Противостояние. Том I - Кинг Стивен (электронная книга TXT) 📗
В этой комнате под стеклянными колпаками стояли сухие цветы. На полу лежал сизо-серый ковер с тускло-розовыми розами. С холма из изящного эркера гостиной открывался вид на проходящее внизу шоссе 1. Территория их дома была отделена от дороги высокой живой изгородью. Карла нещадно пилила мужа, пока он не посадил кустарник сразу после взрыва на заправочной станции «Эксон», что на повороте. А потом стала изводить Питера требованиями, чтобы он заставил изгородь расти быстрее. Ее, считала Фрэнни, устроили бы даже радиоактивные удобрения. Резкость ее выпадов по поводу кустарника уменьшалась по мере его роста. И Фрэнни думала, что года через два, когда изгородь станет достаточно высокой, чтобы вид ненавистной заправочной станции полностью исчез с горизонта и ничто больше не оскверняло бы гостиную, мать совсем успокоится.
Ну хватит об этом.
На обоях был узор из больших зеленых листьев и розовых цветов, почти того же оттенка, что и розы на ковре. Мебель в раннеамериканском стиле и двойные двери из темного красного дерева. Камин был лишь для видимости, неизменное березовое полено вечно лежало в его топке из красного кирпича, которая всегда была безупречно чистой, без единого пятнышка копоти. Фрэнни предполагала, что полено уже так высохло, что, если его поджечь, оно вспыхнет как бумага. Над поленом нависал огромный котел, в котором впору было купать ребенка. Он достался от прабабушки Фрэнни и тоже навечно застыл над вечным поленом. Над каминной полкой, завершая картину, висело вечное кремневое ружье.
Мгновения.
Одно из самых ранних воспоминаний Фрэнни было связано с тем, как она описала этот сизо-серый ковер с тускло-розовыми розами. Ей тогда было года три, ее не так давно приучили к горшку, из-за чего, вероятно, и не пускали в гостиную от греха подальше, кроме особых случаев. Но однажды она каким-то образом ухитрилась пробраться туда и, видя, как мать не просто побежала, а буквально рванулась, чтобы схватить ее, пока не произошло немыслимое, именно это немыслимое и совершила. Ее мочевой пузырь расслабился, и расплывшееся под ней пятно, превратившее ковер из сизо-серого в темно-серый, заставило мать прямо-таки завопить. Пятно в конце концов сошло, но сколько же понадобилось для этого терпеливых стирок? Только одному Богу это известно, но не Фрэнни Голдсмит.
Именно в гостиной мать, не стесняясь в выражениях, устроила Фрэнни беспощадную и долгую выволочку после того, как застала ее с Норманом Берстайном в амбаре, когда они изучали друг друга, сбросив одежду в одну кучу на стоге сена. Как ей это понравится, спросила Карла под торжественное тиканье дедушкиных часов, отсчитывающих мгновения, если она проведет ее в голом виде туда и обратно по шоссе 1? Понравится? Фрэнни, ей тогда было шесть лет, заплакала, но все-таки не впала в истерику, которую вполне могла вызвать подобная угроза.
А в десять лет она врезалась на велосипеде в почтовый ящик, когда обернулась назад, чтобы крикнуть что-то своей подруге Джорджетте Магуайр. Она поранила голову, в кровь разбила нос, ободрала обе коленки и на несколько секунд потеряла сознание от шока. Придя в себя, она, всхлипывая, заковыляла по подъездной дорожке к дому, напуганная видом обильно льющейся крови. Конечно, она бы пошла к отцу, но, так как он был на работе, она добрела до гостиной, где ее мать — угощала чаем миссис Веннер и миссис Принн. «Выйди вон!» — закричала мать, но уже в следующее мгновение подбежала к Фрэнни и, обнимая ее, запричитала: «Ох, Фрэнни, дорогая, что случилось, ах, бедный носик!» Продолжая утешать дочь, она поспешила увести ее на кухню, где пол можно было легко отмыть от крови, и Фрэнни так никогда и не забыла, что первыми ее словами были не «Ох, Фрэнни!», а «Выйди вон!». Мать прежде всего думала о гостиной, где мерно велся отсчет времени и было не место крови. Наверное, миссис Принн тоже этого не забыла, потому что Фрэнни даже сквозь слезы заметила изумленное, ошарашенное выражение ее лица. С того дня миссис Принн стала бывать у них значительно реже.
В седьмом классе ей поставили в табель успеваемости плохую оценку за поведение, и, конечно, по этому поводу она была вызвана в гостиную для объяснения с матерью. В последнем классе средней школы ее три раза оставляли после уроков за передачу записок, и это тоже обсуждалось с матерью в гостиной. Именно здесь они обсуждали стремления Фрэнни, которые неизменно в конечном счете начинали казаться несколько мелкими; здесь они обсуждали надежды Фрэнни, которые неизменно в конечном счете выглядели не вполне достойными; здесь они обсуждали жалобы Фрэнни, которые неизменно в конечном счете представлялись малообоснованными, уж не говоря о том, что воспринимались как пустое хныканье, нытье и неблагодарность.
Именно в гостиной стоял на козлах гроб ее брата, убранный розами, хризантемами и ландышами, наполнявшими комнату холодным ароматом. А в углу бесстрастные часы все так же мерно отсчитывали мгновения.
— Ты беременна, — еще раз повторила Карла Голдсмит.
— Да, мама. — В горле у Фрэнни пересохло, но она не позволила бы себе облизать губы. Вместо этого она сжала их и подумала: «В мастерской отца есть маленькая девочка в красном платье и всегда будет там. Она со смехом прячется под верстаком, на краю которого укреплены тиски, или, прижав к груди ободранные коленки, свернувшись в клубок, притаившись сидит за большим ящиком для инструментов с тысячей отделений. Это очень счастливая девочка.
А в гостиной матери томе есть девочка, но она намного меньше и не может удержаться от того, чтобы не напрудить на ковер, как ничтожная собачонка. Как паршивый маленький щенок. И она тоже всегда будет там, как бы мне ни хотелось, чтобы она исчезла».
— Ох, Фрэнни, — слова с невероятной быстротой слетали с губ матери, приложившей одну рук у к щеке, как оскорбленная старая дева, — как-же-это-получилось?
Это был в точности вопрос Джесса. Вот что ее в действительности достало тогда. Это был тот же самый вопрос, который задал ей он.
— Раз ты родила двоих детей, мама, я думаю, ты знаешь, как это получилось.
— Не смей дерзить! — закричала Карла. Ее глаза широко раскрылись и загорелись жарким пламенем, которого Фрэнни в детстве всегда боялась.
Она резко поднялась (такая манера вставать тоже всегда пугала маленькую Фрэнни), высокая женщина с седыми, красиво забранными кверху, всегда ухоженными волосами, высокая женщина в элегантном зеленом платье и бежевых чулках без малейшей морщинки. Как всегда в тяжелые минуты, она подошла к камину. На каминной доске, прямо под кремневым ружьем, лежал огромный альбом для наклеивания вырезок. Карла увлекалась составлением генеалогической хроники. В этой книге была записана полная история ее семьи… по крайней мере начиная с 1638 года, когда самый древний из известных ей предков возвысился над безымянной толпой лондонцев на достаточно продолжительный срок, чтобы его упомянули в некоторых старинных церковных книгах под именем Мертона Даунса, Вольного Каменщика. Генеалогическое древо ее семьи было опубликовано четыре года назад в журнале «Генеалогия Новой Англии» с упоминанием и ее имени как составителя семейной летописи.
Сейчас она дотрагивалась до этой книги, где с такой тщательностью собраны имена предков, как до святыни, которую никто не посмел бы осквернить. Интересно, подумала Фрэнни, не было ли среди них воров, алкоголиков и незамужних матерей?
— Как ты могла так поступить с отцом и со мной? — наконец спросила мать. — Это был тот мальчик, Джесс?
— Да, Джесс. Джесс — отец ребенка.
При этом слове Карла вздрогнула.
— Как ты могла так поступить? — повторила Карла. — Мы сделали все, чтобы правильно воспитать тебя. Это просто… просто…
Она закрыла лицо руками и разрыдалась.
— Как ты могла так поступить? — кричала она. — Так ты нас отблагодарила за все, что мы для тебя сделали? За то, что мы отправили тебя, чтобы ты… ты… спаривалась с каким-то мальчишкой, как сука в период течки? Негодяйка! Негодяйка!
