Привилегия выживания. Часть 1 (СИ) - Шаханов Алексей Игоревич (книги полностью .TXT) 📗
Проведя через тамбур, конвоиры усадили нас на садовые пластиковые стулья у правой от входа стены палатки, снова вручили Тохе блокнот с ручкой, потребовав продолжить рисовать, но теперь уже не только посты, но и примерные планы этажей. Затем они вышли, за исключением двоих, оставшихся нас охранять.
Здесь было значительно теплее, чем на улице, провод от генератора из-под полы палатки тянулся к обогревателю рядом со столом в центре, тоже литым из дешевого пластика. С противоположной от нас стороны стола пустовала пара стульев. Комбата ждем, к гадалке не ходи.
Было достаточно светло, две газовые лампы с отражателями, свисавшие с перекладины между столбами опор, позволяли, скосив глаза, наблюдать за работой Тохи. В этом не было ни малейшего смысла, его рисунки не несли для меня никакой пользы, но я изо всех сил пытался отвлечься, думать о возможном вызволении себя из этого дерьма было еще более бесперспективно, а иллюзии насчет присутствия даже ничтожной доли контроля над ситуацией не возникало.
Если человеку, печально ожидающему отрубания руки, сообщить, что ему вместо этого отрубят палец – он будет счастлив. Если человеку, катящемуся вниз с горки в аквапарке, на полпути объявить, что в бассейне нет воды – остаток веселого заезда он проведет в панике. Меняется ли при этом объективное положение вещей? Не имеет значения.
Важен лишь вектор, субъективное ощущение тенденции, движение вверх или движение вниз. И в эту секунду я чувствовал себя брошенным в море человеком с гирей, привязанной к ногам.
Прошло меньше суток с того момента, как мы оказались в плену, но я уже был на грани срыва. Планы на будущее, стремление вернуться домой, ненависть к захватчикам, все поглотило ощущение пребывания в текущем моменте и обвивший тело, как колючей проволокой, страх. В каждом звуке слышался щелчок предохранителя, в каждом движении охранников виделся направляемый на меня ствол автомата, каждая секунда, каждая ебаная секунда казалась последней. На шее будто затягивалась петля, когда выдыхаешь, и уже не можешь снова вдохнуть…
В глазах начало темнеть, сердце ухало набатным барабаном, каждый удар гулким эхом отдавался по всей груди, я часто дышал, но не мог надышаться, легкие словно прекратили выполнять свою основную функцию, бесполезно гоняя туда-сюда воздух.
Паника. Блядь, сейчас отключусь.
Я сильно прикусил язык. Боль, появившись где-то на периферии сознания, спустя несколько долгих секунд вспыхнула ярким пятном в мозгу, возвращая в реальность. Темнота, в которую я почти провалился, нехотя отступила, оставив на лбу под шапкой холодный пот и покалывания в пальцах от гипервентиляции.
Это уже второй раз за день. Первый случился на выезде из больницы, только тогда оборвалось в самом начале этой трясучки, на нас напали. Тут до меня вдруг дошло, как чувствовал себя Муха в позапрошлую ночь на складе. В таком же состоянии ведь, как я сейчас, просто нервная система у него была слабее, поэтому и накрыло по полной в ситуации, когда я был спокоен как удав. Но если я иду по той же тропинке, сколько еще шагов мне осталось до того, чтобы быть готовым броситься в объятия голодному крокодилу?
В палатку вошел Комбат в сопровождении еще двоих бойцов, остановившихся у входа, и направился к Тохе. Автоматчики по углам сделали пару шагов вперед, чтобы командир не перекрывал им линию стрельбы, и взяли нас на прицел.
Тоха продолжал чертить, усердно, усиленно не обращая внимания на происходящее вокруг. Комбат наблюдал за работой Тохи почти полминуты.
– Достаточно, – сказал он, наконец, и протянул руку за блокнотом.
– Нет-нет, я еще не закончил, – ответил Тоха быстро, прижав блокнот к груди, – надо еще маршруты, номера комнат подписать, что где…
– В этом нет необходимости, – сказал Комбат.
– Есть необходимость. Вы сами не разберетесь, – Тоха поднял, наконец, глаза на Комбата и осекся под его взглядом.
– Разберемся.
Тоха пытался, изо всех сил пытался оказаться полезным. Он мысленно мучительно метался в поисках пути к спасению и не находил его. Отчаяния в его голосе становилось все больше, каждая фраза давалась ему через силу.
– С-слушайте, я могу провести в здание, чтобы никто не заметил, – после паузы, все еще прижимая к груди блокнот, проговорил Тоха, – я знаю, куда перенесли запасы и оружие, без меня не найдете.
– Найдем.
Мне казалось, что Комбат уже давно мог бы дать команду автоматчикам за спиной и поднять блокнот с трупа. Вместо этого он продолжал заниматься планомерным уничтожением любых попыток договориться, даже руку не убирал ради пущего эффекта. Зачем весь этот спектакль?
– Пожалуйста… Не убивайте… Все, что скажете… Пожалуйста…
Сломался. Голос дрожит, слезы катятся по щекам, он уже не надеется выторговать свою жизнь. Снова накатил легкий приступ злорадства. Конечно, я хотел отомстить. Хотел бы сам стоять над ним с автоматом, заставить его почувствовать все то, что чувствовал я. Но хотел ли при этом его смерти? Даже не так, смог бы выстрелить? Тогда, на КПП, несмотря ни на что я чувствовал себя на правой стороне. Боролся с терроризмом, спасал заложника-врача, четко следовал букве устава. Без тени сомнений, почти без сожалений, застрелил отца годовалой дочери, загнанного в угол жизнью, но не имевшего по инструкции права на оправдание. Положа руку на сердце, согласно моему внутреннему моральному компасу, Тоха гораздо больше заслуживал смерти.
Вот он сейчас передо мной, тварь, чуть не убившая меня без какой-либо серьезной причины или даже повода, но беспомощный и раздавленный, умоляющий о пощаде. И как бы я ни хотел заставить себя не испытывать ничего, кроме презрения и ненависти, где-то глубоко внутри мне было его жаль. Не мог я ничего с собой поделать, как не смог бы нажать на спуск, будь оружие у меня. Потому что в такой ситуации никто не освободит от груза отнятой жизни, никакая инструкция не оправдает чужую кровь на руках.
После короткой команды бойцы у входа подскочили к вяло сопротивляющемуся Тохе, выкрутили ему руки и поволокли наружу.
Комбат проводил их взглядом, подобрал с пола блокнот и ручку, спрятал в кармане куртки и уселся за стол, положив на столешницу руки и сцепив пальцы в замок.
– Ты, – он коротко кивнул в моем направлении, – место, куда вы ехали, реальное или со страху придуманное?
– Реальное, – ответил я.
– Что там находится? – спросил Комбат.
Тут вдруг вмешался Смоукер. Это было вдвойне неожиданно, потому что он с момента нашего пленения разве что сигареты просил по собственной инициативе, я уже начал думать, что ответственность за наши дальнейшие судьбы полностью возложена на меня одного.
– Товарищ подполковник, может вы нам руки освободите сначала, а то это допрос какой-то получается, – сказал он.
Нагло, очень нагло. Почему? Смоукер решил, что ставки слишком высоки, чтобы продолжать осторожничать? Чего он только добьется своим выпадом? И почему подполковник-то? Само слово «комбат», конечно, как бы намекает, но не в его же возрасте, во всяком случае, не в таком боевом подразделении…
– Это и есть допрос, – Комбат даже бровью не повел, но и не осадил, что в принципе уже было хорошим знаком.
– Мы не убийцы и не террористы. На каком основании допрос? – продолжал гнуть свое Смоукер.
– Являетесь ли вы действующими военнослужащими?
– Да, и что?
– Тогда не да, а «так точно», товарищ младший сержант, это во-первых. А во-вторых, вы подозреваетесь в самовольном оставлении места несения службы и хищении оружия. От ваших дальнейших ответов во многом зависит ваш статус, – на последнем слове Комбат красноречиво расцепил пальцы и развел ладони в стороны, оставив сведенными запястья.
То есть со статусом вопрос пока? Надо отдать должное Смоукеру, на этот раз он быстрее разобрался в ситуации. Комбат был из той странной породы «законников», которые в армии встречаются еще реже, чем на гражданке, уж слишком расходятся уставы, написанные разве что для бесстрашных защитников Отечества с агитационных плакатов, с реальной армейской жизнью. Правда, здесь тоже есть нюанс, его трактовка законов и уставов позволила за час порешить шесть человек без суда, следствия и почти без доказательств, так что о требовании адвоката или военного суда можно было забыть.
