Живые и прочие (41 лучший рассказ 2009 года) - Касьян Елена "Pristalnaya" (книги онлайн полностью бесплатно txt) 📗
А вот с серьгой было совсем плохо.
Коля, который врет, что инженер, а на самом деле слесарь, согласился помочь за банку джин-тоника, один противный скользкий поцелуй и обещание второго. Помянул старинные лапидарии, шутливо заподозрил в ведовстве, приворотного зелья просил, скотина. Но дело сделал хорошо: вечером понедельника принес темный тонкий порошок в прозрачном пакете. После второго поцелуя Оленьке стало так гадко, что она едва не решила бросить задуманное. Истолченная в пыль яшма оказалась почти черной.
В магазине подарков Оленька купила двенадцать ониксовых… мисочек? плошечек? черт его знает. Главное, эти штуки идеально подходили. И стоили столько, что Оленьке теперь два месяца придется поминать китайцев добрым словом. За лапшу в пакетиках.
На блошином рынке украла мятый мельхиоровый кубок со святым Георгием. Цена ему была сорок рублей, и купить не жалко, но нельзя.
На рынке обыкновенном мерила свитера и куртки; унесла под кофточкой два шарфа — шерстяной коричневый и синтетический рыжий.
С лотка уличной торговки увела горсть желтой кураги.
Из овощного — полосатое яблоко.
Шарфик коричневый, который побольше, кинула на спинку стула, расправила по сиденью, распутала бахрому. Шарфик рыжий, полупрозрачный, пустила сбоку тремя тонкими складками. Справа уместила кубок с Георгием, развернув той стороной, что не мятая; яблоко — слева и чуть впереди. Курагу рассыпала вокруг, полюбовалась, убрала две штуки. Настольную лампу поставила на ручку кресла, свет получился хороший, тени — глубокие.
Сняла со шкафа едва успевший просохнуть загрунтованный холст, разложила мольберт, вытащила из-за уха карандаш и стала рисовать. Управилась за полчаса, поставила в сторонку — отсмотреться, чтобы потом не передумывать и не переписывать.
Чашечки-плошечки вымыла горячей водой и насухо вытерла льняным полотенцем.
Вытащила из шкафа все свои флакончики и пакетики, высыпала порошки.
Тайные зелья расставила вокруг:
— масло из голубых цветов, что летом распускаются в северных полях,
— прозрачный венецианский терпентин,
— и смолу дерева агатис, которой чудесным образом не дали загустеть.
Капельку одного, две — другого, добавить третьего, перемешать латунной аптекарской ложечкой, повторить двенадцать раз — и вот стоят вокруг Оленьки двенадцать мисочек-плошечек краденого волшебства.
Белила, думает Оленька, придется взять обыкновенные, из тюбика.
Жалко.
Натюрморт будет готов к летней сессии. Оленька его назовет — «Украденное».
Она представляет, как с гордостью будет рассказывать про кубок и шарфики, про то, как смешно таскать курагу из-под носа торговки и как страшно в магазине, потому что там камеры. Как мучительно будет молчать о красках, о самом главном, об украденном по-настоящему. Как Татьяна Олеговна поднимет бровь и скажет: что ж темноте так? Ну не перебелила в кои-то веки, и то молодец.
В кровати, перед сном, Оленька понимает, что ей совсем плохо.
Понимает, как это все мерзко, бессмысленно и глупо. Как недостойно настоящего художника и как смешно для обыкновенного человека. Как подло по отношению к тем, у кого украдено самое главное. Оленька плачет и думает: ну не виновата же я, что это придумала, что мне пришлось это сделать, — иначе оно бы съело меня изнутри. Обещает себе сходить в поликлинику и узнать про участкового психиатра.
Через двадцать минут слезы Оленьки высыхают.
Бабушку Нину нельзя представить без янтарного ожерелья. Оно тяжелое и некрасивое и чаще лежит в шкатулке, зато она в нем на всех фотографиях, даже на той, что сделала год назад и отложила для памятника. А самое главное — оно из настоящего янтаря.
Истолченный янтарь обливается двойным по весу количеством скипидара, ставится в теплое место, где остается до полного растворения, после чего нагревают смесь на водяной бане и постепенно прибавляют тройное по весу количество горячего льняного масла. Янтарный лак имеет темный оттенок и не годится для светлых красок.
Линор Горалик
ВОТ И ВСЁ
Он не мог работать, если знал, что эта штука лежит в одном из ящиков его стола, он не мог пользоваться ванной, если эта штука хранилась в аптечке, он не мог даже перенести ее присутствия в старом буфете на балконе, он все время чувствовал себя так, как будто она взорвется, как если бы это могло взорваться. Он не мог арендовать в банке сейфовую ячейку и положить эту штуку туда, потому что чувствовал, что тяжеленная металлическая ячейка будет тогда лежать прямо у него в голове. На четвертый день он арендовал в пятидесяти километрах от города холодильную камеру площадью сто четыре квадратных метра (минус двадцать градусов, на три года) и отнес эту штуку туда. Ему дали карточку и код, он открыл герметичную дверь, зажмурился, кинул эту штуку внутрь, запер дверь, бросился к лестнице, но почувствовал, что штука лежит слишком близко к выходу. Тогда он вернулся, опять открыл дверь, поднял штуку, донес ее до самого дальнего угла камеры и накрыл плащом. Потом, подумав, накрыл ее сверху еще и пиджаком, потом рубашкой, потом собой.
Гала Рубинштейн
ДРАКОНЫ НА ОБОЯХ
К концу недели погода наладилась, видимо, циклон сменился антициклоном, думала Таир, разглядывая потертые обои, слегка надорванные на стыке. Надо было клеить внахлест или совсем не клеить, а просто покрасить в голубой или лавандовый, или все равно в какой, лишь бы… Таир перевела взгляд чуть влево и забыла, о чем думала несколько секунд назад. Мысли не держались в голове, путались, скользили, прятались в темных углах, а потом выскакивали неожиданно, в самый неподходящий момент.
Там, где кончался диван, в обоях зияла дырка, похожая на дракона. Нужно спросить у детей, подумала Таир, они действительно подразумевали дракона или он получился случайно. А скорее всего, и дракона никакого нет, просто дырка требует, чтобы ее заполнили смыслом наподобие пятен Роршаха, в которых мы видим все что угодно, но не случайную кляксу. Может быть, и с жизнью так: на месте пустой, расплывчатой, бестолковой суеты мы видим высшее предназначение…
Таир вошла в детскую и немного постояла на пороге. Малыш спал, а старшие — до сих пор в пижамах, да и зубы, скорее всего, не чищены — играли в скребл.
— Когда уже закончится этот чертов карантин? — поинтересовалась Таир, но дети не ответили, увлеченные игрой, то ли не заметив мать, то ли догадываясь, что вопрос адресован не им, а кому-то более взрослому, мудрому и знающему, который, впрочем, тоже не спешил отвечать.
Она зашла в кухню, вытащила из холодильника коробку яиц и поставила сковороду на огонь, а сама тем временем налила в стакан воду из-под крана и начала пить, но после первого же глотка ее вдруг отчаянно затошнило, и она извергла всю жидкость наружу.
Таир задумалась, перебирая в уме все возможные причины утренней тошноты. Беременность исключалась: последние месяцы ее супружеские обязанности ограничивались приготовлением ужина и поцелуем на ночь. Эта мысль слегка огорчала ее — но не сильно, только слегка сдавливало горло тоской оттого, что это уже, видимо, навсегда.
Сковорода начала возмущенно потрескивать, Таир поспешно выбила на нее яйца и позвала детей завтракать. Грязный стакан она поставила в посудомоечную машину, а вместо него взяла другой и снова наполнила его водой, но пить не стала. Вода выглядела странно, мутная, беловатая и даже — Таир поднесла стакан к носу и осторожно понюхала — слегка пахнущая то ли гарденией, то ли еще каким цветком. Таир лизнула воду кончиком языка и, ни капли не удивившись, скорчилась от рвотного спазма. Она предложила воду собаке, но та заскулила и забилась под кровать.
Таир проверила остальные краны, убедилась, что вода везде одна и та же, и стала звонить в муниципалитет, но безуспешно — на том конце провода к телефону никто не подошел. Соседей дома не оказалось, и Таир, накормив детей завтраком и перекрыв подачу воды во всем доме, усадила малыша в автомобильное кресло и поехала в магазин, чтобы, пока суд да дело, пополнить запасы минералки.
