Дозоры.Сборник. Книги 1-10 (СИ) - Лукьяненко Сергей Васильевич (книги онлайн .TXT) 📗
И запахи – такие запахи царят апрельскими вечерами, что просто с ума рехнуться можно, как выражаются старики. Запах вскрывшейся из-под зимней корки живой земли и черемуховых почек, густой дух насквозь мокрых деревьев в ближайшем кедраче, теплые оплеухи южного алтайского ветра с дальних холмов и самые главные ароматы на пиршестве пилы и топора – ароматы смолы и щепы. Голова идет кругом – и от ожидания, и от нетерпения, и от предвкушения, и от уверенности в завтрашнем дне! Оттого и песни звучат так бодро, оттого и девчата смеются так радостно, оттого и местные жители улыбаются мечтательно и благодушно – завтра, почти уже завтра новые дома будут готовы, и к осени ближе въедут в них молодожены, и заведут собственное хозяйство, и затопочут вскоре по ладным доскам лиственничных полов босые пятки малышей, и наполнятся ребячьим гвалтом улочки-усики… Завтра, почти уже завтра.
Катерина, положив ладони на чуть заметно выросший животик, насмешливо поглядывала из окошка на девчат – чудные! Вид отчаянный и независимый, а глазки с затаенной надеждой и интересом так и стреляют по сторонам, и у каждой сердечко в груди, наверное, так и колотится, так и подскакивает! Возможно, когда-то и Катерина выглядела такой чудной и глупой – от молодости и нетерпения, от жажды жизни, от весны и неопределенности. И хотя она была вряд ли старше девчат за окошком, ей казалось, что те времена прошли давным-давно. Ей повезло: ее жизнь стала именно такой, о какой мечталось, у нее есть любимый муж, она ждет ребенка, она хозяйка в собственном огромном доме.
Дом этот, воздвигнутый еще прошлой осенью, будто специально дожидался каких-то особенных жильцов. Председатель колхоза «Светлый путь», знать не зная по осени о грядущей женитьбе Николая с Катериной, по неведомой причине никому это новенькое жилье не отдал, не пообещал, не намекнул даже, какую именно семью планирует заселить в простор пяти комнат. Складывалось впечатление, что председатель и сам толком не ведает, кому из нуждающихся в расширении жилплощади отдать предпочтение. Но отгуляла, отшумела, отхороводила свадьба, объединившая гостей из двух сел, пронеслись по морозцу тройки с лентами и бубенцами, и сомнения, если и были, сами собой отпали. Невеста – дочь уважаемого человека, пусть тот и из соседнего села, жених – передовик, бригадир, активист и, по общему мнению колхозного правления, «очень перспективный парень». Негоже таким молодоженам ютиться в небольшом домишке бок о бок с мамками-тятьками! К тому же, по имеющимся у председателя сведениям, в семействе Крюковых в этом году намечалось прибавление, а подобным фактом во Вьюшке никто больше похвастаться пока не мог.
Осторожно, затаив дыхание, на цыпочках, кончиками пальцев обживала Катя свой новый дом. Конечно, и свекровь помогала постоянно, и мама из Светлого Клина приезжала по мере возможностей, и Николай старался изо всех сил – тут гвоздь вбить, здесь шкаф собрать, там полочку повесить. Однако ответственной за создание уюта Катерина назначила себя. Трюмо в углу, кружевные салфетки на подушках, беленькие мадаполамовые занавесочки на окнах и вырезанные из журнала «Советский экран» фотографии артистов на стене – это еще не уют. Если ей удастся почувствовать дом, сродниться с ним – вот тогда будут и тепло, и защита, и запах чистоты и выпечки, и счастливый детский смех. А не примет дом новоселов, откажется стать для них родным – так и получишь в итоге сквозняки из щелей, скрипучие половицы да плесень по углам. Посмеиваясь, Колька убеждал ее, что с подобной ерундой справится и сам, но Катя была свято уверена, что домашнее хозяйство – это исключительно ее, женская обязанность. Всю сознательную жизнь у нее перед глазами был пример матери, оградившей отца практически ото всех бытовых хлопот и проблем. «Я буду хорошей хозяйкой!» – успокоенно думала Катерина, еще не зная, что готовит ей жизнь во Вьюшке.
Сделав погромче музыку, передаваемую по радио, она ополоснула руки и принялась нарезать хлеб – толстыми ломтями, как любил Колька. Горячий ужин дожидался на чугунной печной плите, столовые приборы посверкивали на чистой скатерке. Мимо окон кухни сновали то строители, то девчата, то те и другие вперемешку; наконец в отдалении показалась фигура мужа – шел он вразвалочку, не спеша, степенно кивал налево и направо, здороваясь с односельчанами. Стоило подойти поближе, как его тут же окружила стайка Катиных ровесниц в капроновых чулках и цветастых платках, защебетала в три раза громче, принялась угощать кедровыми орешками. Катерине очень не нравились их ужимки, их возбужденный смех, и она в который раз с досадой подумала, что, по сути, ничего не знает о жизни мужа во Вьюшке. Она и в деревеньке-то этой ни разу не была, все только мимо проезжала по трассе на рейсовом автобусе по пути в райцентр. До той поры, пока сама сюда не попала, она попросту не задумывалась, какие у Николая тут друзья, как он коротал вечера, если не наезжал в Светлый Клин, с кем танцевал в местном клубе под модные кубинские пластинки…
Будто подслушав ее мысли, из репродуктора зазвучала песня Аиды Ведищевой:
И так грустно сделалось от этих слов, что Катерина заставила себя отвернуться от окошка, чтобы не видеть, как Николай снисходительно и важно отвечает своим знакомым девицам, как пуще прежнего замедляет шаг и смеется над их шутками, как тайком косится на дом – не наблюдает ли за ним родная жена?
– Семушка, кто это был?
Семен Модестович Дягиль, агроном колхоза «Светлый путь», приглушенно чертыхнулся. Как ни старался он утишивать своего позднего гостя, как ни шептался с ним почти беззвучно в боковой комнатушке, а дверная щеколда напоследок все-таки звякнула, разбудив мать. «Сказать, что послышалось ей? – размышлял он, неторопливо входя в горницу, настырно пахнущую лекарствами. – Нельзя, обидится».
– Это ко мне, мама, по работе, – нехотя соврал он. – Как ты себя чувствуешь?
– Не врач был разве? – с сомнением уточнила она. – По походке вроде врач.
– Тебе показалось, – с терпеливой улыбкой ответил он, прилаживаясь на табуретке возле ее постели.
С подушки на него внимательно смотрели большие влажные глаза, и самая страшная мука заключалась в том, что глаза эти все понимали, все знали. Насколько проще жилось Семену Модестовичу, когда мать от слабости или под воздействием препаратов впадала в забытье! Каким малодушным он себе казался, когда украдкой вздыхал от облегчения, едва мать засыпала без стонов и метаний! Он сильный вообще-то, сильный и терпеливый, он готов сражаться с ее немощью, с ее болью, он все сделает, во всем поддержит, и только вынести взгляд больших умных глаз с каждым разом становилось все труднее.
Тусклый электрический свет неожиданно ярко отражался от стеклянных боков разнокалиберных пузырьков и бутылочек, шприцов и ампул, его желтизна разлитым подсолнечным маслом пропитала пододеяльник и наволочку, беленую стенку печки и страницы раскрытой книги.
– Почитать тебе? – встрепенулся Семен Модестович, схватившись за книжку, будто за спасительную соломинку: уткнуться в мелкий шрифт, увлечься сюжетом – лишь бы был повод не смотреть в глаза матери!
– Семушка, ты только не обижайся! – прошелестел слабый голос. – Ты, пожалуйста, сделай, как я прошу.
Пошла волной гладь одеяла, нарушая связь с реальностью. Лежала на подушке голова: выпуклый белый лоб, завиток волос, прилипший к щеке, бисеринки пота над верхней губой, сильный подбородок. Ниже, под одеялом, фигура матери истоньшалась настолько, что казалось, будто там и нет ничего, будто некогда сильное, женственное тело уже растаяло, будто голова – это все, что осталось. И когда гладь начинала шевелиться и встопорщиваться, всякий раз Семен Модестович ощущал мгновенный укол ужаса.
