Катастрофа - Скобелев Эдуард Мартинович (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗
Людская масса зашумела, придвигаясь и требуя тишины. Над головами людей вспыхивали магниевые вспышки. Зажглись стоявшие по краям зала ослепительные юпитеры.
— Господа, — Такибае нервно наморщил лицо, — обойдемся без вопросов… Ложь, которую часто повторяют, воспринимается как правда. Вот почему все негодяи не перестают лгать…
Это был почти прежний Такибае. Изумленный зал притих. Покусывал губы Сэлмон. Атанга, глядя себе под ноги, пальцами счищал с языка волос, может, воображаемый.
— Распространяют слухи, что я болен, невменяем и прочее… Ложь! Ложь тех, кто хотел бы видеть меня в гробу!.. Мы, конечно, немного зашли в тупик. Мы создали слишком бюрократическую, почти тюремную структуру, при которой человек не может быть уверен ни в чем: ни в доходах, ни в работе, ни в самой жизни. Мы привыкли к безответственности и не хотим видеть, как мы отстали… Идеалы нельзя навязать…
Сэлмон иронично кашлянул и вытащил пилочку для ногтей. Атанга с тревогой покосился на Сэлмона. Люди в зале напряглись: Такибае всегда увлекал неожиданным поворотом мысли.
— Где нет официальной оппозиции, там процветает неофициальная, — продолжал Такибае, и мне показалось, что он уже с трудом развивает свою мысль. — Пришла пора разрешить оппозицию. И придется отказаться от мысли, что она будет сформирована из полицейских и тайных агентов… Все мы не усидим на стульях, если по-прежнему будем препятствовать развитию политической жизни… Невежественный народ легко поддается коммунистической пропаганде, а она повсюду… Мы сами плодим ее… Вот вы, газетчики, прирожденные пачкуны, про себя, наверно, думаете: пришла пора решительных реформ… Реформы, революции, справедливость! Право ходить по любой стороне улицы, право менять рваную обувь… Сопляки, зеленые бананы!.. Я первый среди вас ухватился бы за революцию. Но революция — еще большее безобразие, она все перемутит, перекрутит, выплеснет на поверхность еще более алчных и недостойных людей… Да, нынешняя власть разложилась, она мерзка, и сам я — негодяй над негодяями!..
Я не заметил, кто первый захлопал, но зал разразился криком и овацией. Это было сделано, конечно, чтобы сбить Такибае с толку. И цель была достигнута. Воспрянувший на минуту, он потерял нить. Голос его возвысился до крика:
— Побольше барабана, сукины дети! Дурак, читающий наизусть стихи, уже наполовину поэт!..
В зале захохотали.
— В детстве у меня часто болел живот, — сказал Такибае. — Мой приемный отец лечил меня водкой…
«Очень мило!» — пропищал женский голос. Люди засмеялись и вновь зааплодировали, выставляя Такибае законченным шизофреником.
Ловко, ловко они это придумали!
Атанга дал знак: два дюжих санитара подхватили под руки Такибае. Он кричал еще что-то в микрофон, но в общем шуме невозможно было разобрать, что именно.
Такибае повели в комнату рядом с лестницей. Иные из репортеров ринулись на выход — Атанга озабоченно потрусил вслед за ними. Возник хаос. Но — грянула танцевальная музыка, и прислуга, одетая в ливреи, раскрыла двери в банкетный зал, где стояли столы с выпивкой и закуской. Публика валом повалила туда.
Зазвякали тарелки и вилки, зазвенели рюмки. Чтобы не быть белой вороной, я затесался в толпу жующих.
Вооружившись бокалом вина и салатом из рыбы, яиц и морской травы, я принял независимый и равнодушный вид, — уподобился публике.
Все эти бюрократы и бездельники говорили только по-английски.
— …Забыл кошелек и вернулся к ней. А там уже новый любовник. Он так расстроился, что забыл, кретин, спросить про кошелек…
— …Не выйдем из кризиса, пока не стащим с трибуны этого негодяя! Какой больной не хочет казаться здоровым?..
— …Не принимайте ничего близко к сердцу, это вредит пищеварению! Пусть успокоятся: рабы были раньше, рабы остаются и теперь. Разница только в названии…
— …Сколько ни называй себя ангелом, крылья не отрастут!..
— …Довольно миндальничать: мы должны давить всех, кто не хочет понять наших идей! Я повторяю: давить!..
— …Я предпочла бы одно-единственное прекрасное платье, но с условием, чтобы его действительно сделали в Париже…
— …Человек не может отвечать за свои слова. Он вправе говорить, что хочет. Разумеется, я не имею в виду политику…
— …Мы совершенно не понимаем своих лягушек. В Европе, например, и в Америке их дрессируют и показывают за деньги. Устраивают даже мировые состязания по прыжкам…
— …Изнывать на плантации — это не для него. Он прекрасный организатор! Он может делать деньги буквально в пустыне…
Поначалу меня забавляли подслушанные реплики. Я скользил от одной компании к другой с хмельной улыбкой на роже. Настроение, однако, падало. Боже, думал я, я ведь жизнь прожил среди таких же людишек и таких же разговоров…
Но я себя не осуждал, — для иной жизни требовались иные люди, — где было взять их? Я был обречен существовать среди таких же, как сам, и всякий из нас был обречен…
Были времена, когда я хотел уединиться среди природы, зарабатывая на хлеб физическим трудом. Мне казалось, в немногие свободные часы я буду писать вдохновенно и много, у меня появятся стимулы и новое видение мира. Мне порекомендовали подходящую ферму, и однажды — это было в начале весны — я приехал, чтобы договориться с хозяином. Он взглянул на меня как на чудака, однако не захотел упускать заработка и предложил мне мансарду, в которой прежде жила его дочь, скончавшаяся от рака.
«В конце концов, в каждой комнате кто-то умирает, — решил я. — И в самых знаменитых отелях, пожалуй, не сыскать номера, где ни разу не спал бы обреченный…»
Я стремился подавить в себе брезгливость: заплатил хозяину две тысячи шиллингов вперед и привез свои вещи. Запахи, однако, преследовали меня. Возможно, это были запахи дерева, или пашни, или скотного двора, но мне мерещилось черт знает что — смерть, кладбище, часовня… Со стены смотрела криволицая девушка в тщательно отутюженном платьице. Я чувствовал ее взгляд. Казалось, будто и сам я отчасти существую уже в прошлом…
Во мне тоска занялась. Я попросил переставить мебель и снять фотографию. Хозяин огорчился, но не стал спорить со мною и тотчас позвал на помощь сына. Чтобы не путаться у них под ногами, я вышел во двор. То же уныние вызвал во мне старинный дом — побуревшая черепица, в пазах кирпичных стен — слизь моха. Лопоухие свиньи молча следили за мной из своего загона. Я где-то видел их прежде…
