Хромая судьба - Стругацкие Аркадий и Борис (лучшие книги читать онлайн txt) 📗
У себя в номере он сразу полез в бар, налил джину и выпил залпом, как лекарство. С волос по лицу и за шиворот стекала вода – оказывается, он забыл надеть капюшон. Брюки промокли по колено и облепили ноги – вероятно, он шагал, не разбирая дороги, прямо по лужам. Зверски хотелось курить – кажется, он ни разу не закурил за эти два с лишним часа…
Акселерация, твердил он про себя, когда сбрасывал прямо на пол мокрый плащ, переодевался, вытирал голову полотенцем. Это всего лишь акселерация, успокаивал он себя, раскуривая сигарету и делая первые жадные затяжки. Вот она – акселерация в действии, с ужасом думал он, вспоминая уверенные детские голоса, объявлявшие ему невозможные вещи. Боже, спаси взрослых, Боже, спаси их родителей, просвети их и сделай умнее, сейчас самое время… Для твоей же пользы прошу тебя, Боже, а то построят они тебе вавилонскую башню, надгробный памятник всем дуракам, которых ты выпустил на эту Землю плодиться и размножаться, не продумав как следует последствий акселерации… Простак ты, братец…
Виктор выплюнул на ковер окурок и раскурил новую сигарету. Чего это я разволновался? – подумал он. Фантазия разыгралась… Ну дети, ну акселерация, ну не по годам развитые. Что я, не по годам развитых не видел? Откуда я взял, что они все это сами придумали? Нагляделись в городе всякой грязи, начитались книжек, все упростили и пришли, естественно, к выводу, что надобно строить новый мир. И совсем не все они там такие. Есть у них атаманы, крикуны – Бол-Кунац… прыщавый этот… и еще хорошенькая девчушка. Заводилы. А остальные – дети как дети, сидели, слушали и скучали… Он знал, что это неправда. Ну, положим, не скучали, слушали с интересом, – все-таки провинция, известный писатель… Черта с два в их возрасте я стал бы читать мои книги. Черта с два в их возрасте я пошел бы куда-нибудь, кроме кино с пальбой или проезжего цирка – любоваться на ляжки канатоходицы. Глубоко начхать мне было и на старый мир, и на новый мир, я об этом и представления не имел – футбол до полного изнеможения, или вывинтить где-нибудь лампочку и ахнуть об стену, или подстеречь какого-нибудь гогочку и начистить ему рыло… Виктор откинулся в кресле и вытянул ноги. Мы все вспоминаем события счастливого детства с умилением и уверены, что со времен Тома Сойера так было, есть и будет. Должно быть. А если не так, – значит, ребенок ненормальный, вызывает со стороны легкую жалость, а при непосредственном столкновении – педагогическое негодование. А ребенок кротко смотрит на тебя и думает: ты, конечно, взрослый, здоровенный, можешь меня выпороть, однако как ты был с самого детства дураком, так дураком и останешься, помрешь дураком, но тебе этого мало, ты еще и меня дураком хочешь сделать…
Виктор налил себе джину и стал вспоминать, как все было, и ему пришлось сделать поспешный глоток, чтобы не завыть от срама. Как он приперся к этим ребятишкам, самодовольный и самоуверенный, сверху-вниз-смотрящий, модный остолоп, как он сразу начал с пошлятины, благоглупостей и псевдомужественного сюсюканья, и как его осадили, но он не успокоился и продолжал демонстрировать свою острую интеллектуальную недостаточность, как его честно пытались направить на путь истинный, и ведь предупреждали, но он все нес банальщину и тривиальщину, все воображал, что кривая вывезет, что чего там, и так сойдет – а когда ему, наконец, потеряв терпение, надавали по морде, он малодушно ударился в слезы и стал жаловаться, что с ним плохо обращаются… и как он постыдно возликовал, когда они из жалости стали брать у него автографы… Виктор зарычал, поняв, что о сегодняшнем он, несмотря на всю свою натужную честность, никогда и никому не осмелится рассказать и что через какие-нибудь полчаса из соображений сохранения душевного равновесия он хитроумно перевернет все так, будто учиненное сегодня над ним плюходействие было величайшим триумфом в его жизни, или, во всяком случае, довольно обычной и не слишком интересной встречей с периферийными вундеркиндами, которые – что с них взять? – дети, а потому неважно разбираются в литературе и в жизни… Меня бы в департамент просвещения, подумал он с ненавистью. Там такие всегда были нужны… Одно утешение, подумал он. Этих ребятишек пока еще очень мало, и если акселерация пойдет нынешними темпами, то к тому времени, когда их будет много, я уже, даст бог, благополучно помру. Как это славно – вовремя помереть!..
В дверь постучали. Виктор крикнул: «Да!» – и вошел Павор в поддельном бухарском халате, растрепанный, с распухшим носом.
– Наконец-то, – сказал он насморочным голосом, сел напротив, извлек из-за пазухи большой мокрый платок и принялся сморкаться и чихать. Жалкое зрелище – ничего не осталось от прежнего Павора.
– Что – наконец-то? – спросил Виктор. – Джину хотите?
– Ох, не знаю… – отозвался Павор, хлюпая и всхрапывая. – Меня этот город доконает… Р-р-рум-чж-ж-жах! Ох…
– Будьте здоровы, – сказал Виктор.
Павор уставился на него слезящимися глазами.
– Где вы пропадаете? – спросил он капризно. – Я три раза к вам толкался, хотел взять что-нибудь почитать. Погибаю ведь, одно занятие здесь – чихать и сморкаться… в гостинице ни души, к швейцару обратился, так он мне, старый дурень, телефонную книгу предложил и старые проспекты… «Посетите наш солнечный город». У вас есть что-нибудь почитать?
– Вряд ли, – сказал Виктор.
– Какого черта, вы же писатель! Ну я понимаю, других вы никого не читаете, но себя-то уж наверняка иногда перелистываете… Вокруг только и говорят: Банев, Банев… Как там у вас называется? «Смерть после полудня»? «Полночь после смерти»? Не помню…
– «Беда приходит в полночь», – сказал Виктор.
– Вот-вот. Дайте почитать.
– Не дам. Нету, – решительно сказал Виктор. – А если бы и была, все равно бы не дал. Вы бы мне ее засморкали. Да и не поняли бы вы там ничего.
– Почему это – не понял бы? – осведомился Павор с возмущением. – Там у вас, говорят, из жизни гомосексуалистов, чего же тут не понять?
– Сами вы… – сказал Виктор. – Давайте лучше джину выпьем. Вам с водой?
Павор чихнул, заворчал, в отчаянии оглядел комнату, закинул голову и снова чихнул.
– Башка болит, – пожаловался он. – Вот здесь… А где вы были? Говорят, встречались с читателями? С местными гомосексуалистами?
– Хуже, – сказал Виктор. – Я встречался с местными вундеркиндами. Вы знаете, что такое акселерация?
– Акселерация? Это что-то связанное с преждевременным созреванием? Слыхал, об этом одно время шумели, но потом в нашем департаменте создали комиссию, и она доказала, что это есть результат личной заботы господина президента о подрастающем поколении львов и мечтателей, так что все стало на свои места. Но я-то знаю, о чем вы говорите, я этих местных вундеркиндов видел. Упаси бог от таких львов, ибо место им в кунсткамере.
– А может быть, это нам с вами место в кунсткамере? – возразил Виктор.
– Может быть, – согласился Павор. – Только акселерация здесь ни при чем. Акселерация – дело биологическое и физиологическое. Возрастание веса новорожденных, потом они вымахивают метра на два, как жирафы, и в двенадцать лет уже готовы размножаться. А здесь – система воспитания, детишки самые обыкновенные, а вот учителя у них…
– Что – учителя?
Павор чихнул.
– А вот учителя – необыкновенные, – сказал он гнусаво.
Виктор вспомнил директора гимназии.
– Что же в здешних учителях необыкновенного? – спросил он. – Что они ширинку забывают вовремя расстегнуть?
– Какую ширинку? – спросил Павор, озадаченно воззрившись на Виктора. – У них и ширинок-то никаких нет.
– А еще что? – спросил Виктор.
– В каком смысле?
– Что у них еще необыкновенного?
Павор долго сморкался, а Виктор посасывал джин и смотрел на него с жалостью.
– Ни черта, я вижу, вы не знаете, – сказал Павор, разглядывая засморканный платок. – Как справедливо утверждает господин президент, главное свойство наших писателей – это хроническое незнание жизни и отрешенность от интересов нации… Вот вы здесь уже больше недели. Были вы где-нибудь кроме кабака и санатория? Говорили вы с кем-нибудь кроме этой пьяной скотины Квадриги? Черт знает, за что вам деньги платят…
