Гонки с дьяволом - Кузьменко Владимир Леонидович (читать книги без сокращений TXT) 📗
– Как величать вас, батюшка?
Попик сидел погруженный в свои мысли и не заметил, как я вошел. Засуетился, вскочил, отвесил поклон.
– При крещении удостоился имени Серафима.
Он был небольшого роста, сухощав. Я еще раз убедился, что он не старый, ему было не больше пятидесяти.
– Судя по вашему имени, вы потомственный служитель Божий. Не так ли?
– Истинно так! И отец, и дед, и прадед удостоены были духовного сана и я вот, недостойный слуга Божий, по стопам предков своих несу людям слово Господне в час испытаний великих и бедствия народного.
– Семья ваша?
– Вдовец я. Супруга моя, блаженной ее памяти, раба божья Анна лет шесть назад преставилась. Рак. А дочь замужем была, в Чернигове жили. Что с нею – не знаю. Один я остался, как перст на белом свете.
– Ну, вы еще не старый!
– Спаси меня, Господи, от соблазна мирского и плоти алчущей, – он перекрестился, – не о мирской жизни помыслы мои, а о спасении душ заблудших. Великое испытание послал нам Господь и предупреждение последнее. Истощилось терпение Создателя и решил Он детей своих наказать за непослушание и грехи их тяжкие.
– Что до грехов, то я с вами согласен, батюшка. Грешен человек перед Природою, его питающей и пестующей, и перед самим собой, перед теми, кто жил до него и перед теми, кто еще родится.
– Сие отрадно слышать из уст личности столь незаурядной, – поп явно приободрился, – Господь бесконечен в доброте своей…
– Вы ко мне по делу, отец Серафим? Мне говорили, что вы хотите открыть церковь?
– Да. Хотел получить разрешение у светской власти на открытие храма Божьего в селе Грибовичи.
– Для этого не нужно разрешения. Что касается меня и моего окружения, то мы питаем глубокое уважение к чувствам верующих и никаких препятствий отправлению обрядов культа чинить не будем.
Вошла Елена и протянула мне сверток. Я открыл его и вытащил крест.
– Примите, отец Серафим, скромный дар в знак моего к вам уважения и доброжелательства.
Отец Серафим вознес глаза к потолку и начал шептать молитву. Елена стояла, переминаясь с ноги на ногу, стараясь привлечь мое внимание.
– Ну, что еще?
Я подошел к ней. Она поднялась на цыпочки и быстро зашептала.
– Неси! – разрешил я, выслушав ее.
Она выбежала во двор и тотчас вернулась, неся в руках большой сверток. Я развернул его и перед глазами, сверкая серебром, золотом, расшитыми крестами и узорами, засверкала парадная ряса священнослужителя.
– Вот вам, отец Серафим, для первого торжественного богослужения подарок от светской власти.
Отец Серафим остолбенело смотрел на нее, не решаясь прикоснуться.
– Это же митрополитское облачение! – наконец вымолвил он.
– А вы и будете у нас митрополитом.
– Не удостоен, – возразил поп.
– Ну, как хотите, – я повесил рясу на спинку кресла. По всему было видно, что батюшке очень хотелось примерить ее, но…
– Думаю, – решил я ему помочь, – в церковной иерархии открылось сейчас множество вакансий. Вы можете смело взять это. Знаете, во время сражения, когда убивают командира полка, то его место занимает один из командиров батальона, а место комбата – ротный и т. д. Бывали случаи, когда дивизиями командовали лейтенанты, а полками – сержанты. При этом не ждали утверждения сверху. Это происходило потом. Надо действовать сразу, по обстановке.
– И то верно, и то верно… – быстро заговорил поп.
– Да вы примерьте.
Отец Серафим переоделся и сразу преобразился. Это был уже не заштатный попик из провинции, а высший иерарх церкви. Вид его стал величественен, и мне показалось, что пройдет минута-другая, и он протянет мне руку для поцелуя. Решив, что все вопросы исчерпаны, я поднялся, чтобы пожелать отцу Серафиму всего доброго, но он, по-видимому, был расположен продолжать разговор. Тон его, однако, стал наставляющим:
– Отрадно видеть, – с едва скрываемыми нотками покровительства, начал он, – изменение отношения светской власти к духовной. – Может быть, – продолжал поп, – настала пора, чтобы исправить вопиющую несправедливость, которую допустило государство по отношению к церкви.
– Что вы имеете в виду?
– Государство и церковь должны идти рядом, – наставительно произнес мой собеседник. – Отделение церкви от государства нанесло вред обоим. Государство сильно единой духовной сплоченностью. Церковь же нуждается в государстве, как пастырь в посохе.
– Здесь я не могу согласиться, – поспешил рассеять его заблуждения, – во-первых, я атеист в четвертом поколении…
– Это не имеет значения. Святой Константин не принял при жизни христианского учения, но удостоился от церкви высшей почести…
– Вы меня не поняли, отец Серафим. Я хотел сказать, что считаю отделение церкви от государства актом высочайшей справедливости. Государство провозглашает терпимость веры. Если церковь остается государственной, то не может быть веротерпимости. Актом отделения государство проявляет уважение к религиозным чувствам верующих, не ставя ни одну религию выше другой. Вспомните, сколько страданий и крови принесла государственная церковь народам. Костры инквизиции, миллионы замученных мужчин, женщин, детей…
– Это – католическая церковь!
– А разве православная церковь миловала «заблудших овечек»? Вспомните гонения старообрядцев, когда доведенные до отчаяния люди живьем сжигали себя в молельных домах…
– Это все в прошлом… – пробормотал поп, опустив голову
– Прошлое, если оно забывается, становится настоящим или будущим! Человечество – не Господь Бог. Если Господь может простить прегрешения, то человечество никогда не простит церкви ее жестокости и фанатизма, алчности и развращенности ее иерархов. Вы думаете, что это забывается? Нет! История упрямая дама, у нее отличная память. Проходят годы и тайное становится явным. И не только в церковных делах. Церковь часто пугала народ Страшным Судом. Вы знаете, мне кажется, что этот Страшный Суд – это Суд Истории. И от него не уйти никому!
– Если вы так настроены против религии, то почему вы не препятствуете открытию церкви, даже сделали ей подарки?
– Вы меня не поняли. Я никогда, слышите, никогда не был настроен против религии. Я уважаю чувства верующих, так как, по сути, вера – это идеология, а мой принцип – отрицание насилия в идеологии. Идеологию нельзя уничтожить, нельзя спасти. Она возникает и рушится под влиянием реальности, в зависимости от восприятия ее каждым человеком. Я против насаждения идеологии огнем и мечом, против использования ее в целях создания социальной несправедливости, против исключительных привилегий носителей какой бы то ни было идеологии. Только одну идеологию я не могу воспринимать с терпимостью – идеологию насилия и унижения человеческого достоинства. Против этого я не устану бороться. Вы хотите молиться Богу. Молитесь! Но не смейте мешать другим молиться своему Богу. Будьте терпимы к инакомыслию и пользуйтесь со стороны других такой же терпимостью. Но не призывайте к уничтожению католиков, потому, что они католики, а мусульман – потому, что они мусульмане. Бог есть любовь! Так возлюбите же друг друга и не мешайте друг другу жить.
– Христос учил: «Возлюби врага своего!» Если Бог – любовь, то почему вы так жестоко расправляетесь с врагами своими?
– Вы имеете в виду банду?
– Но они тоже люди!
– Представьте, отец Серафим, что вы идете с женою или дочерью по лесу и на вас нападают волки. Вы что, «возлюбите врага своего», ибо волк – враг и дадите им пожрать своих родных?
– То волки, а то люди!
– А я не считаю их людьми. Чтобы быть человеком, недостаточно иметь тело человека. Надо иметь душу человека. Человек, поднявший руку на человека ради своей прихоти и похоти, теряет право быть человеком. Человек-насильник, убийца – в моих глазах уже не человек. Уничтожая его, я испытываю чувства, сходные с теми, когда уничтожаю волков или одичавших собак.
– Вы хотите искоренить насилие насилием. Но этот путь давно опробован человеком и не привел ни к чему хорошему.
