СССР - Идиатуллин Шамиль (книги полностью txt) 📗

– А кто?

– А кто у нас все обычно придумывает?

– А. Надо же – борозды не портит. Хотя кабы не ты и не твоя настырность, наверное, кому-то другому генераторствовать пришлось. Ты успел – в любом случае получается твоя заслуга.

– Ну, мог бы и пораньше успеть, а так покоцали его.

– Да ладно, пальцы, перепонка – это все заживное. Не видно, к тому же. Ребра и рука – тем более. С другой стороны, мне-то легко говорить... Как он вообще?

– Ну, физически ничего. Зажил быстрее собаки, хромает только чуть. А так – кислый. Я тут к нему подъехал с вопросом, когда кресло возвращать, он чуть не расплакался: ты, говорит, мои приказы ни во что не ставишь, я, говорит, хозяин слова, мне, говорит, место в ассенизаторах.

– В смысле?

– Ну, в прямом, у нас же непромышленная работа вся как дежурства распределена: уборка, развоз продуктов, рестораны – все, как в школе или там в общаге, по очереди делают. А он теперь самую грязь на себя взял. Советует на общественных началах, в курсе всего, креативит в полный рост, а как с бумагами к нему подступишь или попросишь на люди выйти, ах, говорит, мне пора. И побег мусор вывозить и дороги чистить.

– И хорошо чистит?

– На загляденье.

– Эх. Как уж там: променял я на жизнь беспросветную несусветную глупость мою?

– Вроде того. У меня вопрос: и что в этой ситуации делать?

– Ну, как... Меня тут чуть больше, честно говоря, твой фактор беспокоит.

– Мой фак чего?

– Сереж, ты очень остроумен. Всё-всё, забыли. Вот эта дилемма: с одной стороны, сколько можно быть и. о., с другой – чего тянуть, если он возвращаться не собирается, с третьей – не хочется совсем резко рубить. Это трилемма уже, да? Вот она меня напрягает. Придется ведь совет собирать – а это совсем демонстративно получится. А вдруг потеряем великого спеца.

– Ну давайте не будем терять. Меня же не теряем.

– Сереж, мне кажется или ты раздосадован?

– Не то чтобы кажется, но это ради бога, я же все понимаю. И не в регалиях дело.

– Зарплату поднимем.

– И даже не в зарплате, что вы в самом деле. Я согласен бегать в табуне, но не под седлом и без узды. Все нормально.

– А наше дело – сел, поехал, ночь-полночь. Слушай, я придумал. Кто сказал, что председатель совета и глава исполкома – это одно лицо?

– Вы вроде.

– Во-первых, не помню такого. Во-вторых, коль так сказал, могу и эдак пересказать. Алик пусть остается председателем, совет да любовь, все дела. А ты на исполкоме. А?

– Исполняется впервые. Это называется выклянчил.

– Брось. Счастье – это советская власть плюс справедливость для всех. Вот по этому поводу совет не грех собрать, тем более что тем и без того поднакопилось. А дальше видно будет. Самое главное забыл – он там не родил еще?

– Не. Но ждем вот-вот. Первый парень на деревне, все дела. Это важно.

– А с супругой у него устаканилось?

– Кабы я знал. Вроде да, но они ж как морские коняшки, ни соринки за порог. Муслимы чокнутые.

– Ну, ладно. Родит – распогодится. Гарантирую. Слушай, я по вам уже соскучился. Как там у вас, снег не сошел еще?

– Мак Саныч, побойтесь Бога. Апрель месяц на дворе. Это ж самая середка зимы. Санки, лыжи и снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.

– Врешь ведь, а? Хотя я помню: разницы нет никакой между правдой и ложью, если, конечно, и ту, и другую раздеть.

– А проверьте.

– А проверю. Все, до скорого. Всем привет огромный.

– Совет да любовь.

– Тьфу на тебя. Удачи.

ГЛАВА 7. НА СОВЕТСКОЙ СКОРОСТИ 

1

Дашка распахнула глаза, а остальное все застыло, будто обданное жидким азотом. Сравнение было неприятным. Я потоптался, вынул из-за спины букет и спросил:

– Можно?

Зрачки у Дашки заметались на коротком поводке, очень быстро, я даже испугался, но она глубоко вздохнула – грудь под серым трикотажем красиво поднялась, я спрятал глаза, – как-то обмякла, опустила руки и сказала:

– Заходи.

Я снова потоптался, понял, что добровольно из амбразуры дверного проема Дашка не уйдет, сунул ей букет в руки и потихонечку, через букет и локоток, продавил хозяйку в дом. Прикрыл дверь, опер Дашу о стеночку, быстро разулся, Даша сказала: «Тапки», хотя никаких тапок в помине не было, да я бы и на здоровые ноги не надел, терпеть не могу, повесил куртку на гвоздик, вполне натуральную тридцатку, – их пара была, вбитых возле косяка, второй гвоздик был занят Дашкиной четверть-шубкой, – и, не теряя темпа, похромал в сторону кухни. Даша, по счастью, спохватилась и пошла впереди незваного гостя. Хуже которого, пожалуй, и не придумаешь.

У Дашки я не бывал, но все четыре домовых модуля, которые ставились по Союзу, знал наизусть, на ощупь и любым местом, включая копчик с затылком.

Практика показывала, что из соотечественников можно вытравить даже страсть к добровольному огородничеству и хранению полиэтиленовых пакетов, но только не охоту к перестановке стен местами: каждый второй дом в Союзе перестраивался хозяевами до полного изумления. Это, блин, в Союзе, где все дома сдавались под заказ и под почерканный новоселом эскиз. Но кухню и санузлы перенести пытались совсем корбюзнутые энтузиасты.

Дашка к таким не относилась. Вообще. Вот вам модуль «три», можно сказать нетронутый. Правда, даже выставочные варианты были слегка темнее и грязнее тутошнего. Похоже, повернутость Дашки на чистоте была сопоставима с Элькиной, то есть эталонной и где-то клинической.

Поэтому, когда Дашка усадила меня за стол и справилась, чаю ли, невыносимо захотелось вымыть руки. Но этим я позволил бы себе больше, чем собирался, – по крайней мере, сейчас и без спросу. Я подсунул руки под колени и постарался не пялиться на то, как Дашка наливает воду в квадратную вазу и пристраивает туда букет.

– Красивые, – сказала она. – Где еще взял, интересно.

– Ну, можно при желании-то, – пробормотал я.

– Желания у него проснулись. Хороший признак, да? А то совсем снулый валялся, как селедка.

Я сперва скакнул слишком назад и вроде побагровел, но сразу понял. Бодрости это не прибавило:

– Так ты приходила, что ли?

Дашка некоторое время поизучала меня сквозь пар из дозревшего чайника, сполоснула заварник, всыпала горсть дарджилингского, залила кипятком, накрыла поролоновой бабой со вздорной прической, отодвинула табурет от стола, села, сцепив руки на коленях, и объяснила:

– Ну да. То есть приходила – это чересчур сильно сказано, там же твоя... Там же Эля как пост номер один стояла. Пару раз заглянула. Поревела даже. Не помнишь совсем?

– Не, – сказал я.

– Я там с тобой в третий раз простилась. Первый – ну, тогда; второй – когда машину сгоревшую нашли. А потом, когда Сергей Владимирович тебя приволок, я поняла... то есть загадала...

Дашка отвернулась к окну, быстро промокнула уголки глаз и продолжила, не отрывая взгляда от куцей лохматой пихты:

– В общем, я решила, что хватит себя мучить и тебя губить. Не то чтобы мне это элементарно далось. Но вот пришла, попрощалась. А ты не помнишь даже – а ведь глаза открывал. Ну и слава богу.

Я рассматривал Дашкин профиль, будто скопированный из альбома античной скульптуры, и пытался понять, за что нам с нею такое. Получалось, что вроде бы не за что. И потом, я действительно ничего не помнил, три недели вылетели или испарились, как тонкий пластик, если его аккуратно подпалить, а потом свести края дыры – получается бугристый такой стык, а куска с ладошку шириной как не бывало. Вот из моей жизни такую ладошку и вынули, и еще две ладошки повели такими буграми, что не понять, было это, не было, с кем и зачем.