Шеврикука, или Любовь к привидению - Орлов Владимир Викторович (прочитать книгу txt) 📗
Петр Арсеньевич взглянул на Шеврикуку с вниманием.
– Вот, пожалуйста, – и Шеврикука протянул старику четыре бумажных листка.
– Надо полагать, монета, – сказал Петр Арсеньевич, – и фибула, часть фибулы…
А пальцы его дрожали.
– Может, монета, – сказал Шеврикука. – А может, жетон. Вроде тех, какими в москательных магазинах добывали керосин.
– А на вес?
– Тяжелые. Будто из благородных металлов. Но и те жетоны были тяжелыми.
– А нельзя ли подержать в руках эти вещицы?
– Их нет.
– То есть?
– Квартиросъемщик съехал. На днях.
– По обмену? Если по обмену, его можно найти в Москве. Пусть и в чужом доме.
– Нет. Его не найдешь. Он вообще съехал.
– Да? – Петр Арсеньевич опять поглядел на Шеврикуку с вниманием. – Жаль. Скорее всего, это не жетоны из москательного магазина.
– А если это подделки? Ложные изделия для какой-либо игры?
– Вот потому-то их и надо было подержать в руках.
– И что же в них примечательного?
– Монета, возможно, из Бактрии. Профиль этот – царя, возможно, одного из наследников македонского государя. А очень может быть, что это обол…
– Обол? – как бы засомневался Шеврикука.
– Обол, как помните, греческая монета, – сказал Петр Арсеньевич. – Ею платили за перевоз в царство мертвых.
– Вот тебе раз! – удивился Шеврикука.
– Потом оболом стали называть предмет, служивший не обязательно платой за перевоз, а, скажем, пропуском в нечто укрытое и тайное… Но я не уверен, что это именно обол… А фибула… Фибула эта древняя… То есть если верить вашему рисунку… Вы, конечно, знаете о фибулах…
– Конечно! – поспешил Шеврикука. И чуть ли не поперхнулся. Сразу же и отругал себя: зачем теперь-то надо было врать!
– Фибулы встречаются и в скифских захоронениях, – сказал Петр Арсеньевич, – но эта скорее западного происхождения… Похожа на ту, что имеется в музее в Лукке. Вам не кажется?
– Вроде бы… – скашлянул Шеврикука.
– А впрочем, есть сходство с лангобардской фибулой из Фриули… Та и зовется – «лошадиная голова». Но не могу утверждать определенно. Память! Увы! Память! Нет, вы, любезный Шеврикука, имеете дело с дырявым стариком…
– Я так не думаю, – сказал Шеврикука.
– Вот если бы вы мне доверили эти листочки дня на три…
– Нет! – воскликнул Шеврикука. – Нет! Они мне необходимы!
И он моментально, неожиданно для себя, протянул руку и вырвал листочки у Петра Арсеньевича.
Петр Арсеньевич в испуге отодвинулся от Шеврикуки. Пробормотал виновато:
– Я ни на что не хотел посягать… Просто… Мой интерес мог быть вызван увлечением лошадьми…
«Какими лошадьми! – свирепо думал Шеврикука. – При чем тут лошади!»
– Конечно, конечно, – говорил Петр Арсеньевич, – это увлечение возникло оттого, что нам не положено быть всадниками. Что мы можем – покататься украдкой без седла да заплетать по ночам гривы. И более ничего. А ведь история многих столетий на Земле – это история человека и лошади. На то, чтобы возникли стремя, седло, подковы, ушли века…
Петр Арсеньевич говорил, говорил и руками, прислонив трость к скамье, стал нечто показывать, а Шеврикука его не слушал. Он вспоминал, как Гликерия принимала у него на хранение вещицы Пэрста-Капсулы. Как горели у нее глаза любопытством, азартом, ожиданием добычи. Как сжались ее пальцы, лишь только на ладони ее оказались монета и фибула. Потом она успокоилась и будто остыла. Повеселев и даже напевая что-то из «Аскольдовой могилы» и снова не принимая Шеврикуку во внимание, стала ходить по будуару в своих заботах. (В те мгновения Шеврикука увидел на стене новую здесь обманку. Или и впрямь восемнадцатого столетия. Или хорошую имитацию. В зелено-голубой дали стоял белый барский дом, прямо же перед зрителем на будто бы картоне были будто бы приколоты булавками – «как живые» – три пестрые бабочки, рядом с ними лежали два осиновых листа. А в углу картона написали «выцветшими» буквами: «Ольгово. Имение гр. Апраксина». Тогда Шеврикука успел подумать: «Ольгово, Ольгово… Ведь что-то слышал…» Теперь он вспомнил: из Ольгова Дмитровского уезда, имения Апраксиных, происходили предки квартиросъемщика из его подъезда, Митеньки Мельникова. В связи с Ольговом Митенька что-то говорил и про Пиковую Даму, впрочем, он был пьян.) Да, да, Гликерия ходила и напевала и уже не была хищной птицей, наметившей внизу, в огороде, выводок цыплят. Ее ждали корт, манеж, пусанский диалект. Она готовилась выйти из простоя и покорить (испугать, восхитить, соблазнить) во время ночных смотрин валютных особ. «Взглянуть надо будет на эти смотрины!» – сурово пообещал Шеврикука. Но и не одни смотрины без сомнения держала в уме Гликерия… И Шеврикуке стало жалко вещиц. Надо было их отобрать! Вырвать их, что ли, как сегодня он вырвал листочки из рук Петра Арсеньевича. Но Гликерия была не Петр Арсеньевич…
– Да, конечно, куда более, нежели история лошади, меня занимает история рыцарства, – услышал, наконец, Шеврикука Петра Арсеньевича. – Это чрезвычайно увлекательная история. Но без лошади не было бы и средневекового рыцарства…
А Шеврикука потихоньку успокаивался. Теперь он думал, что пальцы Петра Арсеньевича, может, и не дрожали. Может, и Гликерия не была тогда хищной птицей. И все ему прибредилось. Как прибредилось и Чудовище. А вещицы неудачника Пэрста-Капсулы – обыкновенный хлам. Или – расхожие поделки.
– Представьте себе, – Петр Арсеньевич говорил уже восторженно, – два века человечество жило предчувствием появления Роланда…
– Предчувствием явления кого живет оно теперь? – спросил Шеврикука.
– Не знаю… не знаю… – растерялся Петр Арсеньевич. – Но я продолжу, если позволите… Два века – Роланд явился, чтобы пасть в Ронсевильском ущелье. Теперь его чувства к прекрасной Альде кажутся смешными. Они и тысячу лет назад многим казались смешными… Да… Вот нынче на кооперативных лотках можно вроде бы купить любую книгу. Любую чепуху. А высокопочтенные рыцарские романы они не догадались выпустить. Вам, Шеврикука, не приходилось видеть в киосках сочинения, скажем, Кретьена де Труа? Или «Смерть короля Артура»?
– Я на них и не обратил бы внимания, – сказал Шеврикука. – Читаю исключительно детективы и боевики. Всякие крутые вещи. И в пустых квартирах, если уж решу что-нибудь посмотреть на видео, то непременно боевики.
– Ну да, ну да, все эти Шварценеггеры, младшие Ливановы и Соломины, Сталлоне… И самому небось хочется стать сыщиком или суперменом? – полюбопытствовал Петр Арсеньевич.
– Каким уж там сыщиком! – лениво махнул рукой Шеврикука.
– А я вот не отказался бы побыть рыцарем, – произнес Петр Арсеньевич мечтательно. – Но тем, стародавним. В латах, с мечом и копьем, и на коне в тяжелых доспехах. Тогда это был танк. И не отказался бы от дамы сердца.
– Рыцари сражались с чудовищами, – заметил Шеврикука.
– И с чудовищами! – обрадовался Петр Арсеньевич. – Да! И с чудовищами! Славный Беовульф с могучим Гренделем. А потом и с его страшной матерью.
– Чудовищ нынче нет. В Останкине, по крайней мере.
– Кто знает, – сказал Петр Арсеньевич.
– Вы всерьез? – спросил Шеврикука.
– Мы говорили. И из кашки-клевера можно вызвать или вызволить совершенную и премудрую силу. А из чего-то – и злую. Иному же необходимо именно чудовище.
– Но зачем?
– Может, для того, чтобы иметь сторожа. Для себя и своего достояния. У всех свои тайны. Кроме вас, любезный Шеврикука, простите. Кроме вас. А об Отродьях, тех, что на Башне, нам и вовсе ничего не известно. Что им нужно? Чего они желают или жаждут? А тому же славному Беовульфу пришлось биться с огнедышащим драконом, караулившим сокровища древних курганов. Был еще дракон Фафнир…
– «На море на Окияне есть бел-горюч камень Алатырь, никем не ведомый, – Шеврикука позволил себе стать чтецом-декламатором. – Под тем камнем сокрыта сила могучая, а силы нет конца». Или: «Под морем под Хвалынским стоит медный дом, а в том медном доме закован змей огненный, а под змеем огненным лежит семипудовый ключ от княжева терема». Или: «Двадцать старцев, не скованных и не связанных…» Это, кстати, не отпущенники ли из секретных помещений? И так далее. Но ведь согласитесь, Петр Арсеньевич, все это теперь не для нас. И не для нынешних людей. Тем более не для их ушлых детишек.
