Живые и прочие (41 лучший рассказ 2009 года) - Касьян Елена "Pristalnaya" (книги онлайн полностью бесплатно txt) 📗
Айтьер мельком глянул в лицо Филиппу и — вот истинный аристократ! — ни на миг не удивился увиденному. Только снял с шеи тонкий шелковый шарф и бросил прямо Филиппу в глаза.
— Прикрой этот срам.
Филипп не стал возражать и обмотал шарф вокруг лица.
Скоро со стен дома так и посыпались служанки с кувшинчиками и кувшинами, с бинтами и перевязками, с примочками и целебными травами, одни из которых надо было жевать и прикладывать к больным местам, а другие — царапать ноготками и лепить на виски.
Айтьер откинул голову на спинку кресла, прикрыл глаза.
Уж служанки-то над ним захлопотали! Некоторые даже ссорились:
— Я первая успела к этой ссадине на скуле.
— Нет, это моя ссадина, моя! Я раньше ее приметила!
— Отойди, не смей тянуть к ней руки, уродина! Молодой господин хотел, чтобы я намазала здесь благоуханной мазью.
— С чего это ты взяла, кривоносая, будто молодому господину приятны твои косорукие заботы? Да он в твою сторону даже глазным яблоком не поведет! А вот мне он четыре раза улыбнулся.
Оттесненная служанка, глотая слезы, отошла в сторону, а ее напористая товарка взялась обихаживать заветную ссадинку. Айтьер даже не пошевелился, никак не показывая, что слышит спор.
Наконец явился кругленький толстяк — уф! уф! Он очень спешил, он почти бежал и прижимал к животу большой кожаный мешок, в котором звякали инструменты.
— Кыш, кыш, негодные! — закричал он на служанок, и те так и брызнули в разные стороны, визжа и роняя скляночки и кувшинчики. — Кыш, кыш! Всю картину бедствия мне попортили!
Айтьер сказал, впервые за это время проявляя признаки жизни:
— Наконец-то, доктор. Посмотрите, что у меня с рукой.
— Я не только с рукой, я и с ногой посмотрю, — заверил доктор. Он оглянулся, увидел Филиппа с замотанным лицом и бесцеремонно сунул тому в руки свой мешок. — Подержи, несчастный. У тебя нет проказы?
— Нет, — ответил Филипп.
— Это хорошо, а то я подумал было, что у тебя проказа… Ну держи, держи.
Мешок оказался очень тяжелым, а доктор требовал, чтобы Филипп держал его раскрытым и на вытянутых руках.
— Мне должно быть удобно, — объяснил толстячок. — Я должен сразу вынимать нужный предмет, не копаясь, а для этого…
— Ясно, — кивнул Филипп. — Я постараюсь.
Доктор начал с того, что обтер лицо Айтьера лоскутами, уничтожая всякие следы служанкиных забот.
— С красотой, конечно, придется повременить, — объявил он пациенту, — но необратимого урона вашей внешности, мой милый, вам не нанесли.
— Болит, — проворчал Айтьер.
Доктор всплеснул руками:
— Конечно, болит, дружочек, как же оно может не болеть, если вам разворотили нос, заехали под веко, вломили в подбородок и самое малое шесть раз попали по скуле! А что у вас с губой — глядеть ужасно! Придется вам надолго забыть об острых соусах и пряных подливах, иначе, боюсь, воспаление перерастет в постоянно действующую язву, а постоянно действующая язва расползется по всей коже, что приведет к пожизненной пятнистости. Последнее — крайне нежелательно, учитывая ваше вполне естественное стремление жениться.
Выпалив все это единым махом, доктор приступил к исследованию конечностей пациента. Сначала он дергал того за кисти рук. Айтьер морщился и сопел. Доктор заметил:
— Ну и для чего так кривляться? Немного растянули вот здесь. Надо потуже забинтовать.
После чего он пал перед сидящим Айтьером ниц и принялся ощупывать его ноги.
— И здесь тоже все в относительном порядке, — донесся его голос. — Пожизненная хромота, во всяком случае, категорически исключена. Рекомендую передохнуть, а также закусить и выпить. Кстати, я не успел пообедать. Когда у вашей матушки принято подавать на стол?
— Хорошо, — сказал Айтьер. — Вы однозначно приглашены к обеду.
Доктор просиял. Он поднялся, отряхнулся и начал карабкаться в дом по наружной лестнице.
Филипп сложил в мешок все, что разбросал доктор, затянул завязки и взвалил себе на плечо.
— Отнесу в дом, — предложил он.
И стал ждать — что-то скажет на это Айтьер?
Айтьер повернул голову в его сторону и долго молча смотрел на Филиппа. Потом распорядился:
— Брось ты этот мешок. Слуги подберут. Ты ведь не слуга?
— Нет, — ответил Филипп.
— А с тобой кто? — Айтьер указал пальцем на Агген.
Девочка подошла поближе.
— Это мой временный брат, — объяснил Филипп. — На самом деле это девочка, и ее зовут Агген.
— Я так и подумал, — кивнул Айтьер. — Вы оба тоже приглашены к обеду… Что это у тебя, Агген?
Он указал пальцем на обруч, который по-прежнему висел у девочки на шее.
— Обруч, — сказала Агген. — Разве не видно?
— Это моя вещь, — объявил Айтьер.
— Мы нашли ее в пыли, так что она ничья, — возразила Агген. — То есть была ничья, а теперь — моя. Мне нужно.
— Отдашь мой обруч слугам, — приказал Айтьер, не вникая в объяснения Агген. Он щелкнул пальцами, и тотчас возник слуга, который забрал у девочки обруч и унес его куда-то в глубины дома.
Айтьер знаком показал Агген и Филиппу, что разговор с ними пока окончен, и вдруг утомленно задремал. Филипп остался стоять рядом с креслом.
Молодой человек чувствовал себя глупо. Чего ждать? И надо ли чего-то ждать? Или подняться наверх и ожидать там? А может быть, войти в комнаты? Или все-таки следует отыскать мажордома? А если мажордом отыщется — что ему сказать? И каким тоном разговаривать?
И тут, по счастью, явился мажордом собственной персоной. Он приблизился к креслу и деликатно кашлянул. Айтьер открыл глаза и уставился на мажордома. Тот кашлянул вторично, потише.
— Поднимите меня в дом на кресле, — распорядился Айтьер. — Этих двоих братьев тоже впустить, и пусть умоются.
— Считать их по какому разряду? — осведомился мажордом.
— По разряду моих личных гостей, — ответил Айтьер. И, подумав, прибавил: — Личных гостей запросто, а не личных гостей с глубоким смыслом. Да, и разумеется, отнюдь не личных гостей общего значения. Это — личные личные гости.
— Понятно, — сказал мажордом и поклонился Айтьеру, после чего медленно удалился.
— Нам подадут обед отдельно, прямо на крыше, — сообщил, адресуясь преимущественно к Филиппу, Айтьер. — Не хочу обедать с матушкой и доктором.
— Почему? — спросил Филипп.
— Желание избыточных знаний есть признак свободной натуры, — заметил Айтьер. — Впрочем, я отвечу тебе… Точнее, у тебя появилась возможность ответить на этот вопрос самостоятельно: сюда спускают матушку.
Филипп поднял голову. Шарф мешал ему смотреть, поэтому он чуть сдвинул кисейную ткань и высвободил один глаз. Филипп сознавал всю деликатность ситуации. Он готов был в любой момент снова закутать лицо, чтобы не смутить и тем более — не испугать достопочтенную матушку Айтьера. Настолько достопочтенную, что сын избегал обедать в ее обществе.
На крыше образовалась суета, перемежаемая вскриками, рукоплесканьями и обильным шуршаньем материи. Затем по стене дома медленно поползла кровать под балдахином. Она держалась на толстых цепях, увитых лентами и цветами. Установленный на крыше специальный механизм повизгивал и поскрипывал, однако исправно опускал роскошное ложе.
Большое колесо, обмотанное цепью, ходило кругом по краю крыши. Цепь разматывалась, а кровать скользила все ниже и ниже по специальным дорожкам, проложенным справа и слева от ступенек внешней лестницы.
Таким образом, кровать, влекомая механизмом, проделывала тот же спиральный спуск, что и всякий пешеход.
Выглядывая в щелку своего покрывала, Филипп сумел разглядеть бархат и шелковые кисти, витые колонки из темной породы дерева, обильно расшитое бисером и цветными нитями одеяло…
На кровати, держась обеими руками за колонки, восседала хрупкая немолодая дама с изможденным лицом. Веки у нее были прозрачные, присыпанные золотой пудрой, глаза — блекло-голубые, губы — очень тонкие, сложенные в бантик.
Когда мы говорим «бантик», то имеем в виду самый настоящий бантик, с резкими изгибами и множеством извивов, какие образуются, если вывязать упомянутую фигуру из вышивальных ниток. Речь не идет о ленте, сложенной в махровый бант, и уж тем более — о чем-то, похожем на цветок или бабочку. Нет, это был именно бантик, поникший, но не утративший природной причудливости.
