Нераздельные (ЛП) - Шустерман Нил (бесплатная регистрация книга .TXT) 📗
Он закрывает глаза и ведет счет, следуя ритму аппарата искусственного дыхания, пока не засыпает опять.
Когда он просыпается в следующий раз, вьюнки уже закрылись, а возле его кровати сидит и читает книгу кое-кто, кого он ожидал увидеть здесь в последнюю очередь. Лев таращит глаза. Наверно, у него галлюцинация. Заметив, что он проснулся, галлюцинация закрывает книгу.
— Наконец-то! — говорит Мираколина Розелли. — Вот и хорошо. Значит, я первой из всех могу официально уведомить тебя, что ты круглый дурак.
Мираколина! Девочка, которая упорно стремилась принести себя в жертву и которую он спас. Девочка, в которую он влюбился несмотря на то, что она его терпеть не могла. А может как раз именно поэтому. Девочка, которая в темном, нагоняющем клаустрофобию багажном отсеке «грейхаунда» отпустила ему все грехи, которые он успел в жизни совершить. Он боялся даже вспоминать о ней, опасаясь, что ее поймали и расплели; а она… вот она, здесь!
Забыв про торчащую в горле трубку, Лев пытается заговорить, закашливается, и машина, зарегистрировав участившееся дыхание, тревожно пищит.
— Ты только полюбуйся на себя! Я тебя даже не узнала под всеми этими именами на физиономии и с белобрысым ежиком на голове!
Он приподнимает слабую руку и складывает пальцы в универсальном жесте, означающем «дай чем писать».
Мираколина вздыхает с выражением «ты безнадежен».
— Сейчас, — говорит она, затем выходит из палаты и возвращается с блокнотом и ручкой. — Надеюсь, ты все еще в состоянии писать разборчиво, раз уж тебе не прострелили голову, — ворчит она.
Он берет ручку и пишет в блокноте: «Почему я жив?»
Она читает, прищуривается, словно сердится, и отвечает:
— Ах, ну да, кто про что, а ты про себя любимого. Нет чтобы сказать: «Привет, Мираколина, я так по тебе скучал! Как я рад, что ты жива!»
Он забирает у нее блокнот и пишет все это, но, само собой, поздно.
— Ну и глупость же ты учинил! Но что самое противное — она сработала, — говорит Мираколина. — Народ вдруг начал смотреть на Инспекцию по делам молодежи как на врага. Только не воображай, что это тебя оправдывает!
Мираколина явно наслаждается тем, что Лев лишен возможности огрызнуться в ответ, а, значит, она может песочить его без помех.
— Чтоб ты знал, твоя выходка стоила тебе печени, поджелудочной железы, обеих почек и обоих легких.
Учитывая, сколько пуль в него попало, масштабы ущерба неудивительны. Постой-ка… Если он потерял оба легких, то как же он дышит? И вообще — почему он до сих пор жив?! Есть только один способ остаться в живых после потери стольких органов. Лев в панике шарит по постели, нащупывает ручку и блокнот и пишет огромными печатными буквами:
НИКАКИХ ОРГАНОВ ОТ РАСПЛЕТОВ! ПУСТЬ ИХ НЕМЕДЛЕННО УБЕРУТ!
Она смотрит на него с поддельной издевкой:
— Прошу прощения, самоубийца ты недоделанный, но да будет тебе известно: у тебя нет ни одного органа от расплетов. Чарльз Ковак из Монпелье, штат Вермонт, пожертвовал легкое, которым ты сейчас дышишь.
Лев понимает руку — писать, но Мираколина останавливает его.
— Не спрашивай, кто это такой, не имею понятия. Просто человек, предпочитающий жить с одним легким, чем позволить тебе умереть. — И она продолжает перечислять: — Женщина из Юты дала часть печени; один парень, пострадавший в автокатастрофе, перед смертью завещал тебе свою поджелудочную железу. А когда тебя привезли в нью-йоркскую больницу, похоже, туда заявилось полгорода, чтобы отдать тебе кровь.
Наконец, она улыбается ему, хотя, как подозревает Лев, улыбка попросту прорвалась сквозь ее линии обороны.
— Не знаю, что произошло, — говорит Мираколина, — но все тебя вдруг страшно полюбили, Лев. Хоть ты и выглядишь как пугало огородное.
Он пытается улыбнуться в ответ, но с трубкой во рту это затруднительно.
— Словом, — заключает Мираколина, — все, кто пожертвовал тебе свои органы, были совершенно посторонними людьми. Кроме одного.
То ли анестезия на него так действует, то ли он от рождения тупой, но Лев не догадывается, кто этот «не посторонний». Мираколине приходится встать, повернуться, задрать блузку и продемонстрировать шестидюймовый рубец на левой стороне спины.
— Полагаю, — произносит она, — теперь, когда я отдала тебе свою почку, имею я право называть тебя круглым дураком?
«Да, имеешь, — пишет Лев. — И да, я круглый дурак».
Весь остаток дня Лев принимает посетителей. Первой приходит Элина — она, разумеется, его лечащий врач. Мираколина отлучается, и Элина рассказывает ему, что девушка не отходила от него с того самого дня, когда прибыла сюда две недели назад.
— Она отдала тебе свою почку с условием, что ей и ее родителями будет позволено жить в резервации, пока ты поправляешься. — Помолчав, Элина добавляет: — Славная девочка, хотя изо всей силы старается это скрыть.
У Чала сегодня очень напряженный день, но он урывает немного времени, чтобы коротко ввести Лева в курс дела по юридическим вопросам. Он сообщает, что Совет племени снова поставил на голосование петицию Лева о предоставлении убежища беглым расплетам, и на сей раз она прошла. В настоящий момент племя собирается объявить Инспекции по делам молодежи войну. Юноше хотелось бы думать, что к таким результатам привела его неудачная попытка стать мучеником, но Совет принял свое решение на день раньше — когда Билль о приоритете прошел в Конгрессе. И все же заронил эту идею в головы членов Совета именно Лев.
— Да, еще одно, — говорит ему Чал. — Чтобы забрать тебя сюда, в резервацию, нам пришлось попрыгать сквозь кое-какие юридические обручи. Мы с Элиной должны были стать твоими официальными опекунами. Самое простое было усыновить тебя. Так что, боюсь, придется тебе переделывать свои визитные карточки, — подшучивает Чал. — Потому что теперь ты Лев Таши'ни.
— Похоже, ты растешь как личность, — подхватывает Элина. — В смысле, ко всем прочим твоим личностям прибавилась еще одна.
Приходит Пивани и некоторое время сидит у его постели в стоическом молчании. Затем ближе к вечеру заявляются Уна и Кили. Они приносят кое-что, чего Лев никогда в жизни не надеялся увидеть воочию. Сказать по правде, он вообще больше ничего не надеялся увидеть в этой жизни, уже не говоря, что такого он точно не ожидал. За плечо Кили цепляется маленькое пушистое существо, чьи огромные выразительные глаза живо оглядывают всю палату, прежде чем уставиться прямо на Лева.
Они принесли ему кинкажу.
— Это Кили придумал, — открещивается Уна.
— Ну он же твой дух-покровитель, — защищается мальчик, — и люди держат их как домашних животных. Иногда.
Он отдирает кинкажу от своего загривка и кладет на постель к Леву; зверек с готовностью забирается новому хозяину на голову, пристраивается поудобнее и пускает струйку.
— Ой! — Кили подхватывает животное, но уже поздно. Лева, однако, происшествие смешит. Он бы расхохотался, если бы мог.
«Кажется, он меня застолбил», — пишет Лев.
На что Уна отвечает:
— Думаю, ты первый его застолбил.
Элину, вошедшую мгновением позже, едва не хватает удар.
— Заберите это отсюда немедленно! Вы что, с ума сошли? Теперь придется все стерилизовать, купать больного и перевязывать заново! Вон! Все вон!
Но прежде чем удалиться, Уна произносит нечто уму непостижимое:
— Хоть твоего нового дружка и выгоняют отсюда, но я тебе разрешаю взять его с собой на свадьбу.
Леву приходится еще раз прогнать услышанное сквозь свои извилины, чтобы увериться, что не ослышался.
«Какую свадьбу?» — пишет он.
— Мою, — отвечает ему Уна с улыбкой, в которой столько же печали, сколько и радости. — Я выхожу замуж за Уила.
74 • Ко/нн/ор
В тысяче миль оттуда, на другой больничной койке Коннор лежит без сна. Он не помнит, что это такое: «проснуться», просто знает, что не спит. И знает: что-то не так. Не то чтобы совсем неправильно, просто по-другому. Совершенно по-другому.
