Долина совести - Дяченко Марина и Сергей (книги онлайн полностью TXT) 📗
Она любила Соника. Его брат рядом с ними был лишним. Как некоторые мамаши трясутся над подросшими сыновьями – так и Соников братец напоминал такую вот мамашу, собственницу, «концентрированную» свекровь.
– …Да ладно, мы же не будем сейчас говорить о Фроле… А Соник был – солнышко. В два часа ночи мог разбудить, сказать – пойдем гулять, там полнолуние, звезды, сверчки… Нельзя в такую ночь спать… И я встаю, и мы идем. Или ни с того ни с сего на последние деньги купит билеты к морю. И едем… На набережной он садится и рисует мой портрет. И сразу к нему очередь из девушек и дам. Он пару часиков поработает, и на все эти деньги мы идем в ресторан… Вот так. А ночуем на той же набережной, у моря, на деревянных лежаках. И совершенно спокойно, и ничего не нужно, карманы пустые, душа умиротворенная… Вот это был Соник. Лучшие наши дни были, когда его еще не признавали…
Соник научил Анжелу многому. Рядом с ним ей хотелось прыгнуть выше головы – а он многократно признавался, что она оказывает на него точно такое же действие. Анжела, ни разу в жизни не бывавшая ни в театре, ни в музее (краеведческий, куда ее водили на экскурсию в медучилище, не в счет), – Анжела пристрастилась ходить с Соником по выставкам, премьерам и концертам. Это оказалось вовсе не так скучно, как она боялась вначале – наоборот, любая загогулина на холсте оживала после того, что о ней рассказывал Соник. И балетный спектакль, где, казалось бы, сплошная неразбериха на сцене, и какая-нибудь симфония, где на первый взгляд вообще нет сюжета – все это, оказывается, могло быть источником радости и удовольствия, и эту радость они делили поровну…
Они часами сидели тут же, в мастерской, вскипятив электрочайник, окуная в остывающий чай сухарики и печенье, говорили обо всем, то есть чаще Соник говорил, а Анжела жадно спрашивала; она, редко признававшая чье-то главенство, теперь радостно ощущала себя ученицей. И слушала, разинув глаза и развесив уши.
А Соник говорил, что это Анжела научила его видеть. Что это Анжела сделала его лучше, что из-за нее он наконец понял простую вещь, которая не всем в жизни дается, что она – рука, протянутая ему Богом, что только с ней у него есть будущее – да еще какое! На много сотен лет вперед!
Анжела перевела дыхание:
– …А потом началось: выставки, слава… Все хотели с ним выпить. Приобщиться. Он не мог отказать. А выпив… знаешь, у него, наверное, как-то замыкало в голове. Он пьяный был совершенно другой человек – жестокий… Мог ударить… Потом сам приходил в ужас. Но когда он очередной раз полез на меня с кулаками, и я ушла… Думала – один раз. Его «прикрутит», он позвонит, и все. Но не вышло… Один раз, другой раз, третий раз. Он стал понимать. Догадываться. И когда догадался… Его свобода была ему, оказывается, дороже меня. Брат подложил под него шлюху. Я простила бы ему! Я клянусь Влад, теперь, оглядываясь назад, я понимаю: простила бы ему эту шлюху. Простила! Только он не стал ждать.
Поезд тронулся. Фонарный столб двинулся навстречу, как живой.
– И я хотела, – начала Анжела. – Понимаешь, я… Сто тысяч раз возвращалась назад. Соник… Что-то я должна была… Как-то… Мне снилось, что я вернулась назад и все поменяла. И что Соник жив.
Поезд набирал ход. Перрон закончился.
– Ну и разумеется, – Анжела смотрела в окно, – разумеется, я винила себя в его смерти. Я и сейчас виню. Я стала думать – где бы мне спрятаться, на каком необитаемом острове вместе со своим проклятием… А потом поняла, что самый необитаемый из всех островов – толпа.
Бедность рядом с Соником была романтичной и чистой.
Никакое богатство не могло бы восполнить эту потерю.
Анжела винила себя и хотела спрятаться. Где-то когда-то она слышала, что самыми одинокими людьми бывают отшельники и пасечники. Пчел она боялась, да и кто доверил бы ей пчел; отшельничья жизнь в заброшенной лесной избушке едва не кончилась плохо: полудохлая печь только по счастливой случайности не отравила отшельницу угарным газом.
Но главное – ей катастрофически не хватало людей. Каких угодно. Глупых, подлых, злых. Всякий раз, встречаясь к ними лицом к лицу, она мечтала, как хорошо было бы очутиться на необитаемом острове. И всякий раз бежала с «острова» обратно – в толпу.
Некоторое время она работала билетершей в большом парке развлечений. Это было совсем не самое плохое время: днем она отсыпалась в вагончике, вечером – и до поздней ночи – проверяла билеты у входа на «Смертельные горки». Все вокруг были веселы и возбуждены, иногда в подпитии, все ухали и ахали, когда над головами проносились сверкающие гондолы очередного аттракциона, и никто не обращал внимания на молодую женщину в берете до бровей и с клеенчатой сумкой на шее.
Ее это устраивало. Она была космически одинока – и находила в этом некоторое мрачное удовлетворение.
Однако через несколько месяцев за ней взялся ухаживать ее непосредственный начальник – парковый администратор. Он преследовал ее по пятам, он буквально ломился к ней в вагончик, уверенный почему-то, что она должна быть счастлива от такого внимания к своей персоне. Не зная, как выкрутиться и к кому обратиться за помощью, она в конце концов уволилась – и пошла искать новое место в толпе.
Она продавала газеты в электричках.
Она расклеивала объявления.
Ей негде было жить, она снимала какие-то углы у каких-то старух, но редко с ними уживалась. Однажды ей «повезло» поселиться в настоящем притоне – и счастье, что она успела сориентироваться и смыться прежде, чем ее посадили «на иглу».
Ей неоднократно делали самые разные предложения – от обыкновенной должности обыкновенной гостиничной проститутки до «элитарного» места танцовщицы в экзотическом ночном клубе. Анжела мягко, но настойчиво отказывалась.
Когда она устроилась – с трудом! – работать проводницей, ей казалось, что это блестящий выход из положения. Что она обрела дом на колесах, свое одиночество и свою толпу «в одном флаконе».
Она ошиблась. Пассажиры каждый день менялись, но ведь были еще и напарники, и напарницы, начальник поезда и прочее, и прочее. Она меняла бригады – со скандалами и без. Она прослыла самой склочной, самой стервозной проводницей со времени изобретения железной дороги. Грязное железнодорожное белье, стаканы с отпечатками жирных пальцев, тараканы в щелях, пропахший табаком сквозняк из тамбура, бездомье, безденежье и полной отсутствие всякой любви подернули воспоминания о Сонике будто бензиновой пленкой.
В один прекрасный день Анжела запустила подстаканником в начальника поезда и ушла, буквально соскочила на ходу, подарив железнодорожному управлению свою последнюю зарплату. Все равно ее вот-вот должны были выгнать.
После смерти Соника прошло почти два года. Завершив полный круг, Анжела пришла туда же, откуда и вышла – она стояла посреди улицы, и все ее имущество было при ней. Без работы, без профессии, без крыши над головой и без малейшего желания идти на панель, но с осознанием, что последних денег хватит едва ли на три дня. И едва ли хватит, чтобы купить хоть сколько-нибудь приличную одежду…
К счастью, лето стояло погожее, и вопрос о крыше над головой отпал сам собой. Анжела криво улыбнулась и на предпоследние деньги купила себе… абонемент на пляж.
Среди речных пляжей был один, знаменитый высокой ценой на входные билеты. Чтобы расплатиться за абонемент на неделю, Анжела выскребла все до копейки; еще одной особенностью этого пляжа была полная свобода нравов. Богачи, которые могли себе позволить сколь угодно дорогие купальные костюмы, прохлаждались здесь исключительно нагишом.
Среди загорающей публики немало было «золотой молодежи»; голые холеные ребята ели фрукты и пили кофе под полосатым тентом, а Анжела, второй день питающаяся только водой из-под крана, вальяжно лежала в ажурной тени под навесом, гибкая, таинственная и соблазнительная.
(На первых порах ей пришлось преодолеть смущение. Но ей много чего в жизни приходилось преодолевать; в конце концов, на приличный купальник денег у нее все равно не хватило бы).
