Катастрофа - Скобелев Эдуард Мартинович (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗
В сумерках духа есть своя логика.
Мне понятно потрясение Гортензии. Три дня назад Фромм сказал: «Сегодня услышим передачу американской радиостанции». Мы обалдели: откуда это известно? И вот — слушаем передачу. Об искоренении коммунистической пропаганды. И — попутно: «С большой речью о положении в республике Атенаита выступил адмирал Такибае…»
Пошли помехи — радио пришлось выключить.
— Что скажешь? — спросил Фромм Гортензию.
— Я своими глазами видела… Все подходили по очереди. Вероятно, его отравили. Лицо было искажено… При мне его положили на носилки… Но санитары не успели вынести труп, потому что началось это… Макилви, который последним проник в тоннель, подтвердил, что здание рухнуло и обломки горят…
— А теперь послушайте меня, — выкрикнул Фромм. Губы у него побелели от злости. — Никакой радиостанции на самом деле нет и в помине! Это подлый трюк безумцев, надеявшихся выжить!.. Мы слушаем каждый раз радиостанцию-робот. Она включается через равные промежутки времени. Выдает заранее заготовленную муру, чтобы вселить иллюзию, будто последствия атомных взрывов преодолены… Возможно, роботы дурачат людей и на других волнах…
— Что это значит? — упавшим голосом спросила Гортензия.
— Я не исключаю, что мы немногие из последних двуногих… Здесь, в командирской рубке, есть прибор, фиксирующий колебания земной коры. Если я правильно понимаю в контрольных записях, пять суток продолжалось сильное землетрясение. Мы были в шоковом состоянии и не осознавали происходящее. Я не отнимаю надежды, но считаю безнравственным не сообщить вам выводы, к которым пришел…
Гортензия в пароксизме кинулась к выходу, попыталась открыть люк и выскочить из убежища, но потеряла сознание…
С того часа она переменилась. Стала заговариваться, не к месту смеялась и плакала, потеряла стыд, а беспечность ее приводила в ужас Фромма: дважды в мусоропроводе происходил пожар — Гортензия бросала туда окурки… Мы боялись оставить Гортензию одну…
Переменился и Фромм. Я поразилась, случайно заметив, что он и Гортензия шепчутся всякий раз, когда я заступаю на дежурство. Я не испытываю ревности, но совершенно не понимаю святошу, живущего в фантастическом кругу формально благих, но нереальных построений…
Вчера я обнаружила на ноге признаки заражения и вновь попросила Фромма сделать мне операцию. Он уклонился от определенного ответа. Итак, я могу рассчитывать только на себя…
Иронизируя, я заговорила на любимую тему Фромма — об идеале социального устройства. Ничуть не заметив иронии, он пустился в свои обычные рассуждения.
— Истину сегодняшнего дня приоткрывают только размышления о грядущем. Помнишь калитку в парке резиденции Такибае? Она стояла на лугу и вела из ниоткуда в никуда. Я видел такое и близ меланезийской деревни… Мне объясняли смысл, но, по-моему, все гораздо проще: это символ прогресса…
Было смешно от его серьезного вида.
— Мы жить не умели… Человеку более всего нужно было не благосостояние, а безопасность человечества, с которой только и начинается все остальное. Человек каждодневно ощущал смертельную болезнь цивилизации как непрочность своей личной судьбы. Но, будучи ничтожеством, упрямо играл роль ничтожества, потому что все иные роли были строго распределены…
— Поразительно, Луийя! Это мои слова!
— Кто разъединил нас? Кто дал нам разные паспорта, привил идеологию отрицания чужого? Кто вложил в наши руки оружие против человека, нашего брата? Кто разжигал в нас злобу?..
— Поразительно, Луийя! Да, все это мои слова. Как ты их запомнила?
— Слова говорят о крахе цивилизации, не пожелавшей претворять свои идеалы… Мы называли эту цивилизацию высокоразвитой. Мы не осмеливались признать, что мы варвары, едва ли выше варваров, и находимся на очень низкой стадии развития, поскольку уровень развития повсюду в природе определяется совершенством отношения к окружающему миру, универсальностью морали…
Фромм кусал губы. Он, видимо, усомнился в том, что я говорю все это всерьез. Но я уже не иронизировала.
— Капитализм был объявлен вечным. Так рабовладельцы объявляли вечным рабовладение, а феодалы — крепостную зависимость и сеньорат. Любой поиск, любой эксперимент осуждался, едва ставил под сомнение незыблемость строя… Да вовсе и не мы сами защищали строй, в котором оставались рабами, наделенными видимостью прав, пользующимися индивидуальными конурами, морозильниками для мослов и самодвижущимися колясками, — они доставляли нас туда, куда толкала незримая нужда… Расхваливая нашу жизнь, наши хозяева успокаивали нас тем, будто императоры Рима и вообразить не могли изобилия товаров, какое покупателю предлагает супермаркет… Люди метались в мышеловке — ради чужих прибылей: всякий товар и всякая услуга набивали карманы тому, кто финансировал продажу товаров и оказание услуг… Мне навязывали газовую плиту, чтобы я быстрее готовил завтрак и мчался в офис. Мне навязывали телефон, чтобы я поскорее бронировал билет на самолет. За свою спешку и нервы я платил часть своего заработка компании, установившей телефон. Рискуя сломать себе шею, я мчался на самолете в другой город, чтобы прочесть там лекцию. Я платил за риск. Но те, кто слушал меня, платили мне за часть моего риска… Если проследить все связи, мы увидим, что рабство только видоизменилось, но не исчезло. И какая разница, что нас убивал не хозяин, а грабитель, авиационная катастрофа, военные маневры, пилюли от бессонницы, рак или коллапс?.. На что уходило время жизни?.. Нам «позволяли» глушить виски, смотреть телевизор и совокупляться. Но разве не напивался раб? Разве не тешился на аренах цирка? Разве не сходился с рабыней, уступившей молодость господину?..
— Мы ничего не выиграли!
Фромм засмеялся, расхаживая по узкому коридору перед люком. За ним, во тьме, подыхали или уже давно подохли люди, к равенству с которыми мы так пылко призывали друг друга…
— Вы говорили Такибае: «Чему научилось человечество? Пониманию, что оно ничему еще не научилось». Стало быть, нужно учиться, нужно смелее ломать привычные шаблоны, чтобы каждый человек получил неограниченные возможности для развития личности. Это в масштабе социальной группы. А в масштабах мира — равноправное сообщество, способное поднять общий достаток и обеспечить всем мирное развитие. Нет большего горя, если человечество выйдет в космос разобщенным.
