Клятва (ЛП) - Давыдова А. (читаем книги бесплатно txt) 📗
Я вновь прочла записку, крепко запоминая фразу. Затем вернула лист в книгу и погасила свет.
Прислушиваясь к сонному дыханию сестры, я размышляла, каково это — слышать такие слова, а не просто читать их. Слышать тихо произнесенными в ночи.
На любом языке.
Глава девятая
Я не могла заставить себя снова взглянуть на нее. Следующие несколько дней я даже не дотрагивалась до записки, лежавшей в школьном учебнике.
Я была слишком испугана. Слишком встревожена этими словами — словами, наполненными смыслом и обещанием того, что не было произнесено.
Я его боялась.
Тщетно я пыталась сосредоточиться на уроке и на стоявшем перед нами учителе. Даже после многих лет преподавания одного и того же он страстно рассказывал об истории нашего народа, о классе торговцев.
Наши школьные предметы были разделены на блоки, в которые входило три часа истории: один час — история класса торговцев и наше место в обществе, один час — история страны, и еще один — мировая история, полная сведений о древних аристократах, демократах и диктаторах, появлявшихся и исчезавших до Времени Правителей.
Кроме этого, мы изучали торговое дело, бухгалтерию и экономику. Среди предметов по выбору были искусство, наука и кулинария. Однако все эти лекции служили общей цели — воспитанию качеств, необходимых торговцам. Изучая искусство, мы узнавали о тканях, посуде и графике, обо всем, что можно создать и продать. Эти уроки подготавливали нас к определенному месту в обществе.
Я почти не записывала лекцию, притворяясь, будто рассказ учителя интереснее того, что скрывалось в моем учебнике под партой.
Подвинув ногу, я случайно задела свою кожаную сумку, и ее содержимое рассыпалось по полу. Я наклонилась собрать карандаши и выскользнувшие тетрадные листы, аккуратно возвращая все на свои места. И тут мой взгляд упал на свернутую записку, высунувшуюся из-под обложки книги, куда я ее спрятала.
Проведя кончиками пальцев по линованной поверхности, я почувствовала, что моя кожа будто наэлектризовалась, и пальцы потянули ее наружу.
«Нельзя», — сказала я себе, словно со стороны наблюдая за тем, как записка появляется из книги. Я старалась подавить предвкушение, возникшее в тот самый момент, когда я говорила себе, что не стоит на нее смотреть.
Записка не заслуживала моего внимания. А он не заслуживал того места, которое уже занимал в моих мыслях.
Я огляделась, не следит ли кто, как я под партой читаю записку, которую помнила наизусть.
Никто на меня не смотрел.
Я развернула ее, живо представляя четыре слова, написанные на свернутом листе бумаги. Четыре слова, которые я помнила наизусть. Четыре слова, значившие для меня больше, чем следовало.
Я отвернула верхнюю треть бумаги, затем нижнюю, специально не вглядываясь в записку.
Мое сердце замерло.
А глаза сосредоточились на буквах.
«Я обещаю тебя беречь».
Остаток дня я пыталась выкинуть из головы содержание записки, компенсировать тот вред, что нанесла себе, решив снова прочесть ее. Казалось, мне никогда не избавиться от этих слов: их будто вырезали в моей плоти, и раны болели и кровоточили. От смысла фразы у меня раскалывалась голова.
Своей простой клятвой он просил у меня слишком многого.
Как он вообще мог клясться? Как я могла принимать его клятву всерьез? Он едва меня знал, а я его вообще не знала! По крайней мере, не настолько, чтобы ему доверять. Особенно учитывая ту информацию обо мне, которую он знал или о которой догадывался.
Это может меня погубить.
Я не могла позволить себе обдумывать его слова и решила не обращать на них внимания. Решила забыть о записке. Забыть о нем.
Я перестала делать вид, что сосредоточена на уроке, и занялась другими делами. После школы я отправилась в ресторан, хотя сегодня у меня был выходной. Я заполнила кухонные шкафы, вымыла посуду, протерла столы и прилавки. Я провела ревизию продуктов, которые уже были инвентаризированы, помогла матери нарезать овощи, и, в конце концов, мне стало просто нечего делать.
Но даже тогда я не могла забыть о его письме.
Наконец, я решила, что у меня есть только один выход.
Взяв свечу, я вышла из кухни через заднюю дверь в переулок позади ресторана.
Найдя темный уголок, подальше от прохожих на соседней улице, я присела и зажгла свечу, прикрыв огонь ладонью. Потом сунула руку в карман и достала сложенную записку.
Я подумала, не прочесть ли ее в последний раз, но в этом не было нужды. Я больше никогда не взгляну на нее: та фраза запечатлелась во мне навеки, есть бумага, на которой она написана, или нет.
Поднеся записку к свече, после минутного колебания я позволила огню охватить ее. Я наблюдала, как пламя пожирает бумагу, и бросила ее на землю прежде, чем оно добралось до пальцев.
Передо мной мерцал пепел, сперва оранжевый, потом черный и мертвенно-серый; спустя несколько секунд его подхватил поток воздуха и неторопливо понес прочь.
Когда записка была уничтожена, мне стало легче: больше она не могла меня искушать.
Там, в темном переулке, меня и нашла Бруклин: скорчившись над свечой, я глядела на ее крошечный огонек, чувствуя себя, наконец, свободной.
Бруклин всегда была мастером убеждений: у нее отлично получалось уговорить меня делать то, чего я делать не хотела. В возрасте не намного старше Анджелины Брук подбила меня сделать короткую стрижку и притвориться, будто я мальчик. Она посчитала забавным, если дети в школе подумают, что в нашем классе появился новенький.
К сожалению, мои родители такую шутку не оценили.
Хуже всего было то, что я действительно оказалась похожа на мальчика. В тот год дети перестали звать меня Чарлиной и начали звать Чарли.
Прозвище попало в точку. Оно вполне меня устраивало, а волосы в конечном счете отросли. Тогда же я поняла, что не могу во всем доверять Бруклин и должна ставить свои интересы выше ее.
Не потому, что она была плохой подругой… нет, это было не так. И даже не потому, что она была мстительной или злопамятной — это тоже было неверно. Просто она была авантюристкой.
Временами мне приходилось отстаивать свою позицию, чтобы не делать чего-то себе во вред.
К счастью, сейчас Брук пришла в правильное время, именно тогда, когда мне были нужны ее особые методы отвлечения. Когда я хотела оказаться как можно дальше от своего мира — в ее мире.
Вечер с Бруклин поможет мне выкинуть из головы… другие вещи.
А праздник в парке был прекрасным способом отвлечься.
Мы обещали отцу, что будем держаться вместе, хотя такое обещание больше касалось Бруклин, чем меня, а матери — что вернемся домой до комендантского часа. Не знаю, где, с ее точки зрения, мы могли бы гулять так поздно. В парке пустело задолго до сирен.
Последнее, чего нам хотелось, это быть арестованными за нарушение закона.
Как обычно, у меня на груди висел паспорт.
Мы еще не пришли на берег, где проводились танцы, а я уже знала, чего ожидать. Когда подобные празднования только начинались, они играли совсем другую роль и вызывали иную реакцию. Их задумали как торжества в честь тех, кто поступил на военную службу, чтобы поддержать наши войска перед лицом неминуемой угрозы внутренней и внешней войны.
Но недели переходили в месяцы, месяцы складывались в годы, и эти собрания приобрели иное значение, превратившись в разрешенные государством праздники, повод для молодежи собраться в парке у реки, используя знамя патриотизма как предлог, чтобы встретиться друг с другом, потанцевать, покричать, спеть и повеселиться.
Лишь однажды на празднике возник опасный инцидент, когда какой-то человек начал призывать к бунту, и пьяная толпа стала возбужденной и агрессивной. Жестокость выплеснулась на улицы.
Несколько зачинщиков были убиты теми самыми военными, в честь которых устраивалось торжество.
