Подмастерье. Порученец - Хотон Гордон (читаем книги бесплатно txt) 📗
Я люблю ее меньше, чем могу, но гораздо больше, чем когда-либо объявлял.
И время проходит.
— Да.
И время проходит.
— Нашел!
Смерть помахал над головой красным мешком, младенчески улыбаясь от уха до уха.
— Осторожней, — предупредил Раздор. — Он, может, не завязан как следует.
Смерть пренебрег советом — раскрутил находку, а затем швырнул ее на середину комнаты. Мешок был размером примерно с овцу, ярко-красный. Он плюхнулся и заелозил, как медуза. Таинственное сообщение, оттиснутое на мешке бурыми чернилами, гласило: «М. Л. К-во 10 000». Раздор в отчаянии пнул стопку деревянных ящиков, которую перед этим изучал. Стопка закачалась, но не рассыпалась.
— Что же это все-таки?
— Сегодняшняя задача, — гордо ответил Смерть, поднимая мешок с пола. — Это как раз друзья, о которых я вам говорил. Десять тысяч муравьев. — Он развязал веревку и глянул внутрь. — Муравьев-легионеров, если совсем точно. Они пожирают всё на своем пути. И подчиняются своей королеве. — Он улыбнулся Раздору.
Тут же позабыв о своих обидах, Раздор тоже вперился в содержимое мешка. Я ожидал, что орда муравьев вырвется из мешка и опустошит округу, но Раздор, глядя в горловину, пробормотал какие-то умиротворительные заклинания и пресек любую деятельность.
— Что вы им говорите? — спросил я.
Он поднял взгляд.
— Ты не поймешь.
Мой мозг ходячего мертвеца забит всяким хламом. Сейчас там любовь, а через минуту — кучка бестолковых фактов из моей любимой энциклопедии. Не успел Смерть упомянуть слово «муравьи», как мозг взялся за работу — размышлять о ключевых отличиях муравья от трупа. Не унять. И вот что он сообразил.
Муравей способен поднять в пятьдесят раз, а перетащить — в триста раз больше своего веса. Труп не в силах ни поднимать, ни таскать ничего, потому что он мертвый.
У муравьев пять носов. У трупа — один (а в конце концов ни единого).
Муравьев когда-то применяли для лечения людей. Раствор из муравьиных яиц и лукового сока, говорят, лечит глухоту, а испарения перетертых красных муравьев, по слухам, — средство от простуды. Труп же при этом редко бывает чем бы то ни было еще, кроме результата или причины какой-нибудь болезни.
Некоторые муравьи в поисках воды забуриваются в почву на восемьдесят футов. Трупы никогда не углубляются под землю больше, чем на шесть.
Муравей значительно меньше трупа.
Что толку в таком мозге? И зачем он это со мной вытворяет?
Вечер, когда я забирал записывающее оборудование из квартиры Эми, — еще и вечер, когда я умер. Пока образы, связанные с этим воспоминанием, были не внятнее причудливых граффити, звуки — не осмысленнее перепутанных закольцованных сообщений. Но теперь я в последовательности событий уверен. Я знаю, как я умер.
Стоял влажный вечер позднего лета, через семь недель после первого звонка Эми. Она вышла на связь за пару дней до этого и уведомила меня, что можно забрать оборудование, а также попросила отчет о происходящем. Я сказал ей, что моя работа окончена и что результатами она будет более чем удовлетворена.
За предыдущие две недели я десятки раз отсмотрел видеозапись извращенной игры ее супруга во власть. Моя потребность вновь и вновь пересматривать это и нежелание признавать причины этой нужды убедили меня в том, что я давно подозревал: я — человеческий паразит. Но это меня, конечно, не остановило. Не могу сказать, что записанное возбудило меня — я даже не уверен, что похоть была главным позывом, — но я до неуютного близко подошел к пониманию желания. В конце концов — и против всяких принципов — я разломал пластиковый кожух, вырвал магнитную пленку и сжег улику.
Но забыть последний образ ее губ, перекошенных в улыбке, я не мог. Почему она улыбалась? Видео было едва ли исчерпывающим доказательством насилия: юрист усмотрел бы в этом простой случай садомазохистской игры, зашедшей слишком далеко. В таком случае не знак ли это, что она имела некую власть над Дермотом? Явив одну из его тайн стороннему наблюдателю и, потенциально, гораздо более широкой публике, она обретала некую силу отмщения. Но насколько его это заденет? Скорее другие собранные мною свидетельства встревожат его куда сильнее.
Так не мне ли предназначалась та улыбка? Нарциссическая мысль… но, возможно, чему-то в Эми было приятно показать, как далеко она зашла, как широко ей удалось раздвинуть границы своего желания. Возможно, неким безумным манером она даже хотела напомнить мне, кем я когда-то был, и заставить меня ревновать к тому, что я упустил.
Но ревности я не ощущал. Я ощущал омерзение к себе.
Эми открыла дверь, в руках она держала полупустой стакан апельсинового сока. Оба кольца с правой руки исчезли. Я прошел в гостиную и увидел открытую коробку крекеров «Риц» на журнальном столике. Обернулся, пока она задвигала засов, и вновь заметил маленькую ямку у основания ее шеи. В воспоминаниях я ощупывал эту округлость указательным пальцем, пробегал кончиком его вдоль пиков на ее позвоночнике, обследовал зеркальную впадинку у нее на пояснице. Видел, как Эми перекатывается на спину, слышал, как она говорит, что любит меня, ощущал ее поцелуй… И все еще стоял, где стоял, семь лет спустя, упав уже так глубоко в пропасть, что никакой свет не проницал эту тьму.
Я открыл застекленную дверь и шагнул наружу, привлеченный холодным сиянием луны. Балкон был маленькой безыскусной территорией с низкой стенкой, сделанной из желтого котсуолдского камня, с видом на безлюдную площадь. Я держался подальше от края. Лишь тонкий слой бетона отделял меня от семидесятифутового падения.
Почувствовав, что Эми приближается, я оперся о дверную раму. Глянул в сторону и увидел, что она смотрит на далекие уличные огни. Помедлив, она спросила, страшась моего ответа.
— Что-нибудь еще нашел?
— Достаточно, — ответил я.
— Я разочарована. — Она отвернулась и вздохнула. — Когда знаешь наверняка, все иначе… Но спасибо.
Я пожал плечами.
— Поэтому я здесь.
— Это не единственная причина.
И я не знал, что эта дразняще двусмысленная фраза означала. Может, так выражено желанье — или же обольщение походя. Увидев у меня на лице растерянность, она зло рассмеялась и ушла внутрь.
Начался дождь.
У нас была детская любовь. Мы познакомились, когда нам было по пятнадцать, и до окончания школы хорошо дружили, после чего довольно скоро взаимно влюбились. Наши дома были в Оксфорде всего в паре миль друг от друга, и я почти каждый вечер приезжал на велосипеде повидать ее. А еще я писал ей письма — дважды в неделю, больше двух лет. Пылкие письма, наполненные задором, желанием и радостью.
Подростковый роман!
— Я оставил улики в камере хранения на вокзале. Там микрокассета и кое-какие фотоснимки. — Я вручил ей ключ. — Фотографии я запечатал в простой бурый конверт. Возможно, ты не захочешь это видеть. — Я вынул листок бумаги из внутреннего кармана пиджака. — Вот список всего, что я нашел. Голые подробности — но этого хватит, чтобы на него подействовало.
— Спасибо.
Она спрятала ключ и листок у себя в гардеробе и вытащила записывающее оборудование из-под кучи свитеров. Я не узнал ничего из ее одежды и ощутил легчайший укол ревности. Эмоцию не истолкуешь.
— Счет пришлю на той неделе — или он читает твою почту? — Она покачала головой. — Как только оплатишь счет, все, что я обнаружил, — юридически твое. Естественно, можешь использовать все это и раньше… — Она кивнула. — И если больше ничего, я…
— Ты по мне скучал вообще?
Ее вопрос удивил меня, но я попытался этого не показать.
— Конечно.
— Мог бы и позвонить. Хоть раз.
— Я… ненадолго исчез.
— Рада, что ты вернулся.
Я почувствовал, что мой панцирь истончается. Сейчас я играл по ее правилам.
