За холмом (СИ) - Шишкин Дмитрий (чтение книг .TXT) 📗
Никого в комнате не было, но перед кроватью стоял передвижной столик с глиняным горшочком, из которого шёл пар, глиняной тарелкой с нарезанными овощами и зеленью и здоровым, в половину обычной магазинной булки, куском домашнего хлеба и небольшой хрустальной вазой, которая тут, кажется, считалась большим бокалом и была наполнена красным вином. Мужчина набросился на этот одновременно и ужин, и обед, и завтрак. В горшочке была тушёная баранина с рисом. Было ли всё это вкусным, осознать он толком не успел, поскольку проглотил нехитрые яства со скоростью своего любимого шредера, способного уничтожить целый сейф документов за считаные минуты (этим шредером восхищался весь банк, а руководство попросило на всякий случай себе ключи от кабинета, чтобы иметь к нему круглосуточный доступ).
Мужчина решил немного пройтись. Вид из окна его огорчил: ещё с утра безупречный замок – единственная, пожалуй (кроме еды, разумеется), выдающаяся вещь в этой дыре – был испорчен. Окно напротив зияло разбитыми витражами, а пробоины были наспех заткнуты тряпками.
Путешественник направился к двери. Она оказалась заперта. Его посетили нехорошие предчувствия. Это вообще были, пожалуй, первые проблески мысли за время его присутствия в городке: до того он как-то ни о чём не думал, просто проживая непонятные жизненные мгновения. Эта способность была ещё одним приобретением последних лет, облегчающим существование банковского клерка.
– Эй! Есть кто живой? – крикнул он в небольшую щель между толстой дверью и наличником.
Послышался удаляющийся топот – кто-то чесанул прямо от двери вдаль по коридору.
Он пожал плечами, подошёл к столу, вытряхнул из вазы в рот оставшиеся капли вина и сел в раздумьях на край кровати.
– Что-то как-то не то, – изрёк он самую глубокомысленную фразу из возможных.
Философские терзания прервал жуткий шум – дверной замок, видимо, тут использовался нечасто, при открывании он заскрипел так, что напомнил нашему герою про тяжкие будни узника замка Иф.
В комнате появился франт лет двадцати–двадцати пяти. На ногах у него были лаковые туфли моды примерно начала двадцатого века, а может, тогда и произведённые, просто сохранившиеся в бабушкином сундуке. Брюки были чрезвычайно узки и сильно полосаты, причём довольно консервативную серую полоску перемежали разноцветные: малиновая, лимонная, салатовая и бирюзовая. Снизу штанины были подхвачены атласными лентами: на левой ноге – красной, а на правой – зелёной. Пояс был или от смокинга, или вовсе от костюма тореадора – широченный, ярко-красный, тоже атласный. К широкой белой шёлковой рубашке зачем-то был приторочен плюшевый сиреневый воротник, а сверху был надет зелёный бархатный жилет с нагрудным накладным карманом канареечного цвета, и из него торчал огромный пурпурный платок. Всё это безумное количество разноцветных тряпок у молодого человека сочеталось с надменным выражением лица. Мужчина встал, приветствуя посетителя, и непроизвольно с силой провёл ладонью по лицу, будто пытаясь смыть с глаз этот цветовой кошмар. Но кошмар не исчезал, он приблизился вплотную. Любопытный франт в упор разглядывал иноземца – досконально, с головы до ног. При этом, опустив голову, обнаружил тщательно скрываемое уродство: аккуратно уложенные в причёску «под Битлз» («Интересно, а знают они про Битлз?» – успел подумать путешественник) длинные чёрные волосы рассыпались и обнажили карликовые, как у бегемота, уши, торчавшие нелепыми трубочками, причём, чуть ниже положенного для ушей места.
– Я рад приветствовать тебя! – торжественно произнес «Бегемотик» (как его сразу же про себя окрестил наш клерк), и сразу стало очевидно, что язык он учил специально, по книжкам. – Ты упал с неба?
– Нет, но я совсем не понимаю, где я и как здесь оказался. Помню только, что меня кто-то вёз на лошади.
– Это пастух, он вас нашёл.
– Значит, здесь же и моя семья? Моя жена, сын, где они?
– Здесь. Но где – тебе не надо знать и спрашивать.
– Почему?
– У нас не принято задавать лишних вопросов. Так решил Совет.
– Какой Совет? – мужчина виновато потупился. – Извини, если это лишние вопросы, но ты должен меня понять: я оказался чёрт знает где, один, потерял семью, не знаю, какой сегодня день…
– Мы не ведём счёт дням.
– Как это? – банковский клерк был в ужасе.
– А какой в этом смысл? Этот обычай давно отменили, потому что как ни считай, всё время получается что-то не то – планы не сбываются. Поэтому мы отменили календарь и отменили планы. Мы просто ждём новых сезонов года и решений Великого голоса.
– Какого голоса?
– Великого. Нашей страной управляет Великий голос из-за холма, мы – избранные. А повеления Великого голоса трактует для народа Совет старейшин, собрание самых заслуженных и мудрых людей… – Бегемотик гордо подбоченился и вытянул вверх подбородок. – Кстати, мой отец – член этого Совета.
– Ясно, – обречёно выдохнул мужчина. Его мозг пытался самоотключиться, как в банке на самых дурацких совещаниях, когда несли примерно такую же ересь. Только недюжинным усилием воли путешественник вернул себя в реальность. Тут же он осознал, что всё это время, пока он боролся с собственным сознанием, франт ему что-то увлечённо рассказывал.
– …поэтому счастье в нашей благословенной отчизне ниспадает на её жителей справедливо, в зависимости от социального положения, заслуг предков и чистоты крови до двенадцатого колена. Я и сам чувствую дыхание высшей справедливости и нескончаемую мудрость Великого голоса, со временем я займу место отца в Совете, а сейчас старательно учусь, чтобы отличаться от низших слоёв не только яркой одеждой, но и ярким умом.
– Ага, – стремясь поддержать разговор, кивнул мужчина, – очень похвально, просто замечательно, особенно про чистоту крови. Слушай, а точно никак нельзя разузнать про мою семью? Я же места себе не найду и говорить ни о чём с тобой не смогу, всё время про них буду думать…
Франт немного поколебался, но перспектива лишиться интересного собеседника была более пугающей, чем нарушение запрета, о котором никто и не узнает.
– По решению Совета вас разделили, чтобы вы не могли между собой общаться до того, как вас решат допросить.
– Допроси-и-ить? – глаза путешественника округлились.
– Ну да. Необходимо определить степень вашей опасности для нашего государства.
– Да какой, на хрен, опасности? Особенно от ребёнка? Пацан вас чем напугал?
– Пацан?
– Ну, сын мой, мальчик. Отдайте его матери или мне.
– Это решит Совет. Он сначала посовещается сам, потом допросит вас по очереди, а потом вынесет предварительное решение и запросит утверждения у Великого голоса – такие у нас процедуры, так велит Великий устный закон!
– У вас что-нибудь не великое есть? – наш заметно раздражался.
– Тсс! – франт приложил палец к губам. – Так нельзя. За святотатство может последовать незамедлительная расправа, такие преступления наказываются без разрешения Великого голоса, так установлено Великим устным законом, одобренным Великим голосом.
Путешественник ругнулся. Франт, ясное дело, ничего не понял, но интонация ему не понравилась, он недовольно скривился.
– За твоим мальчиком присматривает пастух, не переживай. Сначала вообще решили, что мальчик умер, но пока ты спал, пришло известие, что он жив. Ему разрешили остаться у пастуха.
– У пастуха? И почему же мне не переживать?
– Пастух – уважаемый в народе человек, хотя и низкого происхождения. Он бывший учитель, много знает… – франт на секунду задумался о некоем несовершенстве мироздания, позволившем какому-то пастуху знать больше, чем ему, чистому до двенадцатого колена. – Очень много.
– Если говорить с ним нельзя, то хоть посмотреть-то на него можно?
Бегемотик застыл в замешательстве. Он и правда не знал, как быть в ситуации, отдельно не оговорённой Советом старейшин, ведь про «посмотреть» речи не шло. Обычно в таких случаях в их стране было принято перестраховываться. Если, например, Совет сказал, что такому-то человеку нельзя разговаривать неделю, ему отрезали язык, потому что то, что он потом должен заговорить, Совет не постановлял. Тут, по идее, раз нельзя им общаться, то и встречаться нельзя – вдруг они о чём-то договорятся знаками, кто знает хитрые уловки этих пришельцев? Но, с другой стороны, этот иноземец замучит его расспросами и не будет общаться на важные темы, не расскажет ничего о мире там, за холмом…
