Том 4. 1964-1966 - Стругацкие Аркадий и Борис (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗
В ванной зашумел душ, и вдруг Мария заорал ужасным голосом. Сначала я решил, что он пустил ледяную воду вместо теплой, но он орал не переставая, а потом принялся ругаться страшными словами. Мы с Оскаром переглянулись. Оскар был в общем спокоен, он решил, что так проявляется действие слега, и на лице его возникло сочувственное выражение. Бешено лязгнула задвижка, дверь ванной с треском откатилась, в спальне зашлепали мокрые пятки, и голый Мария ввалился в кабинет.
— Вы что, идиот? — заорал он на меня. — Что за грязные шутки?
Я обмер. Мария был похож на чудовищную зебру. Его упитанное тело покрывали вертикальные ядовито-зеленые потеки. Он орал и топал ногами, от него летели изумрудные брызги. Когда мы пришли в себя и осмотрели место происшествия, выяснилось, что душевой конус забит губкой, пропитанной зеленым лаком, и я вспомнил записку Лэна, и понял, что это Вузи. Инцидент исчерпывался долго. Мария считал, что это издевательство и хамское нарушение субординации. Оскар ржал. Я тер Марию щеткой и объяснялся. Потом Мария заявил, что теперь уж он никому не верит и испытает слег дома. Он оделся и принялся обсуждать с Оскаром план блокады города.
А я мыл ванну и думал, что моя работа в Совете Безопасности на этом заканчивается, что мне будет плохо и мне уже плохо, что я не знаю, с чего нужно начинать, что мне хочется включиться в обсуждение плана блокады, но хочется не потому, что я считаю блокаду необходимой, а потому, что это так просто, гораздо проще, чем вернуть людям души, сожранные вещами, и научить каждого думать о мировых проблемах как о своих личных.
«...Изолировать этот гнойник от мира, изолировать жестко — вот и вся наша философия», — вещал Мария. Это предназначалось мне. А может, и не только мне. Ведь Мария — умница. Он наверняка понимает, что изоляция — это всегда оборона, а здесь надо наступать. Но наступать он умел только опергруппами, и ему, наверное, было неловко в этом признаться.
Спасать. Опять спасать. До каких же пор вас нужно будет спасать? Вы когда-нибудь научитесь спасать себя сами? Почему вы вечно слушаете попов, фашиствующих демагогов, дураков опиров? Почему вы не желаете утруждать свой мозг? Почему вы так не хотите думать? Как вы не можете понять, что мир огромен, сложен и увлекателен? Почему вам все просто и скучно? Чем же таким ваш мозг отличается от мозга Рабле, Свифта, Ленина, Эйнштейна, Строгова? Когда-нибудь я устану от этого, подумал я. Когда-нибудь у меня не хватит больше сил и уверенности. Ведь я такой же, как вы! Только я хочу помогать вам, а вы не хотите помогать мне...
Наверху визгливо закричала Вузи, тонко и жалобно заплакал Лэн. В кабинете что-то бубнил Оскар. А я вдруг подумал, что теперь не уеду отсюда. Я здесь всего три дня, я не знаю, с чего здесь надо начинать и что должен делать, но я не уеду отсюда, пока мне позволяет закон об иммиграции. А когда он перестанет позволять, я его нарушу.
БЕСПОКОЙСТВО (УЛИТКА НА СКЛОНЕ — 1)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
С этой высоты лес был как пышная пятнистая пена, как огромная, на весь мир, рыхлая губка, как животное, которое затаилось когда-то в ожидании, а потом заснуло и поросло грубым мхом. Как бесформенная маска, скрывающая лицо, которое никто еще никогда не видел.
Леонид Андреевич сбросил шлепанцы и сел, свесив босые ноги в пропасть. Ему показалось, что пятки сразу стали влажными, словно он и в самом деле погрузил их в теплый лиловатый туман, скопившийся в тени под утесом. Он достал из кармана камешки и аккуратно разложил их возле себя, а потом выбрал самый маленький и тихонько бросил его вниз, в живое и молчаливое, в спящее, в равнодушное и глотающее навсегда, и белая искра погасла, и ничего не произошло — никакие глаза не приоткрылись, чтобы взглянуть на него. Тогда он бросил второй камешек.
— Так это вы гремели сегодня у меня под окнами, — сказал Турнен.
Леонид Андреевич скосил глаз и увидел ноги Турнена в мягких сандалиях.
— Доброе утро, Тойво, — сказал он. — Да, это был я. Очень твердый камень попался. Я вас разбудил?
Турнен придвинулся к обрыву, осторожно заглянул вниз и сейчас же отступил.
— Кошмар, — сказал он. — Как вы можете так сидеть?
— Как?
— Да вот так. Здесь два километра. — Турнен присел на корточки. — Даже дух захватило, — сказал он.
Леонид Андреевич нагнулся и посмотрел через раздвинутые колени.
— Не знаю, — сказал он. — Понимаете, Тойво, я человек вообще боязливый, но вот чего не боюсь, того не боюсь... Неужели я вас разбудил? По-моему, вы уже не спали, я даже немножко надеялся, что вы выйдете...
— А босиком почему? — спросил Турнен. — Так надо?
— Иначе нельзя. Я вчера уронил туда правую туфлю и решил, что впредь всегда буду сидеть босиком. — Он снова поглядел вниз. — Вон она лежит. Сейчас я в нее камушком...
Он бросил камушек и сел по-турецки.
— Да не шевелитесь вы, ради бога, — сказал Турнен нервно. — И лучше вообще отодвиньтесь. На вас смотреть страшно.
Леонид Андреевич послушно отодвинулся.
— Ровно в семь, — сообщил он, — под утесом выступает туман. А ровно в семь часов сорок минут туман исчезает. Я заметил по часам. Интересно, правда?
— Это не туман, — сказал Турнен сквозь зубы.
— Я знаю, — сказал Леонид Андреевич. — Вы скоро уезжаете?
— Нет, — сказал Турнен сквозь зубы. — Мы уезжаем не скоро. Мы уезжаем через два дня. Через — два — дня... — сказал он с расстановкой. — Повторить?
— Сегодня я спросил вас в первый раз, — кротко сказал Леонид Андреевич.
— И больше не спрашивайте, — сказал Турнен. — Хотя бы сегодня.
— Не буду, — сказал Леонид Андреевич.
Турнен посмотрел на него.
— Я надеюсь, вы не обиделись?
— Ну что вы, Тойво...
— А вы тоже не любите охоту?
— Терпеть я ее не могу.
Турнен опустил глаза.
— Что бы вы делали на моем месте? — спросил он.
— На вашем месте? Ну что бы я делал... Ходил бы за женой по лесу и носил бы ее... этот... ружье... и разные огнеприпасы.
— А вам не кажется, что это было бы глупо?
— Зато спокойно. Мне нравится, когда спокойно.
Турнен поджал губы и покачал головой.
— Она не выносит, когда я таскаюсь следом. Она раздражается, нервничает, все время промахивается. И егеря злятся... Так что я предпочитаю оставаться. В конце концов, можно представить себе, что это даже полезно... Здоровое волнение, этакое взбадривание...
— Действительно, — сказал Леонид Андреевич, — как это мне сразу не пришло в голову? Все эти наши страхи — просто нормальная функция застоявшегося воображения... Ведь что такое этот лес? А?
— Да, — сказал Турнен. — Что он, собственно, такое?
— Ну, тахорги... Ну, туман, который, правда, не туман... Смешно!
— Какие-то там блуждающие болота, — проговорил Турнен, усмехаясь.
— Насекомые! — сказал Леонид Андреевич и поднял палец. — Вот насекомые — это действительно неприятно.
— Ну, разве что насекомые...
— Да. Так что, я думаю, мы совершенно напрасно беспокоимся.
— Слушайте, Горбовский, — сказал Турнен, — почему-то, когда я разговариваю с вами, мне всегда кажется, что вы надо мною издеваетесь.
Леонид Андреевич поднял брови.
— Странно, — сказал он. — Честное слово, я действительно думаю, что мы с вами напрасно беспокоимся.
Они помолчали.
— Я беспокоюсь о своей жене, — сказал Турнен. — А вот о чем беспокоитесь вы, Горбовский?
— Я? Кто вам сказал, что я беспокоюсь?
— Вы все время говорите «мы с вами»...
— А-а... Ну, это просто... Вы только не подумайте, что я тоже беспокоюсь за вашу жену. Если бы вы видели, как она на двести шагов...
— Я видел, — сказал Турнен.
— И я тоже видел. Поэтому я нисколько за нее не беспокоюсь.
Он замолчал. Турнен подождал немного и спросил:
— Все?
— Что — все?
— Больше вы ничего мне не скажете?
