Т. 14 Чужак в стране чужой - Хайнлайн Роберт Энсон (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗
В этот момент существо, порожденное человеческими генами и сформированное марсианской мыслью, — существо, неспособное стать ни человеком, ни марсианином, завершило очередную стадию развития, отбросило ее, как пустой кокон, и перестало быть детенышем. Майк получил в полное свое распоряжение вечное одиночество свободной воли и — одновременно — марсианскую готовность объять и взлелеять этот дар, сполна и с наслаждением испить всю его горечь, безропотно нести бремя всех его последствий. С трагическим восторгом он понял: критическая точка принадлежала ему и только ему, и Джилл тут совершенно ни при чем. Брат по воде может учить, предостерегать, направлять, но выбор, делаемый в критической точке, неделим. «Собственность», которую не продашь, не подаришь, не отдашь в заклад, обладаемое, неразделимо сгроканное с обладателем. Отныне и присно, и во веки веков он — это действие, предпринятое в критической точке.
Теперь, познав себя как «я», он получил возможность сгрокиваться с братьями своими еще теснее, сливаться с ними без помех и опасений. Целостность я есть и была, и пребудет вечно. Майкл задержался, чтобы возлюбить и восхвалить «я» всех своих братьев, многие тройки исполненные их — воплощенных и бестелесных — на Марсе, совсем немногочисленные «я» братьев земных — и огромные, не известные еще степени тройки тех обитателей Земли, с которыми он сможет слиться, которых он сможет возлюбить — теперь, когда после долгого ждания, он огрокал и возлюбил себя самого.
Транс Майкла продолжался долго, ведь нужно было огрокать так много, нужно было распутать концы головоломки и вобрать их в свой рост — и то, что он узрел, услышал и прочувствовал в Храме Архангела Фостера (а не только в критической точке, когда они с Дигби оказались один на один, лицом к лицу)… и то, почему сенатор Бун вызывал у него опасливую настороженность, и почему мисс Дон Ардент казалась братом по воде — хотя и не была братом по воде, и дух добра, исходивший ото всего этого прыганья вверх и вниз и завывания и столь неполно им огроканный…
И разговоры Джубала, по пути туда и обратно — именно эти разговоры беспокоили больше всего. Майкл изучал их, сравнивал их с тем, чему учили его в родном гнезде, пытался навести мост между двумя бесконечно далекими языками — тем, на котором он думал, и тем, на котором он только еще учился думать. Наибольшие затруднения вызывало раз за разом повторявшееся Джубалом слово «церковь»; ни одно марсианское понятие ему не соответствовало — разве что взять слова «церковь» и «поклонение»,
«Бог» и «паства» и еще много других и отождествить их, все вместе, с целостью одного-единственного известного с самого начала ожидания взросления слова… а затем перевести это понятие назад на английский, сконцентрировать его в фразе, отвергнутой (но — по разным причинам) и Джубалом, и Махмудом, и Дигби.
Ты еси Бог. Получалось некое приближение, довольно приличное, хотя и лишенное однозначности неизбежности, исходного марсианского понятия. Майкл одновременно произнес про себя английскую фразу и марсианское слово; ощущение гроканья усилилось. Он начал делать это снова и снова, словно ученик, повторяющий, что драгоценность находится в лотосе {65}, и ушел в нирвану.
Незадолго до полуночи Майкл ускорил сердцебиение, начал дышать, мельком пробежался по телу — все ли в порядке, распрямился и сел. Тревоги и усталости как не бывало, их сменили ясность мыслей и легкая, ничем не замутненная радость; он видел впереди огромное количество дел — и был к ним готов.
Кроме того, Майкл почувствовал чисто щенячью потребность в обществе, такую же сильную, как недавняя потребность в одиночестве и покое. Он вышел в коридор и был несказанно рад наткнуться там на одного из братьев.
— Привет!
— О! Привет, Майк. Ты, смотрю, совсем, как огурчик.
— Я чувствую себя отлично. А где все?
— Спят, где же еще. Бен и Вонючка улетели, с час уже назад, ну и все расползлись по койкам.
— А-а… — разочарованно кивнул Майкл; ему очень хотелось объяснить брату Махмуду свое новое гроканье.
— Да и мне бы тоже полагалось, только вот захотелось поесть. Ты-то случаем не голодный?
— Конечно. Я голодный.
— Пошли, там, в холодильнике, осталась почти целая курица; пошарим, так и еще что-нибудь найдем.
Они спустились и нагрузили поднос едой.
— Пошли наружу. Воздух сейчас — как парное молоко.
— Хорошая мысль, — согласился Майкл.
— Так тепло, что купаться можно. Настоящее бабье лето. Подожди, я зажгу там свет.
— А не надо, — отмахнулся Майкл. — Давай поднос мне.
Он видел в почти полной темноте. Джубал говорил, что это, наверное, из-за условий, в которых он вырос, и Майкл грокал, что это правда, и грокал еще, что это не вся правда — приемные отцы учили его видеть. Что касается ночи, сам он чувствовал бы себя вполне хорошо даже нагишом на вершине Эвереста, но успев уже узнать, что земные братья плохо выдерживают изменения температуры и давления, относился к этой слабости с сочувственным пониманием. Так что холода Майкл не боялся, наоборот — ему не терпелось увидеть снег, собственными глазами убедиться, что — как пишут в книжках — каждый крохотный кристаллик воды жизни обладает собственной, неповторимой индивидуальностью, походить по этому белому пуху босиком, поваляться в нем…
Но пока что он вполне удовлетворялся теплой ночью и еще более теплым, приятным обществом брата по воде.
— О'кей, бери. А я ограничусь подводными лампами, света хватит, как-нибудь кусок мимо рта не пронесем.
— Хорошо.
Майк любил свет, пробивающийся сквозь зеленоватую воду, дробящийся в вечно изменчивом орнаменте ряби; он не назвал бы, подобно людям, такое освещение таинственным, но зато ощущал в нем красоту, добро.
Поев рядом с бассейном, братья по воде легли на траву и стали смотреть на звезды.
— А вон Марс. Как, Майк, я не ошибаюсь, это правда Марс? А может — Антарес? {66}
— Марс.
— Майк? А что сейчас делается на Марсе?
Майк помедлил; бедность английского языка не позволяла ответить на такой, очень неопределенно поставленный вопрос.
— На той стороне, что ближе к горизонту — в южном полушарии — сейчас весна. Растениям объясняют, как расти.
— Учат растения расти?
Майкл снова помедлил.
— Ларри учит растения расти. Я ему помогал. Только мой народ — я хотел сказать марсиане, теперь я грокаю, что это вы — мой народ, — учат их совсем иначе. А в другом полушарии холодает, и нимф, тех из них, которые пережили лето, собирают в гнезда, чтобы оплодотворить и растить дальше. — Он слегка задумался. — Из людей, которые остались там, у экватора, один развоплотился, а остальные печальны.
— Да, по телевизору говорили.
Майкл никаких телевизоров не видел, минуту назад он даже и не подозревал о смерти поселенца.
— Им не нужно быть печальными. Мистеру Букеру Т. У. Джонсу, пищевому технику первого разряда, совсем не грустно, Старики его взлелеяли.
— Ты его знал?
— Да. У него было свое лицо, темное и красивое. Но он тосковал по дому.
— Господи Боже! Майк, а вот ты… ты никогда не тоскуешь по дому? По Марсу.
— Сперва тосковал. Мне все время было одиноко.
Майкл перекатился со спины на бок и обнял ее.
— А теперь мне не одиноко. И я грокаю, что мне никогда уже не будет одиноко.
— Майк, милый…
Они поцеловались — и не смогли друг от друга оторваться.
— Господи… — голос брата по воде дрожал и срывался. — У меня голова кругом идет, чуть не сильнее, чем в первый раз.
— Брат, с тобой все в порядке?
— Да. Конечно же, да. Поцелуй меня еще.
— Майк? — сказала она через долгое, космически — долгое время. — Ты это, чтобы… я хотела спросить, так ты знаешь…
— Я знаю. Это чтобы взрастить близость. Теперь мы взращиваем близость.
— Я… я готова очень давно — да чего там, мы все готовы, но только… ладно, милый, ерунда, ты только повернись немного, я помогу.
