Абсолютное программирование - Петров Сергей (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .txt) 📗
– Рич, топай сюда! Сейчас ритуал совершать будем!
– Что он говорит? – обратился ко мне окосевший от жары и пыли Коллмэн.
– Он зовет вас принять участие в традиционном ритуале. Идите, Ричард.
– Что за ритуал?
– Ничего опасного. Соболев объяснит. Просто чтобы ракета хорошо полетела. Это в ваших интересах, не так ли?
– Да-да, конечно. А вы, Маша, будете принимать участие в ритуале?
– Нет, наверное. Идите, Ричард, я отсюда понаблюдаю.
Сопровождающий капитан Коля, кое-что, как выяснилось, кумекающий по-английски, во время нашего диалога спрятался за «уазик» и там, присев на корточки, одиноко боролся с приступом хохота.
Ничего не понимающий Коллмэн добрел до Соболева. Вся остальная сцена достойна стать кульминацией в театре абсурда. Соболев что-то долго объяснял Коллмэну, продолжая размахивать руками. Коллмэн, не до конца соображая, чего от него хотят, ошалело оглядывался на меня. Я успокоительно махала ему рукой: дескать, делайте, что вам говорят, так положено. Остальная компания наперебой подавала Соболеву советы, как получше объяснить американцу его задачу. Потом, когда Коллмэн, наконец, пожал плечами в знак неуверенного согласия, толпа принялась ходить вокруг пусковой установки и выбирать место для совершения ритуала. Долго изучали хвостовую часть пускового контейнера, но пришли к выводу, что она расположена все-таки высоковато. Предложение притащить стремянку не прошло. Гигантские колеса транспортера тоже висели в воздухе, но над самым бетоном. Однако Соболев отверг и эту идею: «Мы же не шофера, в конце концов!» В итоге согласились подвергнуть ритуалу одну из шести мощных гидравлических опор, на которых вывешивалась вся установка. Генерал, Соболев и Коллмэн выстроились рядком и принялись расстегивать брюки. Я отвернулась и прикрыла глаза рукой. Тройное радостное журчание разнеслось над степью. Капитан Коля за «уазиком» встал на четвереньки и заржал в полный голос.
На двухкилометровую отметку нас привезли за полчаса до пуска. Здесь уже толпились репортеры со своей раскоряченной техникой, жевали бутерброды с семгой и заливали их сверху кока-колой. По лицам хорошо читалось, что хлебосольный Соболев не забыл обеспечить ночной досуг и для журналистской братии. Интересно, что они там сейчас наснимали своими телевиками во время совершения ритуала? При нашем появлении раздались жиденькие аплодисменты.
– Машка, отойди-ка сюда, – сказал мне Соболев негромко, пока истосковавшаяся по информации пресса обгладывала Коллмэна. – Слушай, чего скажу. Во время пуска, особенно если по трансляции услышишь что-нибудь не то, посматривай на меня. Я дам знак. Ни о каких проблемах, тьфу-тьфу-тьфу, не вздумай им ничего перевести. Они все по-русски ни бум-бум, я специально таких в Англии отбирал. Не дай Бог, конечно, но испытания всего лишь летные, всякое может случиться. На тебя вся надежда. Поняла?
Я кивнула.
– Ну умница. Топай, – Соболев мягко развернул меня своими ручищами в сторону прессы и не удержался – слегка хлопнул ладонью по попке. Это у него такая благодарность за хорошую работу. Прошлой ночью.
…Знакомый с младенчества по телерепортажам, кинохронике и научной фантастике обратный отсчет, как и положено, закончился командой «пуск». Далекая загогулинка пусковой установки мгновенно, словно из пленки вырезали кадрик, и беззвучно окуталась молочно-белыми клубами дыма. Было прекрасно видно, как в разные стороны разлетаются какие-то детали пускового устройства – наверное, по ним ракета скользила внутри контейнера. Сама она – худенький темный штришок в центре плоского, ограниченного горизонтом пустынного круга, – зависла, вышибленная из контейнера пороховым зарядом, над белой неподвижной кучей. Двигатель не работал. Даже я, человек, далекий от проблем Соболева, ощутил в эту долю секунды сосущую тревогу – неужели провал? И сразу полыхнуло лезвие пламени, разметав пороховой дым и заменив его другим, более темным и более живым. Тут до нас дошел звук – сначала хлопок, за ним пауза, и потом обвальный грохот, закладывающий уши и вызывающий желание присесть, закрыть голову руками и покорно ждать конца света. Ракета быстро-быстро, и все быстрее, как будто цепляясь за невидимый канат или сидя на растущем дымовом столбе, стала карабкаться в бесцветное горячее небо. Дымовой столб начал крениться, не выдерживая ее тяжести, но она упорно ползла ввысь и вправо, уменьшаясь и унося с собой сверкающий факел и гаснущие громовые раскаты.
Тогда стала слышна трансляция. Пятнадцать секунд – полет нормальный. Двадцать секунд – полет нормальный. Отсчеты шли каждые пять секунд. Я переводила, стараясь улавливать смысл сообщений, чтобы не пропустить того, о котором говорил Соболев. Отработала первая ступень. Отработала вторая ступень. Полет нормальный. Разгонный блок. Полет нормальный. Разделение. Пуск прошел успешно.
На стартовой площадке сиротливо торчал обугленный стаканчик пускового контейнера. Над его верхним концом, лишенным привычной полукруглой крышки, курился легкий дымок. Как тогда, возле двери моей квартиры, с обреза глушителя пистолета, лежащего на ковролине.
Аудитория взорвалась аплодисментами. Все обнимались и целовались. Потом отправились на банкет. Потом еще раз обнимались и целовались у трапа «Каравеллы». Потом мы втроем – Соболев, Алексей Васильевич и я – наблюдали, как «Каравелла» отрывается от полосы и круто уходит в вечереющее небо, унося счастливого Коллмэна и нагруженную впечатлениями репортерскую команду в дождливую Британию. Потом Соболев сказал коротко:
– П…ц.
Это было первое матерное слово, которое я услышала от него за все годы знакомства.
– Михаил Александрович, – засуетился Алексей Васильевич. – Они еще раз пересчитывают. Думают, может, ошиблись. Через пару часов сообщат окончательный результат.
– Какой, к черту, результат! П…ц, я вам сказал! Все коту под хвост! Не тянет разгонный блок! Двенадцать спутников – не тянет! Десять тянет, а двенадцать – нет! И бабок на переделку – тоже нет! И времени – нет! Ничего нет! И через пару дней все об этом будут знать! Шила не утаишь! Американцы орбиты наших макетов отследят, будьте-нате!
– Но у нас же решение совета директоров, Михаил Александрович!
– Задницу вытрем этим решением! «Локхид» уже на той неделе свои пукалки клепать будет! Чтоб я еще раз на ваши авантюры клюнул! Да и не придется! Конец фирме! Понятно вам?
И Соболев, резко развернувшись, пошел к машине. Алексей Васильевич засеменил за ним, забегая то справа, то слева и бормоча какие-то оправдания. Я, пораженная этой сценой, постояла-постояла, да и побежала вслед. Похоже, о моем существовании вообще забыли, уедут еще без меня, куда я денусь в незнакомом городе?
Ночью в коттеджике с точностью до мелочей повторилась сцена предыдущей ночи, только вторым ее участником оказался не Коллмэн, а Соболев. Кажется, я потихоньку становлюсь матерью-утешительницей для всей всемирной ракетно-космической элиты. Снова звучали пьяные откровения, слезы, жалобы, скрип гостиничных пружин и, наконец, детское сопение в мою сиську.
Лежа в мокрой от пота постели в душной байконурской ночи в обнимку с Соболевым, я размышлял о том, что же все-таки имел в виду Саваоф, засылая меня в эту странную компанию. Маша спала. Бедная девочка! Вымоталась она с этими козлами. Добрая, умная русская женщина, каких в России – полстраны. Возятся, нянчатся с нами, терпят наши выходки, растят наших детей, стирают наши вонючие носки, экономят гроши от нашей воробьиной зарплаты. Любят нас, наконец, совершенно искренне! А за что любить-то? Ведь козлы же, действительно! Позорище. Вот еще раз обосрались. И дальше будем так же обсираться. Недееспособные. А потом, обосравшись, ползем к своим женщинам, и они принимают нас такими, и любят, и прощают, и утешают. Все беды в России – от женщин. Будь на их месте какие-нибудь американские эмансипэ, давно бы уже засунули нам одно место в электромясорубку, и с нашими-то мозгами и душами, да с Божьей помощью, из страны конфетку бы сделали. А так… Недостойна эта страна своих женщин.
