Дозоры.Сборник. Книги 1-10 (СИ) - Лукьяненко Сергей Васильевич (книги онлайн .TXT) 📗
Километра не доходя до реки, Федор Кузьмич присмотрелся. Даже не будь он Иным, охотничья молодость и регулярная практика до сей поры позволяли сохранить зрение острым. На яру, задрав оглобли к звездному небу, стояла цыганская кибитка. Неподалеку от нее, склонив головы, дремали две стреноженные лошади. Участковый приметил место, где Лиля могла бы видеть вышедшую из воды тень. Правее кибитки, метров через пятьдесят-семьдесят, река уходила на изгиб, там вода уже не просматривалась, скрытая высоким и крутым берегом. Левее кибитки, почти вплотную к ней, подступала бессумеречная пустошь, куда ход Иным был заказан, вернее, где они были лишены своих способностей и не могли появляться никак, кроме как в человеческом облике. Пустошь пересекала реку и захватывала кусочек противоположного берега – это Денисов выяснил еще в первое свое посещение окрестностей невидимого колхоза. Стало быть, ежели где и мог вынырнуть неваляшка, то только на вот этом отрезке под яром, иначе Лиля не смогла бы наверняка знать, что появился он именно из воды.
Означало ли это, что вход на территорию села – под водой? Или для членов общины нет никакой разницы? Вероятнее всего, так и есть. До вчерашнего дня они свободно курсировали туда-сюда пешком, на машинах и на рейсовом автобусе, регулярно появлялись в райцентре. А вот за тот день, когда к селу стягивались силы альянса, из села носу никто не высунул. Почему? Возможно, почувствовали, прознали про оцепление, затаились, готовясь отражать атаку Иных или просто будучи уверенными, что без разрешения внутрь даже муха не проскочит. Или решили, что с приходом в общину отца и сына Крюковых у них теперь – полный комплект и, имея в распоряжении еще одного потенциального Великого, нет нужды контактировать с внешним миром вообще.
Страшным было пробуждение, которое и пробуждением-то назвать трудно. Почему-то Ванька сразу, окончательно и бесповоротно решил, что умер. Но это шло вразрез с тем понятием смерти, которое он принял, будучи комсомольцем и вообще – человеком достаточно современным, чтобы отвергнуть религию. Нет никакого рая и ада, нет никакой загробной жизни – в это он верил искренне. Однако как можно объяснить то, что он все еще в состоянии пробуждаться, думать и что-то там решать?
Здесь, по эту сторону, не было боли. Тело, которое помнило, как должны ощущаться последствия жестоких побоев, не ощущало ничего. Вообще. Ни холода, ни тепла, ни собственных прикосновений. Здесь не было звуков. Здесь не нужно было дышать. Постепенно приходя в себя, он видел вокруг то клубящийся туман, то текущую будто бы внутри гигантской трубы воду. Сам он не барахтался, не захлебывался, не пытался нащупать путь в тумане – он апатично наблюдал, приучая себя к мысли о смерти. Даже не так – к мысли о расплате. Его нынешнее состояние – не так ли ощущают себя люди, погруженные в кому? Он знал одного такого – ничего не чувствующего, никак не реагирующего на внешние раздражители, подключенного к пикающим приборам. Не просто знал – он сам был причиной того, почему человек оказался прикованным к больничной койке. Он ни разу не бывал в палате «пенсионера-спортсмена», но весьма ярко представлял себе, как это выглядит. Все верно: видимо, так и устроена жизнь, что за каждый свой поступок приходится расплачиваться. Он совершил необдуманную, хулиганскую, бесчеловечную выходку – его арестовали и осудили. Он жутко подвел конвоира, испоганив тому жизнь, – его забили почти до смерти. Око за око, зуб за зуб. Теперь он обречен вечно находиться в текучем туманном полубреду, в пространстве, где нет звуков и чего-либо осязаемого, в том же или точно таком же мире, куда ненароком отправил пожилого человека.
Сознанию не за что было зацепиться, чтобы начать вести отсчет времени. Сколько он уже находится здесь? Говорят, что сон, который кажется длинным, красочным, подробным, на самом деле длится несколько мгновений. Быть может, его присутствие в сумеречном безвременье также измеряется не днями, как ему кажется, а всего лишь секундами? И мысль о том, что он действительно навсегда застрял в бесконечности, постепенно начала сводить Ваньку с ума.
Временами в толще воды или клочьях тумана возникали какие-то сгустки, уплотнения, тени, еще более мрачные или светлые, чем окружающее Ваньку пространство. Поначалу он пытался сосредоточиться на них, дотянуться, окликнуть. Затем отчаялся.
А потом произошло нечто, что Ванька охарактеризовал для себя следующим образом: вот стояла посреди поля тракторная тележка, стояла долго, ржавела, не замечая ни дождей, ни ветров, ни жарящего солнца, – и вдруг тележку дернуло и потащило! Вероятнее всего, ее прицепили к трактору и поволокли по какой-то надобности. Тележке невдомек, что это за трактор и куда он ее тянет, но вне зависимости от неведомого предназначения, вне зависимости от грядущих перемен Ваньке сделалось радостно, потому что тележкой сейчас был он сам. Лучше уж что угодно – пусть даже полное прекращение существования, лишь бы вырваться из опостылевшего киселя, где нет ни звуков, ни ощущений! Пускай снова боль, и льющаяся кровь, и сломанные ребра, и отбитые почки, и стылый пол карцера – он знал, что все это преходяще, что однажды это может закончиться. Но пусть прекратится пытка бесконечным безвременьем!
Что-то невидимое, нераспознаваемое, неощутимое влекло его за собой, тащило настойчиво и целеустремленно. Через день, или месяц, или годы путешествия сквозь толщу воды и клубы тумана Ванька заметил плывущих слева и справа от него чудовищ. Смутно напоминали они тех змей, что в незапамятные времена нарисовала хной на его плечах девушка из деревни… Как звали девушку? Как называлась деревня? Для чего на его кожу нанесли изображения тварей? Он не помнил. Но видеть старых знакомых, выросших и ставших еще более кошмарными, было неимоверно приятно – как бы дико это ни звучало.
А потом пришел толчок, понуждение, приказ действовать. Пронзив пучину, Ванька рывком выметнулся на поверхность. Это был родной мир, тот самый, который он всю свою недолгую жизнь считал единственным. Вот только сам Ванька и его место в привычном мире изменились. Теперь он и видел иначе, и анализировал иначе, и мог гораздо больше, чем раньше. И пусть он не понимал части того, что происходит и что от него требуется, не ведал причин, по которым должен поступать так-то и так-то, не представлял, какого результата должен в итоге достичь, – все же это было гораздо лучше, чем подвешенное состояние, сводящее с ума бездействие. Это уже не напоминало расплату. Скорее, это было шансом на искупление.
В своей последней догадке Ванька уверился, когда стал узнавать места. Тайга, холм, трасса, забирающая не вправо, а влево от холма, выгибающий спину металлический ангар посреди бескрайнего поля, где когда-то колосилась пшеница… Загарино. То самое село, с жителями которого он столь опрометчиво вступил в конфликт. А что, если и раньше в его действиях был какой-то высший смысл? А что, если неспроста он в прошлой жизни перепутал трассы, неспроста вышел к Загарино вместо Кривой сосны? Возможно, он напрасно корил себя бессонными ночами в СИЗО. Возможно, те двое с самого начала должны были получить по заслугам за что-то, к чему Ванька в своей предыдущей ипостаси отношения не имел. Сейчас он самонадеянно предположил, что стал орудием высших сил в тот раз, но сам тогда не понял своего предназначения, не выполнил возложенную на него миссию или выполнил как-то не так. Теперь ему предоставили шанс исправить ошибку, довести до конца поручение, которое не было правильно понято ранее. Если так – он готов!
На пути к основной цели находилось несколько целей помельче. С ними нужно было разобраться, пройти второстепенные испытания, чтобы приблизиться к осуществлению главного и… И что?
Ванька не до конца понимал, что светит ему в конце пути – награда за искупленный грех или избавление от всех мучений, возвращение домой в привычном облике или упокоение. Впрочем, в своей предыдущей жизни он усвоил, что вопросы нужно решать по мере их поступления.
