Морока (сборник) - Козырев Михаил Яковлевич (книги полностью .TXT) 📗
– Нет. То есть – да… собственное…
– Достаточно, – проскрипел худощавый судья, – можете сесть.
Суд удалился на совещание.
Я был удивлен и раздосадован. Когда же мне дадут возможность произнести мою горячую защитительную речь?
– Почему они не допрашивают меня? Почему не спросили, какое преступление я совершил? – спросил я конвойного.
– А они и так знают, – ответил конвойный.
Это было сказано так резонно, что я стушевался.
Ожидание длилось недолга. Минут через пять сухощавый судья скрипучим, как испорченное перо, голосом прочитал длиннейший обвинительный акт и, наконец, заключение, которое одно я в сущности только и слышал:
– Ввиду пролетарского происхождения – оправдать.
Такое решение удивило меня. И еще более, чем решение суда, меня удивило то, что судья, закончив чтение, объявил перерыв и, подойдя ко мне, сделал приветственный знак рукой и спросил, каким образом попал я в столь тяжелое положение. Я рассказал.
– Это невозможно, – ответил он.
Из публики выделились два человека и оба подошли ко мне.
– Вы – рабочий? – спросил один.
– Вы – партийный? – спросил другой.
Я говорил им то, что написано на первых страницах этой правдивой повести. Они удивлялись, наперебой приглашали меня к себе, кто на обед, кто на ужин. Мне оставалось только записывать адреса.
Скоро я очутился в прекрасно обставленной гостиной наедине с молодым человеком, очень заботливо угощавшим меня самым изысканным ужином. Я не понимал, что со мной происходит.
– Да скажите же, наконец, в чем дело? – спросил я.
Этот молодой человек будет в дальнейшем играть некоторую роль в нашей повести, и я должен описать его. Он был чисто выбрит, со впалыми щеками, вытянутым лицом и носил монокль. По внешности он больше всего напоминал лицеиста.
– Спрашивайте, – сказал он, – я весь к вашим услугам.
Я заметил, что он даже картавит, как настоящий лицеист.
Я собрался с мыслями и стал задавать вопросы.
Шестая глава
Я на верху блаженства
– Скажите, почему вы и все остальные на суде приняли во мне такое участие? Кто эти люди?
Молодой человек закинул ногу на ногу:
– Рабочие! – ответил он.
– Рабочие? – удивился я.
– Ну да! Разве вы не знаете, что сорок лет назад у нас произошла победоносная пролетарская революция?
Это известие ударило меня, как обухом по голове. Я перестал что-либо понимать во всей этой бестолковщине.
– Пролетарская революция?
– Ну да, – самодовольно ответил Витман – так звали моего собеседника. – Пролетариат выдержал отчаянную борьбу и победил. По крайней мере, в нашей республике…
Он кратко познакомил меня с тем, что произошло в течение этих сорока лет. С каждым словом мое удивление росло, и вместе с тем росла моя радость. То дело, которому я отдал лучшие годы своей жизни, наконец восторжествовало: я в рабочем социалистическом государстве, где все законы написаны рабочими и на пользу рабочим, где рабочие стоят на верхушке, управляют фабриками, заводами, государством…
У меня закружилась голова.
– А буржуазия? – спросил я.
– Буржуазия? – переспросил Витман. – Этих кровопийц, – очень хорошо выходило у него это слово при его картавом выговоре, – этих кровопийц мы заставили нести самую тяжелую и неприятную работу. Мы заняли их особняки и дворцы, а их переселили в подвалы. Да, это полная и окончательная победа.
Признаюсь, я был на верху блаженства в этот вечер. Я забыл обо всем, что пришлось мне пережить за последние дни, и только одно угнетало меня: почему в этой великой борьбе я был лишен возможности принимать личное участие? И из-за чего? Из-за какой-то глупой случайности.
Но скоро во мне заговорило сомнение:
– Как могло выйти, что в социалистическом государстве я чуть не умер от голода, и никто не хотел помочь мне?
– Вы начали не с того конца. Вы действовали по-старому. Вы пошли искать работы. Как глупо! В то время, когда каждый человек на учете и у каждого есть свое место, вы ищете работы! Вы должны были выяснить сначала свое социальное происхождение, а вы стали просить подаяния на улице у прохожих. Вторая глупость: кто же вам подаст? Наши граждане отлично знают, что если у вас нет хлеба, значит, вы того заслужили, и не дело частного лица вмешиваться в распоряжения государства.
Оказалось, что государственная машина слишком хорошо отлажена, ни одно событие не ускользает от этого аппарата, и все мое несчастье заключалось в том, что я не мог попасть на зубчик машины, которому надлежало ведать моим делом.
– Поймите, что ваше положение было более чем необыкновенным.
Мне пришлось согласиться с этим.
– Теперь ошибка будет исправлена… Вы увидите, какая у нас прекрасная организация и как хорошо живется теперь рабочему человеку.
Со своей стороны он расспрашивал меня о нашей работе в царское время, о забастовках, спрашивал, с какими из известных вождей я был знаком, и очень удивился, когда я сказал, что был одним из друзей товарища Коршунова.
В его квартире я остался и на ночь.
– А завтра мы позаботимся о том, чтобы у вас был собственный угол.
На следующее же утро при содействии Витмана я был одет в новенькое, с иголочки, платье, в кармане у меня был паспорт и партийный билет. К обеду у меня была уже квартира.
– Отличная квартира, – говорил Витман. – Она была до сих пор занята остатками одного буржуазного семейства, всячески пытавшегося скрыть свое происхождение. Только вчера их вывели на чистую воду и теперь переселят в подвал. Вам очень повезло, – добавил он, – теперь так трудно получить приличное помещение.
Мы поехали осматривать квартиру. Она помещалась в доме номер семь по Большой Дворянской улице. Я очень любил это место: чугунные узоры на ограде дворца Кшесинской, голубой купол мечети, Петропавловская крепость и вздыбивший кошачью спину Троицкий мост. А исторические воспоминания? Александровский парк – отсюда девятого января шли толпы рабочих к царю, здесь озверевшие солдаты и казаки расстреливали пытавшихся спрятаться за деревья мальчишек. Помню, в детстве сюда приводил меня отец показывать домик Петра Великого – память о том времени, когда героическими усилиями народа был построен этот город – окно в Европу.
Местность изменилась мало, как будто сорок лет прошли без следа. Все было так же, как и тогда, если не считать одного несущественного обстоятельства: новых названий. Названия эти очень щедро давались в первые годы революции и должны были напоминать о наиболее важных моментах в истории революционной борьбы. Мне хотелось познакомиться с происхождением некоторых из них, но когда я спросил Витмана, кто такой Блохин, именем которого названа одна из улиц, тот, поморщившись, сказал:
– Зачем вам это знать? Никто не знает!..
Меня заинтересовало, как далеко зашло это переименование, не переименован ли и домик Петра Великого, но от этого вопроса я воздержался.
Во дворе дома номер семь увидал я двух женщин: старушку в очках, очень бедно одетую, и милую девушку лет двадцати двух, показавшуюся мне красавицей. Она напомнила мне. Ну да я не буду говорить, кого она мне напомнила. Такие же ясные глаза и белокурые волосы. Они посторонились, чтобы пропустить нас. Я снял шляпу и раскланялся. Девушка не ответила на мое приветствие, а Витман с удивлением посмотрел на меня. Девушка отвернулась, и я заметил, что на глазах ее показались слезы.
– Это выселенное буржуазное семейство, – шепнул мне Витман. Мне стало жаль девушку, и я, подойдя к ней, сказал:
– Уверяю вас, что я не хотел сделать вам неприятности.
Но Витман не дал мне кончить начатой фразы – он отвел меня в сторону и предупредил, что я не имею права разговаривать с этой девушкой. Я удивился.
– Ведь она из другого класса, – объяснил он.
Это объяснение мало удовлетворило меня, я понял только, что надо до поры до времени не возражать и не расспрашивать.
Мы прошли в квартиру.
