Мятежная - Рот Вероника (книги бесплатно .txt) 📗
Питер отдает мне шприц, я втыкаю иглу в боковую сторону шеи и нажимаю на поршень. Джанин одним пальцем нажимает кнопку на клавиатуре, и вокруг меня все темнеет.
Моя мама стоит в проходе, вытянув руку вверх и держась за поручень. Она смотрит не на людей, сидящих вокруг меня, а на город, по которому мы едем в автобусе. У мамы появляются морщинки на лбу и в уголках рта, когда она хмурится.
– Что такое? – спрашиваю я.
– Еще столько надо сделать, – отвечает она, делая еле заметный жест в сторону окна автобуса. – А нас осталось так мало.
Понятно, о чем она говорит. За окнами автобуса – развалины, всюду, куда ни глянешь. Здание на другой стороне улицы – в руинах. Переулки засыпаны битым стеклом. Интересно, кто все настолько разрушил?
– Куда мы едем? – спрашиваю я.
Она улыбается мне, и я вижу другие морщинки, у краев глаз.
– В штаб-квартиру Эрудиции.
Я хмурюсь. Большую часть жизни мы всеми способами избегали контактов с эрудитами. Отец даже говорил, что не хочет дышать с ними одним воздухом.
– Зачем? – спрашиваю я.
– Они нам помогут.
Почему у меня сжимает живот, когда я думаю об отце? Я представляю себе его лицо, состарившееся раньше времени от разочарования миром, в котором он жил. Волосы, коротко стриженные, по традиции Альтруизма. Та же самая боль в животе, которую я чувствовала, когда долго не ела, – боль от пустоты.
– С папой что-то случилось? – спрашиваю я.
Она качает головой.
– Почему ты спрашиваешь?
– Не знаю.
Глядя на мать, я не испытываю такой боли. Но чувствую, что должна запомнить каждую секунду, которую мы проводим сейчас вместе. Но если мама не настоящая, что тогда?
Автобус останавливается, двери со скрипом открываются. Мать идет по проходу, я следом. Она выше меня ростом, поэтому я гляжу ей между лопаток, на позвоночник. Но она только выглядит хрупкой.
Я выхожу на тротуар. Под ногами хрустят осколки стекла.
– Что случилось?
– Война, – отвечает мама. – Та, которой мы пытались избежать всеми способами.
– И эрудиты нам помогут?
– Боюсь, все, что твой отец нес насчет эрудитов, пошло тебе во вред, – мягко говорит она. – Они совершали ошибки, конечно, но они такие же, как все, смесь хорошего и плохого. Что бы мы делали без врачей, ученых и учителей?
Она приглаживает мне волосы.
– Постарайся запомнить это хорошенько, Беатрис.
– Запомню, – обещаю я.
Мы продолжаем идти. Но что-то из сказанного мамой тревожит меня. Ее слова о папе? Нет, мой отец всегда ругал эрудитов. А может, о самих эрудитах? Я поскальзываюсь на большом осколке стекла. Конечно, она права. Все мои учителя были эрудитами, как и врач, который вправил ей перелом, когда она несколько лет назад сломала руку.
Последняя фраза. «Постарайся запомнить это хорошенько». Так, будто у нее больше не будет возможности со мной поговорить.
Что-то меняется в моем сознании, будто открывается нечто, скрытое в глубине.
– Мама? – говорю я.
Она оборачивается ко мне. Прядь светлых волос выпадает из узла и касается ее скулы.
– Я люблю тебя.
Я показываю рукой на окно слева, и оно разлетается на кусочки. Нас осыпает мелким стеклом.
Мне не хочется просыпаться посреди штаб-квартиры Эрудиции, поэтому я не открываю глаза сразу, даже когда прекращается симуляция. Стараюсь сохранить в памяти образ матери, прядь волос у нее на скуле, как можно дольше. Но вижу лишь красноту. Свет, проходящий сквозь веки. И открываю глаза.
– Могла бы придумать что-нибудь получше, – говорю я Джанин.
– Мы только начали, – отвечает она.
Глава 31
Ночью мне снится не Тобиас и не Уилл, а моя мать. Мы стоим в саду Товарищества, спелые яблоки висят у нас над самыми головами. Тени от листьев узором падают ей на лицо. Она в черном, хотя я ни разу в жизни не видела, чтобы она носила одежду такого цвета. Мама учит меня заплетать косу, показывая, как это делается, на пряди собственных волос. Смеется, глядя на мои неумелые пальцы.
Проснувшись, я удивлена, почему я не замечала, как энергия Лихачества кипит в ней. Потому, что она хорошо все скрывала? Или я просто не пыталась догадаться?
Утыкаюсь лицом в матрас, на котором спала. Я никогда не узнаю ее до конца. Но, по крайней мере, мама не ведает, что я сделала с Уиллом. Мне кажется, я бы этого не вынесла.
Я продолжаю моргать, просыпаясь, когда следую за Питером по коридору. Прошли минуты или секунды, я не знаю.
– Питер, – говорю я. Горло болит. Наверное, я кричала во сне. – Сколько времени?
У него на руке часы, но циферблат прикрыт, так что я не могу подсмотреть. Он даже не смотрит на них.
– Почему именно ты постоянно сопровождаешь меня? – спрашиваю я. – Разве нет других гнусных дел, в которых ты мог бы поучаствовать? Пинать щенков, подглядывать за девочками, когда они переодеваются, или что-то в этом духе?
– Я знаю, что ты сделала с Уиллом, сама понимаешь. Так что не пытайся выглядеть лучше меня. Ты точно такая же.
Единственное, что отличает коридоры друг от друга – длина. Я решаю запоминать их, отсчитывая шаги. Десять. Сорок семь. Двадцать девять.
– Ты не прав, – отвечаю я. – Возможно, мы оба плохие, но между нами огромная разница. Мне не нравится быть такой.
Питер слегка хмыкает, и мы идем между лабораторными столами эрудитов. Теперь я понимаю, где мы. В том зале, который мне показала Джанин. Здесь меня казнят. Я начинаю дрожать так сильно, что стучат зубы. Шагать трудно, думать трудно. Просто зал, говорю я себе, обычное помещение.
Я такая лгунья.
На этот раз в помещении есть люди. Четверо предателей-лихачей прохаживаются в одном углу, у металлического стола в середине – двое эрудитов, темнокожая женщина и пожилой мужчина, в лабораторных халатах, и Джанин. Вокруг стоит несколько аппаратов, висит куча проводов.
Я не знаю назначения приборов, за исключением кардиомонитора. Что собирается сделать Джанин, для чего требуется кардиомонитор?
– Кладите ее на стол, – устало говорит Джанин. Я секунду смотрю на стальной лист, куда мне предстоит лечь. Что, если она передумала и решила казнить меня пораньше? Что, если я умру сейчас? Питер хватает меня за руки, я начинаю извиваться изо всех сил.
Но он поднимает меня в воздух, уворачиваясь от моих брыкающихся ног. Потом с размаху швыряет меня на стол. Перехватывает дыхание, но я бью кулаком, куда попало. Попадаю Питеру по запястью, случайно. Он вздрагивает, но на помощь спешат другие предатели-лихачи.
Один из них прижимает к столу мои лодыжки, другой – плечи. Питер затягивает сверху черные ремни. Я вздрагиваю от боли в раненом плече и перестаю сопротивляться.
– Какого черта? – кричу я, сгибая шею, чтобы посмотреть на Джанин. – Мы же договорились, сотрудничество в обмен на результаты! Мы договорились…
– Это полностью за пределами нашего соглашения, – отвечает Джанин, глядя на часы. – И это касается не тебя, Беатрис.
Дверь снова открывается.
Входит Тобиас – вползает, хромая. Его ведут предатели. Лицо в синяках, кожа над бровью рассечена. Он не двигается с присущей ему аккуратностью, не держит себя прямо. Видимо, он покалечен. Я стараюсь не думать о том, как это произошло.
– Что здесь творится? – хрипло спрашивает он.
Видимо, сорвал голос, крича.
У меня встает ком в горле.
– Трис, – говорит он и делает рывок в мою сторону, но предатели мгновенно хватают его, прежде чем он успевает сделать больше пары шагов. – Трис, ты в порядке?
– Ага, – отвечаю я. – А ты?
Он кивает, но я не верю.
– Чем дальше тратить время, мистер Итон, я придумала более логичный подход. Лучше всего, конечно, сыворотка правды. К сожалению, чтобы вынудить Джека Кана предоставить ее, уйдет не один день. Правдолюбы ревностно хранят ее, а я не желаю тратить и нескольких дней.
Она идет, со шприцем в руке. Сыворотка серая. Возможно, новый вариант для симуляции, но я почему-то сомневаюсь.
