Мертвые воспоминания (СИ) - Родионова Ирина (лучшие книги без регистрации .txt, .fb2) 📗
Дана будто бы теряла саму себя, стойкую и сильную, и это пугало больше высокой температуры, беспомощности и даже возможной смерти. Представить, какого это, когда тебя подтачивает не болезнь, а чужой мужик, поселившийся в голове, и вовсе было невозможно.
Она молилась. Не зная ни одной молитвы, не веря в бога, не любя церкви за высокое золотое эхо под сводами и гнетущую тишину, Дана шептала в исступлении — боже, пожалуйста, забери меня, если суждено кому-то умереть, брось на самую раскаленную сковороду к самым глумливым чертям, только не трогай близких, малышей, только пусть Аля не болеет… Позвонила Галка — сбросила первый вызов и, по-видимому, разозлившись на саму себя, перезвонила снова. Дана высморкалась во влажную простыню, насухо вытерла глаза, ответила.
— Дрыхнешь? — спросила Галка лениво, будто и не было прошлой ночи в разговорах. Больше никакой слабости, откровенности. — Вечер вообще-то на дворе.
— Температурю, — сразу выложила все козыри Дана.
В трубке помолчали. Мычала на кухне Аля — Дана пыталась выгнать ее на улицу, на горку, но младшая сестра заявила, что будет за Даной ухаживать. Заварила кружку горячей воды, оставила под импровизированной шторой — Дана долго ощупывала половик и голый пол вслепую, прежде чем нашла чай от сестры. Правда, Аля забыла положить чайный пакетик, но это было совсем уж мелочью.
А потом Галка сорвалась и заорала так, что у Даны что-то хлипко вздрогнуло в голове. Она пыталась вставить какие-то реплики, успокоить, но Галка вопила и вопила, свирепая, яростная — на самом-то деле до смерти виноватая, но неспособная сказать об этом подруге даже не в глаза, а через телефон. Галка твердила, что теперь сама Дана умрет, а потом умрут ее родители, и в конце концов не станет брата и сестры — или от голода, или от вируса. И все это потому, что у Даны пустота между ушами.
Галка перечисляла бульоны на травах и куриных костях, какие-то грудные сборы из аптеки, клятвенно обещала нарезать и засахарить лимонов в банку, снарядить вредную соседку с передачкой, а потом приехать самой и выколотить из Даны всю дурь, если она… Дана успокоилась, перестала плакать и сама не замечала, как улыбалась в трубку.
— Я тебя тоже люблю, — вставила она, когда у Галки закончился воздух.
— Да пошла ты! — искренне возмутилась она и сбросила звонок.
Лихорадочный жар перешел в спокойное, заботливое тепло. Дана уснула крепко и без сновидений.
Дни летели один за другим. Дана без конца пыталась спать, и будили ее редко, будто боясь подходить к шторе — в один из вечеров заглянул Лешка, он долго стоял у шкафа и колотил в его ДСП-шную стенку, будто бы по двери. Дане чудилось, что это ритмично и с деревянным отзвуком снова проснулась ее головная боль, но брат не ушел:
— Отойди в дальний конец комнаты и возьми маску, — скомандовал он. Дана едва приоткрыла глаз:
— Я голышом лежу.
— И чего? — Лешка хмыкнул. — Футболку накинь, я жду.
— Тебе нельзя сюда заходить.
— Слушай, шевелись, а!
Она давно уже не соображала, сколько провела на диване, заталкивая под него грязные простыни и набрасывая на жесткие подушки новые, которые не выдерживали даже одну ночь. Дане казалось, что она выучила каждую пылинку на ночнике и на книжных полках, что она может цитировать открытки с любого места и на любом языке. Даже телефон ее разряжался по несколько раз в день: она то рылась в социальных сетях, то пересматривала фотографии с чужими подретушированными лицами (неизвестно зачем), то вступала в глупые бесконечные переписки с незнакомцами. Дана то и дело перерывала биржу, брала короткие заказы на эссе или рефераты, на продающие тексты, но быстро поняла, что не может теперь даже этого — в голове гудело пустотой. Глаза выдавливало из глазниц, в висках жужжали тоненькие сверла и хотелось застонать, только бы полегчало ненадолго, но вместо этого Дана прикусывала подушку и печатала тексты через силу. Ей переводили то сто пятьдесят рублей, то двести. Она радовалась, что хотя бы не лежит просто так.
Галка звонила каждый день: то ей надо было срочно узнать что-то про давнюю их старушку, Анну Ильиничну, у которой жил Сахарок; то она уточняла по Машкиным сладостям, можно ей сорбит или фруктозу, то спрашивала размер одежды у Кристининого сына… Или рецепт сырников.
— Тебя в гугле забанили? — веселилась Дана, слыша участие в ее голосе, которое Галка упрямо не собиралась признавать.
— Ага, на пожизненно, без права условно-досрочного. Ну помоги ты, будь человеком…
И Дана смиренно диктовала ей рецепт, и внутри мелкой змеей сворачивалась тоска — хотелось сварить Але супа с мелкими звездочками-лапшичками, нажарить сырников на масле, натереть картошку на драники… Хотелось выйти на улицу и лицом упасть в рассыпчатый свежий снег. Хотелось увидеть человека, незнакомого, даже пусть алкаша какого-нибудь, или бомжа, но все же человека, и убедиться, что человек этот и вправду существует, и есть мир за пределами комнаты, и люди живут, пока Дана поставлена на паузу…
— Оделась? — не отставал Лешка.
— Ага, — конечно же, она лежала в ночной рубашке, картонной, одеревеневшей, но мать не хотела забирать вещи в стирку, пока она не отлежится и «гадость вся не выйдет».
— Захожу, — снова предупредил Лешка, и простыня чуть уползла в сторону.
Он зашел спиной вперед, неся в руках что-то небольшое, широколапое. Дана приподнялась на локте с попытках разглядеть, ойкнула. Заулыбалась.
Елка. Это была низкая дешевенькая елка с мятыми синтетическими иглами из магазина с фиксированной ценой, от нее пахло жженым пластиком и горькой краской. На обглоданных ветках покачивались мелкие красно-оранжевые шарики — с щербатыми боками и отслаивающейся позолотой, такие же дешевые и жалкие, но Дана была в восторге. Лешка пронес елку через весь ее закуток и поставил на письменном столе — одна из тонких лап отвалилась, и он шепотом выругался, полез под стол ее доставать. Елка заваливалась во все стороны, сыпалась иголками и шариками, брат стукнулся головой о столешницу и выбрался, совершенно сломленный.
Кое-как заставил елку стоять ровно, дернул, проверил и выдохнул.
— Шарики сама поищешь на полу, — буркнул он Дане, и она закивала. И Лешка, и она сама были закованы в броню из масок, перчаток, очков, потому что Дане подтвердили коронавирус, но ей не нужно было даже заглядывать брату в глаза, чтобы прочесть в них что-то важное и трогательное.
— Ничего не трогай, — на всякий случай еще раз предупредила она его.
Лешка серьезно кивнул и достал из кармана конфеты — Дана сразу узнала подарок из детского сада, неизменный, стандартный до тошноты. Сначала их торжественно вручали самой Дане, потом — Лешке, а теперь вот и Аля доросла. Кроме шоколадно-вафельных конфет ничего приличного там было не найти: резиново-пластилиновая помадка налипала на зубы и долго стояла горечью во рту, карамель кислила, а у апельсина или мандарина всегда был хотя бы один мягкий подпорченный бок. Но чудо, желанность этого подарка были не во вкусах — Дана все еще помнила восторг и трепет позднего декабрьского дня, когда они шли с мамой до дома, и Дана прижимала яркую коробку к животу. Теперь такое счастье выпало и Але.
Лешка положил самые вкусные вафельные конфеты на стол и вышел за простыню, не отвечая на Данины расспросы. Вернулся с тремя плюшевыми игрушками.
— И зачем?.. Я же все тут обчихаю.
— Постираете потом в машинке, — он отмахнулся, рассадил желто-красно-синих зверей и ушел теперь уже окончательно. Объяснил уже оттуда: — Это от Али, но сюрпризом.
— Зачем ты сказал! — тоненько заголосила младшая сестра, и мама на кухне саданула половником по кастрюле. Аля заревела.
— Я же отнес! — заорал в ответ Лешка. — Это чтобы, короче, ты хоровод водила. Она думает, что ты из-за елки, ну, утренника расстроилась. Сказала, что «зверята помогут», еще и конфет своих мерзких насовала.
Аля ревела все громче.
— Алечка! — крикнула Дана, улыбаясь в маску. Рыдания чуть поутихли: Аля не хотела пропустить ни одного Даниного слова. — Спасибо! Я все-все конфеты съем, правда.
