Противостояние. Том I - Кинг Стивен (электронная книга TXT) 📗
— Не впадай в оцепенение, ты почти свободен, — приказал он самому себе, и возвращенный эхом собственный голос показался ему чужим и безжизненным. Он вовсе не собирался произносить это вслух. А так получилось еще хуже.
Стю пошел направо, повернувшись спиной к библиотечному сектору. Миновав ряд других кабинетов, он добрался до следующего коридора и свернул в него. Он все время оглядывался назад, чтобы убедиться, что никто — Элдер, например — не преследует его, не веря, что никакой погони за ним нет. Коридор упирался в закрытую дверь с надписью РАДИОЛОГИЯ На ней висела от руки написанная табличка: ЗАКРЫТО ДО ДАЛЬНЕЙШИХ УКАЗАНИЙ. РЭНДАЛЛ.
Стю вернулся назад и, дойдя до угла, посмотрел еще раз туда, откуда только что пришел. Тело человека в белом скафандре на таком расстоянии казалось крошечным, не больше пятнышка, но видеть его навсегда застывшим в одном положении было настолько жутко, что ему захотелось со всех ног бежать прочь, отсюда.
Он повернул направо, спиной к трупу. Через двадцать-ярдов коридор привел к другому Т-образному стыку. Стю снова пошел направо, минуя следующий ряд кабинетов. Коридор заканчивался лабораторией микробиологии. В одном из ее отсеков на своем рабочем столе распластался молодой человек в шортах. Он находился в состоянии комы, изо рта и из носа у него шла кровь. Воздух входил и выходил из него с таким грохотом и треском, как будто октябрьский ветер гонял по кукурузному полю мертвые сухие листья.
И тогда Стю побежал из коридора в коридор, все больше и больше убеждаясь, что выхода ему не найти, по крайней мере на этом этаже. Его преследовало эхо собственных шагов, словно Элдер или Вик успели перед смертью отправить в погоню за ним взвод призрачной военной полиции. Потом эти видения оттеснило другое, то, что приходило ему в его странных снах несколько последних ночей. Мысль о нем так сильно овладела Стю, что он боялся оглянуться, чтобы не увидеть идущее за ним по пятам существо в белом скафандре, существо без лица, у которого за плексигласовым экраном шлема чернела пустота. Какой-то кошмарный призрак, безжалостный убийца из иного измерения.
Тяжело дыша, Стю свернул за угол, пробежал футов десять, не замечая, что коридор заканчивается тупиком, и налетел на дверь с табличкой. На табличке было написано: ВЫХОД.
Он повернул замок, уверенный, что тот не сдвинется с места, но замок поддался, и дверь легко открылась. По четырем ступенькам он спустился к следующей двери. С левой стороны площадки была еще одна лестница, уходящая вниз, в густую тьму. Верхняя половина этой второй двери была сделана из стекла, укрепленного металлической решеткой. Только этот последний барьер отделял его от царствующей снаружи ночи, роскошной, бархатной летней ночи и всей свободы, о которой когда-либо мечтал человек.
Стю, не двигаясь с места, все еще завороженно смотрел туда, когда из темноты уходящей вниз лестницы протянулась рука и схватила его за лодыжку. Застрявший вдох, как шипами, оцарапал горло Стю. Его живот сковало льдом. Он резко обернулся и увидел выплывшее из темноты окровавленное, ухмыляющееся лицо.
— Иди же, поешь со мной цыпленка, красавчик, — прошептало оно надтреснутым, умирающим голосом. — Здесь так темно-о-о-о…
Стю закричал и попытался вырваться. Усмехающееся существо из темноты продолжало держать его, бормоча, скалясь и хохоча. С уголков его рта стекала кровь или желчь. Стю пнул вцепившуюся в него руку, а потом наступил на нее. Лицо, маячившее в темноте, исчезло. Раздалась серия глухих ударов… а потом крики. Боли или ярости, Стю не разобрал. Его это не волновало. Он ударил наружную дверь плечом. Она с грохотом отлетела в сторону, и он вывалился наружу, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие.
Но это ему не удалось, и он упал на асфальт.
Медленно, даже опасливо он сел. Крики за его спиной прекратились. Прохладный ночной ветер коснулся его лица, осушая мокрый от пота лоб. С чувством, близким к удивлению, он смотрел на траву и цветочные клумбы. Никогда ночь не казалась ему такой упоительно ароматной. На небе светил месяц. Стю благодарно посмотрел на него и пошел через газон к дороге, ведущей в раскинувшийся внизу Стовингтон. Трава была покрыта росой. Он слышал шепот ветра в соснах.
— Я жив, — сказал Стю ночи и заплакал. — Я жив, благодарю Тебя, Боже, я жив, благодарю Тебя, благодарю Тебя, Боже, благодарю…
Слегка пошатываясь, он двинулся в путь.
Глава 30
Пыль неслась прямо через заросли кустарника, густо устилавшего землю Техаса, и в сумерках накрыла городок Арнетт полупрозрачным занавесом, придав ему призрачный вид и окрасив в цвет сепии. Вывеску станции «Тексако» Билла Хэпскомба сорвало, и она лежала посреди дороги. Кто-то оставил включенным газ в доме Норма Брюетта, и вчера вечером искра из кондиционера взорвала все строение, взметнув столб огня до самого неба и разбросав ошметки досок, бревен и детских игрушек по всей Лаурел-стрит. В сточной канаве на Главной улице вперемежку валялись мертвые собаки и солдаты. В магазинчике Рэнди мужчина в спецовке перекинулся через мясной прилавок, свесив обе руки вниз. Одна из лежащих теперь в канаве собак успела поработать над его лицом, прежде чем окончательно потеряла аппетит. Кошки не заразились гриппом, и целые дюжины их бродили в сумерках как серые тени. Из нескольких домов непрерывно раздавались звуки включенных телевизоров — просто шумовой фон. Красный фургон, старый, ржавый и блеклый, с едва видной надписью СКОРОСТНОЙ ЭКСПРЕСС по бокам, стоял посреди Дергин-стрит перед таверной «Голова индейца». В фургоне валялось несколько опрокинутых бутылок из-под пива и соды. На Лоуган-лейн, в лучшем районе Арнетта, на крыльце дома Тони Леоминстера звякали на ветру колокольчики «Скаут» Тони стоял с опущенными стеклами на подъездной дорожке у дома. На его заднем сиденье обосновалось семейство белок. Солнце покинуло Арнетт; город темнел под крылом опускающейся ночи. И в городе было тихо, не считая шуршания маленьких зверьков и позвякивания колокольчиков на крыльце Тони Леоминстера. Очень тихо. Ужасающе тихо.
Глава 31
Кристофер Брадентон боролся с бредом, как борются с зыбучими песками. Его всего раздирала боль. Лицо воспринималось как инородное тело, словно кто-то вкатил в него множество силиконовых инъекций, и оно стало размером с бочку. Горло терзала адская боль, и, что еще страшнее, дыхательный путь из нормального, казалось, превратился в отверстие не больше дула детского пневматического пистолетика. Воздух со свистом входил и выходил через эту крошечную дырочку, необходимую ему, чтобы поддерживать минимальную связь с миром. Но все равно этого было недостаточно, и ощущение, будто он тонет, мучило его еще больше, чем неотступная пульсирующая боль. Однако страшнее всего был жар. Он не помнил, чтобы когда-нибудь в жизни ему было так жарко — даже два года назад, когда он перевозил из Техаса в Лос-Анджелес двух политических заключенных, которые не явились в суд согласно поручительству. Их древний «понтиак-темпест» сдох на шоссе 190 в Долине Смерти, и ему тогда было здорово жарко, но все же не так, как сейчас. Этот жар был хуже. Жар мучил изнутри, словно он проглотил солнце.
Он застонал и попытался скинуть одеяла, но у него не хватило сил. Он что, сам улегся в постель? Вряд ли. Кто-то был в доме вместе с ним. Кто-то или что-то… Он должен был припомнить, но не мог. Брадентон смог вспомнить только свой страх еще до того, как заболел, ибо знал, что кто-то (или что-то) должен появиться, и тогда ему придется… Что придется?
Он снова застонал и, мотая головой из стороны в сторону, заметался на подушке. Он помнил лишь горячечный бред. Фантомы с жуткими глазами. Его мать приходила в эту простую бревенчатую спальню — его мать, умершая в 1969-м, — и разговаривала с ним: «Кит, ох, Кит, говорила я тебе, не связывайся с этими людьми. Говорила я: „Плевать мне на политику, но эти мужики, с которыми ты возишься, безумны как бешеные псы, а эти девки просто шлюхи и ничего больше“. Говорила я тебе, Кит…» А потом ее лицо развалилось на куски, из щелей на коже, похожей на потрескавшийся желтый пергамент, ринулся рой могильных жуков, и он стал орать и орал, пока все не поглотила тьма и не раздались раздраженные окрики и топот кожаных башмаков бегущих людей… потом появились огни, вспышки огнен, запах газа, и он оказался снова в Чикаго 1968 года. Где-то распевали голоса: «Следит за нами целый мир! Следит за нами целый мир! Следит…» — а в канаве у самого входа в парк валялась девчонка в закатанных джинсах, с босыми ногами, в ее длинных волосах было полно осколков стекла, а лицо превратилось в блестящую маску из крови, кажущуюся совсем черной в безжалостном белом свете уличных фонарей, маску раздавленного насекомого. Он помог ей подняться на ноги, и она завопила и прижалась к нему, потому что из струящегося газа вынырнул и приближался к ним космический монстр — существо в сверкающих черных сапогах, защитной куртке и пучеглазом противогазе, держащее в одной руке полицейский жезл, в другой — банку пива и ухмыляющееся. А когда космический монстр скинул свой противогаз, обнажив ухмыляющуюся физиономию, они оба завопили, потому что это был тот или то, кого или что он ожидал, — человек, которого Кит Брадентон всегда жутко боялся. Это был Праздный Гуляка.
