Полдень, XXII век - Стругацкие Аркадий и Борис (е книги txt) 📗
– Вижу, – сказал Горбовский. – Делай свое дело.
– Нет ни капли. Мы падаем. Замкнуло…
– Включаю аварийную, последнюю. Высота сорок пять… Сидоров!
– Да, – сказал Сидоров и принялся откашливаться.
– Ваши контейнеры наполняются. – Горбовский повернул к нему свое длинное лицо с сухими блестящими глазами. Сидоров ни разу не видел у него такого лица, когда он лежал на диване. – Компрессоры работают. Вам везет, Атос!
– Мне здорово везет, – сказал Сидоров.
Теперь ударило снизу. У Сидорова что-то хрустнуло внутри, и рот наполнился горькой слюной.
– Пошло горючее! – крикнул Валькенштейн.
– Хорошо… Прелесть! Но занимайся своим делом, ради бога. Сидоров! Эй, Миша…
– Да, – сипло сказал Сидоров, не разжимая зубов.
– Запасного комплекта у вас нет?
– Ага, – сказал Сидоров. Он плохо соображал сейчас.
– Что «ага»? – закричал Горбовский. – Есть или нет?
– Нет, – сказал Сидоров.
– Пилот, – сказал Валькенштейн. – Герой.
Сидоров скрипнул зубами и стал смотреть на экран перископа. По экрану справа налево неслись мутные оранжевые полосы. Было так страшно и тошно видеть это, что Сидоров закрыл глаза.
– Они высадились здесь! – закричал Горбовский. – Там город, я знаю!
Что-то тоненько звенело в рубке в страшной шатающейся тишине, и вдруг Валькенштейн заревел тяжелым прерывистым басом:
«Я бы пошел, – подумал Сидоров. – Дурак, осел. Нужно было дождаться, пока Горбовский решится на посадку. Не хватило терпения. Если бы сегодня он шел на посадку, плевал бы я на экспресс-лабораторию».
А Валькенштейн ревел:
– Высота двадцать один! – крикнул Горбовский. – Перехожу в горизонталь!
«Теперь бесконечные минуты горизонтального полета, – подумал Сидоров. – Ужасные минуты горизонтального полета. Многие минуты толчков и тошноты, пока они не насладятся своими исследованиями. А я буду сидеть, как слепой, со своей дурацкой разбитой машиной».
Планетолет тряхнуло. Удар был очень сильный, такой, что потемнело в глазах. И Сидоров, задыхаясь, увидел, как Горбовский с размаху ударился лицом о пульт, а Валькенштейн раскинул руки, взлетел над креслом и медленно, как это бывает во сне, с раскинутыми руками опустился на пол и остался лежать лицом вниз. Кусок ремня, лопнувшего в двух местах, плавно, как осенний лист, скользнул по его спине. Несколько секунд планетолет двигался по инерции, и Сидоров, вцепившись в замок ремня, чувствовал, что все падает. Но затем тело снова стало весомым.
Тогда он расстегнул замок и поднялся на ватные ноги. Он смотрел на приборы. Стрелка альтиметра ползла вверх, зеленые зигзаги контрольной системы метались в голубых окошечках, оставляя медленно гаснущие туманные следы. Киберштурман вел планетолет прочь от Владиславы. Сидоров перешагнул через Валькенштейна и подошел к пульту. Горбовский лежал головой на клавишах. Сидоров оглянулся на Валькенштейна. Тот уже сидел, упираясь руками в пол. Глаза его были закрыты. Тогда Сидоров осторожно поднял Горбовского и положил его на спинку кресла. «Плевать я хотел на экспресс-лабораторию», – подумал он. Он выключил киберштурман и опустил пальцы на липкие клавиши. «Скиф-Алеф» начал разворачиваться и вдруг упал на сто метров. Сидоров улыбнулся. Он услышал, как позади Валькенштейн яростно прохрипел:
– Не сметь…
Но он даже не обернулся.
– Вы хороший пилот, и вы хорошо посадили корабль. И по-моему, вы прекрасный биолог, – сказал Горбовский. Лицо его было все забинтовано. – Просто прекрасный биолог. Настоящий энтузиаст. Правда, Марк?
Валькенштейн кивнул и, разлепив губы, сказал:
– Несомненно. Он хорошо посадил корабль. Но поднял корабль не он.
– Понимаете, – Горбовский говорил очень проникновенно, – я читал вашу монографию о простейших, – она превосходна. Но нам с вами не по дороге.
Сидоров с трудом глотнул и сказал:
– Почему?
Горбовский поглядел на Валькенштейна, затем на Бадера.
– Он не понимает.
Валькенштейн кивнул. Он не смотрел на Сидорова. Бадер тоже кивнул и посмотрел на Сидорова с какой-то неопределенной жалостью.
– А все-таки? – вызывающе спросил Сидоров.
– Вы слишком любите штурмы, – сказал Горбовский мягко. – Знаете, это – штурм унд дранг, как сказал бы директор Бадер.
– Штурм и натиск, – важно перевел Бадер.
– Вот именно, – сказал Горбовский. – Слишком. А это не нужно. Это па-аршивое качество. Это кровь и кости. И вы даже не понимаете этого.
– Моя лаборатория погибла, – сказал Сидоров. – Я не мог иначе.
Горбовский вздохнул и посмотрел на Валькенштейна. Валькенштейн сказал брезгливо:
– Пойдемте, Леонид Андреевич.
– Я не мог иначе, – упрямо сказал Сидоров.
– Нужно было совсем иначе, – сказал Горбовский. Он повернулся и пошел по коридору.
Сидоров стоял посреди коридора и смотрел, как они уходят втроем и Бадер и Валькенштейн поддерживают Горбовского под локти. Потом он посмотрел на свою руку и увидел красные капли на пальцах. Тогда он пошел в медицинский отсек, придерживаясь за стену, потому что его качало из стороны в сторону. «Я же хотел как лучше, – думал он. – Это было самое важное – высадиться. И я привез контейнеры с микрофауной. Я знаю, это очень ценно. И для Горбовского это тоже очень ценно: ведь Горбовскому рано или поздно самому придется высадиться и провести рейд по Владиславе. И бактерии убьют его, если я не обезврежу их. Я сделал то, что надо. На Владиславе, планете голубой звезды, есть жизнь. Конечно, я сделал то, что надо». Он несколько раз прошептал: «Я сделал то, что надо». Но он чувствовал, что это не совсем так. Он впервые почувствовал это там, внизу, когда они стояли возле планетолета по пояс в бурлящей нефти и на горизонте огромными столбами поднимались гейзеры и Горбовский спросил его: «Ну и что вы намерены предпринять, Михаил Альбертович?», а Валькенштейн что-то сказал на незнакомом языке и полез обратно в планетолет. Затем он почувствовал это, когда «Скиф-Алеф», в третий раз оторвавшись от поверхности страшной планеты, снова плюхнулся в нефтяную грязь, сброшенный ударом бури. И он чувствовал это теперь.
