Град огненный (СИ) - Ершова Елена (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Расс уходит, а я возвращаюсь к своим записям.
Ловлю себя на мысли, что это становится ритуалом: прожил, вспомнил, записал в тетрадь. Зато теперь, анализируя все происшедшее, могу сказать с уверенностью: Переход начался не с момента, когда последний васпа шагнул в двери реабилитационного центра, а именно тогда, в дождливый весенний день, в неприметной деревеньке Есенка, раскинувшейся на берегах одноименной речки. В час, когда я лицом к лицу встретился с командиром Буном.
Я помнил его таким же — поджарым и худым, как жердь. Он был необщителен и угрюм, зато никогда не наказывал попусту, чем снискал уважение подчиненных. Его исчезновение из Улья было овеяно слухами: поговаривали, что он пропал на болотах при странных обстоятельствах, может, сожрали болотницы, может, поддели на вилы люди.
А теперь он спокойно стоит передо мной, живой и здоровый. Правда, выглядит чуть старше. И залысин чуть больше. Зато угрюмости во взгляде — как не бывало.
— Так, так, — произносит он. — Теперь преторианец?
Мне хочется ответить, что как раз теперь-то нет ни претории, ни Королевы, поэтому теперь я — никто. Но слова не находят выхода. В горле — болото. Под ногами — болото. А дождь все льет и льет, как из дырявого корыта, и нет ему ни конца, ни края.
— Вот что, — говорит Бун. — Раз такое дело. Пожалуйте в дом. В тепле и сытости разговаривать легче. Согласны?
Он поворачивается к Захару. Мужик кивает:
— Коли озоровать не станут, так милости просим. Мы гостям завсегда рады.
— Пущай! — поддакивает его приятель. — Только так и не решили, куда речку отводить. Еще пару дней такого дождя — и не миновать потопа.
— А если мы поможем?
Голос раздается рядом со мной и принадлежит Торию. Он отпихивает меня плечом и выходит вперед. Тот еще помощник: исхудавший, бледный до синевы. Люди переглядываются, а Торий с воодушевлением продолжает:
— Нет, правда! У нас там, в лагере, — тычет пальцем за спину, — сотни две васпов! Устали жутко. Голодаем. Так если бы мы помогли…
— А что, — говорит Захар. — Коли поможете — то низкий вам поклон. И приютим, и накормим. Найдется на такую ораву-то?
— Надо найти, — твердо говорит Бун. — Не просто так пришли. Нужда привела.
— Оно и видно, — вздыхает Захар. — Вон, какие худющие, насквозь просвечивают. Уговор один только: не дурить. Мы хоть люди мирные, но на место и навь поставить сможем.
— Они поставят, — серьезно подтверждает Бун.
И не понятно — то ли шутит, то ли действительно есть у людей какой-то секрет, отчего им и монстры не страшны.
А мне остается только принять решение. И я его принимаю.
Дом у Буна большой. Не такой большой, как у Захара (тот оказывается старостой и живет в двухэтажном особняке), но после преторианской кельи кажется настоящим дворцом.
Мне выделяют комнату и чистую постель, на которую я валюсь бревном и — выключаюсь.
Именно это слово прекрасно характеризует мое состояние. Да и не только мое — всех васпов. И тех, кого расселили по домам (в основном, командный состав), и тех, кто встал вокруг деревни лагерем. Мы выключаемся, как отработанные механизмы: быстро и почти одновременно. Нас можно брать голыми руками. И если бы люди захотели перерезать нам глотки — мы бы не оказали сопротивления.
Когда я просыпаюсь, Бун стоит в дверях, прислонившись плечом к косяку, и крутит мой стек. Я рывком поднимаюсь с постели, и слежу, как Бун выполняет кистевое вращение — неуклюже, будто вспоминает давно позабытые приемы.
— Смерть… где твое жало? — мрачно говорит он.
Описывает над головой дугу, перебрасывает стек из одной руки в другую — хват у него неправильный, непривычный и мне кажется это странным. Но Бун уже убирает лезвие и протягивает стек рукоятью вперед. Констатирует с грустью:
— Отвык. Старею. Убирай теперь. От греха подальше.
Я тянусь к оружию слишком поспешно, чем вызываю у него ухмылку, но успокаиваюсь только тогда, когда прорезиненная рукоять ложится в ладонь. И вздыхаю с облегчением. Стек — он как маршальский жезл. Как погоны преторианца и поцелуй Королевы. Его нельзя получить просто так — только пролив чужую и собственную кровь, только впустив в себя смерть и тьму. И, наряду с преторианской формой, это — единственная личная вещь, которую мне позволено иметь.
Формы, кстати, тоже нет. Я откидываю одеяло и понимаю, что лежу в постели совершенно голый.
— Где? — только и могу хрипло спросить я.
А Бун не успевает ответить: в комнату впархивает миниатюрная девчушка лет пятнадцати и громким шепотом сообщает с порога:
— Тятенька, баня истопилась…
И видит меня. Глаза становятся круглыми, как чайные блюдца. На щеках расцветает румянец.
— Эх, Василинка! — досадливо прикрикивает на нее Бун. — Не видишь, гость проснулся? Ну-ка, брысь отсюда!
Она ойкает, прикрывает рот ладошкой и вылетает из комнаты. А Бун кричит вслед:
— Матери скажи! Пусть форму выгладит, если высохла!
Потом перехватывает мой взгляд.
— Даже не думай, — говорит он и в голосе появляются металлические нотки.
Я нервно облизываю губы. Перед глазами еще маячит ладная девичья фигура — совсем тоненькая, но уже округлая в нужных местах. Ноздри щекочет волнующий молочный запах.
— Кто… она? — спрашиваю.
Бун сутулит плечи, пальцами прореживает рыжеватую шевелюру — пальцы у него цепкие, длинные, узловатые. И есть в них что-то необычное, ненормальное. Я тогда еще не понимаю, что…
— Иди мыться, — устало говорит Бун. — Потом ждем на обед.
Я не перечу. Оборачиваюсь одеялом и иду на двор, но чувствую, как на плечо ложится тяжелая ладонь.
— Хоть ногтем тронешь… голову оторву, — жестко говорит Бун, и в его глазах загорается холодный огонь. — Дочка это моя, — понизив голос, продолжает он. — Старшая. И другим передай… берите, что хотите. Ешьте, сколько хотите. Но хоть одну бабу обидите… пожалеете. Это понятно?
Он еще какое-то время держит меня, буравит тяжелым взглядом, будто хочет проникнуть в сокровенные мысли.
— Не волнуйся, — спокойно отвечаю ему. — Васпы умеют благодарить за добро. Не так ли?
— Так, — глухо говорит он и убирает руку, тычет согнутым пальцем в сторону бани. — Иди.
И захлопывает за мной дверь парилки. Только тогда я понимаю, что неправильно с его руками: на левой не хватает двух пальцев, на правой — одного.
Эта девочка не выходит у меня из головы. Она похожа на моих русалок, хотя и не блондинка. Но я вспоминаю, как вились рыжие завитки над розовым ухом, как облегала юбка ее крепкие бедра. Знаю, какими острыми будут ее груди, если с них сдернуть сорочку. Как сладко она будет извиваться, когда россыпь веснушек перечеркнет лезвие моего стека и на молочно-белой коже проступят контрастные багряные капли…
Тогда я поддаюсь искушению и удовлетворяю себя — столь же быстро, как и смываю следы своего греха. Но когда я выхожу, облаченный в выстиранный и выглаженный, с иголочки, мундир, Бун смотрит на меня исподлобья, с нескрываемым презрением. Пусть. Это лучшее, что я могу сделать для бедной девочки: не важно, сколько тьмы и грязи будет в моей голове. Важно, что я не нарушу данное Буну слово.
Стол накрывает женщина, назвавшаяся Евдокией. Она слегка полновата, но еще молода и посматривает на меня с волнением.
— Вот рассольник, вот котлетки, а вот пироги сладкие, только из печи, — говорит она, и ее белые руки порхают над скатертью, выставляя блюда. — Отведайте, пан, что Бог послал.
Бун ловит ее под локоть трехпалой рукой:
— Не суетись, Дона. Отдохни. Мы уж сами.
Женщина улыбается, приглаживает волосы ладонью.
— Да что ж, разве мне для хороших людей жалко? Не каждый день сослуживца встречаешь, — гладит Буна по плечу. — Не волнуйся, мешать я вам не буду. Только на бражку не налегайте.
Бун смеется, а женщина наклоняется и целует его в лоб, после чего уходит.
— Жена это моя, — отвечает Бун на мой невысказанный вопрос. — Девятый год живем душа в душу.
