такое время как сейчас показалась Хрулееву странной, он решил, что этот таинственный Герман наверняка сумасшедший. Впрочем, вероятнее всего неизвестный Герман уже давно мертв.
Хрулеев вдруг понял, что он задумался о какой-то незначимой ерунде, и это было серьезной ошибкой, которая могла стоить ему жизни. Думать было трудно, собственное мышление ощущалось Хрулеевым как некий изматывающий чисто физиологический процесс вроде перетаскивания тяжелых камней.
Хрулеев понимал, что это еще один очередной явный признак голода, сил уже не осталось даже на то, чтобы думать. Но думать было нужно, было нужно считать, если Хрулеев не посчитает время — он умрет сразу же, как войдет в город.
Хрулеев прикрыл глаза, пытаясь отдохнуть, и явственно ощутил на лице тепло закатного осеннего солнца. Он вдруг пожалел, что гранитный камень стоит прямо, что его не свалили. Если бы камень лежал, Хрулеев мог бы лечь на теплый гранит, так было бы гораздо приятнее и легче, чем стоять, оперевшись спиной на пограничный знак. Но Хрулеев вновь поймал себя на мысли, что думает совсем не о том, о чем следует. Нужно было считать.
Хрулеев вынул из кармана тамагочи и включил его. Великая ценность тамагочи состояла в том, что в нем были часы. Независимо от того, был ли электронный зверек жив или издох, время всегда отображалось монохромными цифрами в правом верхнем углу экрана. Настоящих часов у Хрулеева не было, но он знал совершенно точно, что тамагочи показывает время верно, он сверял часы тамагочи неделю назад, и батарейка с тех пор не садилась. Сейчас часы тамагочи показывали 19:14.
