Рецидивист (Тюремная пташка) - Воннегут-мл Курт (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗

Рабочие, все как один — бастовавшие, не бастовавшие, ненавидели папашу с Джоном, однако признавали, что те лучше всех в мире знают, как лить сталь и ковать железо. А насчет молодого Александра они вот что думали: прямо барышня в штанах, башка не тем забита, а чтобы к домнам, к станам близко подойти, молотком по наковальне ударить — ни-ни, тут же струсит, где ему, такие для работы, с опасностью связанной, непригодны. Идет он по улице, а работяги ему платками машут: мол, понимаем, никакой ты не мужик.

Через много лет Уолтер Ф.Старбек, для которого описываемые события стали легендой, как-то спросил Александра: зачем же вы после Гарварда в таком противном месте работать решили, папашато не настаивал, — и тот в ответ забормотал, что (расшифрую заикание его кошмарное) «тогда мне казалось, богатому человеку вроде меня надо же понимать, какая жизнь там, где богатство делают. Молодой был, слишком молодой. Богатство, если оно настоящее, надо или принимать без всяких вопросов, или вообще не принимать».

Насчет заикания его, как дело обстояло до Бойни на Кайахоге: Александр — он просто ужас до чего стеснительный был, оттого и спотыкался на каждом слове. Скажет и замолчит, но ненадолго, секунды на три, не больше, только уж как замолчит, мысли в нем словно запертые, ни одна наружу не пробьется.

Вообще-то, когда рядом отец его деловитый был или братец, он так и так не больно в разговоры пускался. Только молчание это скрывало тайну, и, сознавая ее, он начинал понимать ничуть не хуже, чем они оба. Решат они что-нибудь и еще до того, как свое решение объявят, почти всегда ему уж известно, что решили и отчего подругому решить не могли. Никто пока что в толк не взял, к чему дело клонится, а вот он все понял, потому как, слава Богу, в индустрии, в технике там всякой разбирается профессионально.

Итак, началась в октябре забастовка, и Александр сразу угадал, как нужно действовать, хотя никогда прежде со стачками дела иметь не приходилось. Гарвард был далеко, все равно как за тридевять земель. Да и все, чему его там учили, без пользы оказалось, когда надо, чтобы завод снова заработал. Вот агентство «Пинкертон» знает, как этого добиться, и полиция знает, и, может, еще Национальная гвардия. [4] Папаша с братом рта раскрыть не успели, как Александр уж догадался, что они сейчас скажут: страна большая, много найдется таких, кого нужда заставит за любые деньги работать. Тут папа с братом именно это и говорят, а Александр еще кое-что насчет деловой жизни усваивает: есть такие компании — они часто за профсоюзы себя выдают, — которые этим вот и занимаются, рабочих набирают в подобных случаях.

К концу ноября из заводских труб снова повалил дым. А у бастовавших денег совсем не осталось — ни на хлеб, ни за жилье платить и отопление. На триста миль вокруг каждому промышленнику был послан список фамилий, чтобы упомянутых в нем не принимали на работу: смутьяны, хлопот не оберешься. А лидера их, Колина Джервиса, посадили, и он ждал судебного разбирательства по сфабрикованному делу об убийстве.

Пятнадцатого декабря жена Колина Джервиса (все ее называли просто — Мать) во главе депутации из двадцати других жен стачечников явилась к проходной завода и попросила Дэниела Маккоуна выйти к ним. Он вместо себя послал Александра и записку написал, которую Александр сумел огласить, даже ни разу не запнувшись. Говорилось в записке, что Дэниел Маккоун — человек очень занятый, нет у него времени беседы вести с людьми, которые больше не имеют никакого отношения к компании «Кайахога. Сталь и мосты». Они, видно, что-то спутали, тут производство, а не богадельня. Пусть, дескать, в церковь сходят или в полицейский участок, там им дадут список разных организаций, куда и подобает обращаться за помощью, если им помощь нужна и если заслужили, чтобы помощь им оказывали, или думают, что заслужили.

Мать Джервис говорит Александру: «Я проще выражу, зачем пришли, я прямо говорю — бастующие обратно на работу хотят вернуться, на любых условиях. Их теперь чуть не всех из домов выселяют, и деваться им некуда».

— Вы меня извините, — Александр говорит, — я только могу снова отцовскую записку вам прочитать, если хотите, а больше ничего.

Много лет спустя Александр Маккоун признавался, что тогда разговор с депутацией этой на него никак не подействовал. Наоборот, признавался он, ему даже очень было приятно ощущать себя такой исправной «м-м-машиной».

А тут вдруг офицер из полиции появляется, капитан. И предупреждает женщин, что они нарушают закон, потому что запрещено собираться толпой — транспорту мешают и создают угрозу общественному спокойствию. Говорит: немедленно разойтись, требую именем закона.

Они и разошлись. Потянулись через большой пустырь перед проходной. Завод так построили, чтобы своим фасадом он напоминал просвещенным людям о площади Сан-Марко в Венеции. Заводская башня с часами была точной, только наполовину уменьшенной, копией знаменитой звонницы на Сан-Марко.

Вот с площадки на этой-то звоннице Александр с отцом и братом смотрели в рождественское утро, как происходила Бойня на Кайахоге. У каждого был собственный бинокль. А также собственный маленький пистолет.

Колоколов на звоннице не повесили. А на пустыре перед нею не открыли ни кафе, ни магазинчиков. Архитектор подошел к обустройству пустыря очень по-деловому. Там нашлось место для повозок, колясок и вагонов конки, так и сновавших туда-сюда. Он и завод практично выстроил, архитектор этот, самый настоящий форт получился. Если толпе вздумается на приступ пойти, пусть для начала через незастроенный пустырь до стен доберется.

Был там один-единственный репортер, его кливлендский «Откровенный собеседник» прислал — теперь эта газета принадлежит корпорации РАМДЖЕК, — и вместе с женщинами побрел этот корреспондент через пустырь. «Что теперь предпринять собираетесь?» — спрашивает он Мать, то есть жену Джервиса.

Понятно, предпринимать-то больше нечего было. Стачечники они уже и не стачечники вовсе, просто безработные, которых из домов выселяют.

Но ответила Мать мужественно:

— Мы еще вернемся! — говорит. Хотя что ей еще сказать оставалось?

— Когда вернетесь?

Ответ ее, наверно, прозвучал, как поэтическая строка, где сказано о безнадежности, царящей в Христовом мире, когда подступает зима:

— В рождественское утро.

Так этот ответ и напечатали в газете: редактор полагал, что тут некая угроза. И слухи о предстоящих на Рождество событиях в Кливленде расползлись по всей округе. Те, кто бастовавшим симпатизировал, — священники, литераторы, профсоюзные лидеры, деятели, державшиеся популистских взглядов, и прочие потянулись в город, словно какого-то чуда ожидали. Эти не скрывали, что порядки в экономике, которые у нас тогда были, их решительно не устраивают.

Эдвин Кинкейд, губернатор штата Огайо, вызвал на сбор роту национальных гвардейцев, чтобы защищать завод. Это были деревенские парни из южных округов штата, и выбрали их оттого, что среди бастующих не было у этих парней ни родственников, ни приятелей, а значит, забастовщики для них — те же хулиганы да нарушители порядка, только и всего. Идеальные американцы все они были, не налюбуешься: здоровенные, веселые, сознательные, старательно занимаются будничными своими делами, но если вдруг потребуется взяться за оружие и щегольнуть дисциплиной, страна может положиться на таких, как они. Возьмутся невесть откуда, а враги Америки оцепенеют от ужаса. А когда опасность останется позади, исчезнут, как будто их и не было вовсе.

Регулярная армия, которая сражалась с индейцами до тех пор, пока у индейцев больше не осталось сил сражаться, насчитывала тогда всего-то тридцать тысяч человек. Но зато у нас была потрясающая наша гвардия, и она сплошь состояла из деревенских парней, потому что у фабричных со здоровьем дело обстояло неважно — слишком длинный рабочий день. Между прочим, когда началась испано-американская война, выяснилось, что в бою гвардейцы ни на что не годны, такая скверная была у них подготовка.