Подмастерье. Порученец - Хотон Гордон (читаем книги бесплатно txt) 📗
— Что — «ну что»?
— Ну что… как сегодня работа?
Я вновь стоял на вершине колокольни, смотрел вниз на разбитое женское тело. Вообразил, как Смерть столкнул ее, увидел, как она летит к земле. На краткое, достославное мгновение она была изящна, словно хищная птица в нырке, а затем ударилась о мостовую. От этой мысли меня замутило.
— Нормально.
— Ага. — Он облизал языком внешнюю сторону десен. — Вы на типовом договоре, да? — Я кивнул. — То есть… Справляйся или выметайся?
— Если я не справлюсь, — сказал я осторожно, — мне предстоит выбрать одну из смертей, которым стану свидетелем на этой неделе.
Никакого намерения прыгать с высокого здания в воскресенье вечером у меня не было. Самоубийство в списке почтенных смертей в сообществе покойников находилось слишком низко и потому не претендовало на первенство моего выбора. Кроме того, я не мог понять, что оно значило. Для женщины это было последнее решение по итогам многих лет отчаяния, жест мести живущим. Для наблюдавшей толпы — потрясение, или развлечение, или же попросту случай, который они вовек не забудут. Для моего нанимателя — тяжкая обязанность.
— А исходное прекращение у вас какое было?
— Я не помню.
Он рассмеялся.
— Я о своем помню все-все. Пинал мячик с какими-то дружками, на погрузочном пункте, в центре, мяч улетел под грузовик, а я — за ним. Я начал придуриваться, что типа застрял под колесами — все ржали. Джек — кровавый парниша. Ну в общем, короче, грузовик завелся, сдал сразу назад и наехал мне на грудь. Хрясь… Прикол в том, что ровно это же случилось когда-то с моим котом.
Дебош закончил ковыряться в зубах и забрался на верхнюю койку. Я снял ботинки и пиджак и вернулся на нижнюю. Несколько минут мы молчали, а затем он свесился сверху и сказал:
— Вам кто-нибудь объяснил, зачем вы здесь?
— Нет.
— А про Ада рассказали?
Я покачал головой.
— Никто ничего не упоминал о помощнике?
— Да не то чтобы.
— Как обычно.
Он глянул в стену с отвращением на лице, после чего убрался из виду. По коридору из комнаты напротив донеслись аккорды Моцартова «Реквиема» [8]. Я был вымотан, растерян и не в ладах с новым окружением — куда охотнее отвернулся бы и уснул, — но один вопрос не давал мне покоя.
— Кто такой Ад? — спросил я.
ВТОРНИК
Смерть от шоколада
Проснулся я счастливым.
Необычно. Счастье в гробу ни к чему, равно как и отчаяние. Порывы чувств в целом не очень задевают покойников, поскольку они не способны переживать ничего со сколь-нибудь заметной силой. Спросите у покойника, что он чувствует, и он, скорее всего, ответит:
— В каком смысле?
Если, конечно, еще способен разговаривать.
В гардеробе, который у нас с Дебошем был один на двоих, имелось одежды еще на шесть дней: радужная подборка футболок, стопка трусов в цветочек и полдесятка пар свежих носков. Мое настроение отражали желтые носки с вышитыми танцующими крабами, трусы в желтую розочку и желтая футболка с девизом «ВЛАСТЬ МЕРТВЫМ!». Пиджаков и туфель мне на выбор не предоставили.
Одевшись, я вспомнил вчерашние наставления Смерти и собрался в контору. Дверь уже отперли. Дебоша, отложившего ответ на мой вопрос об Аде до более подходящего времени, нигде не было видно.
— Как вы себя нынче чувствуете?
В конторе никого, кроме Смерти, не было, а он сидел за своим столом у двери. Вскрывал письма ножом, какой в первую очередь соотносишь с ритуальными жертвоприношениями. Переносной дисковый проигрыватель слева от стопы бумаг исторгал гитарное соло с альбома «Живьем/Мертвые» «Благодарных мертвых» [9].
— Счастливым, — выкрикнул я.
— Радуйтесь, пока можете, — сумрачно отозвался он. Уменьшил громкость и выдал мне листок синей писчей бумаги. — Гляньте.
На бумаге значилось четыре цифры — 7587 — и подпись.
— Что это?
— Шахматы по переписке. Моя противница сходила конем с g5 на h7. Пытается воссоздать одну из партий Девятой заочной олимпиады. Пенроуз−Вукчевич [10], 1982–1985 года. Вероятно, применяет компьютер.
Он забрал у меня листок и сунул его в папку с карманами, распухшую от подобных посланий. Я ухватился за возможность задать вопрос, уже навещавший меня прежде.
Зачем вы играете в шахматы с живыми?
— Это страсть, — сказал он, буйно взмахнув руками. — Не могу удержаться перед вызовом… Как танец — и страсть, и слабость. — Он кратко улыбнулся при мысли об этих двух увлечениях, затем вновь посерьезнел. — Ну и традиция к тому же. Если мои противники побеждают, награда им — продолжать жить. Если проигрывают — а именно это всегда и происходит — они умирают… Я сейчас играю партий двести. Тут у меня женщина, примерно тридцати лет, и у нее недавно случился внезапный сердечный приступ. Насколько ей известно, она может выжить, а может — и нет, вот я и кинул перчатку, а она подняла. Вообще-то, — добавил он горестно, — она бы в любом случае выздоровела.
Я сочувственно улыбнулся.
— Вы играете в шахматы? — спросил он.
— Когда-то играл, — ответил я лаконично — и добавил бы, что играл неплохо, но ум у меня отвлекся на какую-то мысль, которую я не смог уловить, и мой трупный инстинкт самосохранения заставил меня принизить свои способности: — Правила знал, но никогда толком не вдавался в подробности… Как почти во всем, чем занимался, я предпочитал наблюдать.
Типичный живец.
Живец, кстати сказать, — понятие, каким покойники и неупокоенные именуют живых. В целом живцы теплокровны, подвижны, порывисты и любопытны. У них яркая мягкая кожа. Они едят и испражняются.
Трупцы — долготерпеливая тьма мертвецов, ожидающих Армагеддона, — совершенно другой биологический вид, к нему до недавнего времени относился и я сам. Они хладнокровны, ленивы, неуклюжи в обществе и безразличны почти ко всему, кроме собственной безопасности. Кожа у них, даже если сохранна, восковая на ощупь и бледная. Их едят и ими испражняются другие существа.
Неупокоенные — ходячие мертвецы — болтаются в пропасти между первыми и вторыми. Кровь у нас холодна, течет медленно; мы способны стоять, но проще нам валиться; мы алчем жизни и чувств, не понимая толком ни того, ни другого; мы желаем задавать вопросы, но редко находим подходящие обстоятельства и слова. Кожа у нас пепельная и неподатливая, но это легко скрыть. Ходячие едят и испражняются, но рацион обычно сводится к живой плоти.
Из-за этого случается кавардак с пищеварением.
Мы со Смертью прошли по коридору к комнате, где завтракают, — за последней дверью справа. Когда мы пришли, Глад и Мор уже уселись за овальным столом и читали утренние газеты. На Гладе была черная шелковая пижама с привычным символом весов на кармане, а Мор облачился в белый лоскутный халат. Оба опустили газеты, и мы, войдя, обменялись краткими улыбками.
— Садитесь на место Раздора, — предложил Смерть, указывая на стул между собой и Мором. — Он до завтра не вернется.
Всего было пять мест, три не занято. Я молча сел и поглядел через стол на Глада. Голова его скрывалась за «Блюстителем» [11]. На глаза мне попался мелкий заголовок: «Вспышка осквернений могил — знак “падения нравственных устоев”». Мор, судя по всему, обнаружил похожую статью. Он читал «Солнце» [12], где заголовок статьи на целую полосу, обращенную к нам, гласил: «Они сперли моего жмурика! — заявляет викарий-транссексуал». Смерть либо не заметил, либо ему было плевать, что он попал в новости, — он лишь хлопнул в ладоши и бодро пожелал всем доброго утра. Никто не отозвался, и его задор увял так же быстро, как и расцвел.